Шантарам - Робертс Грегори Дэвид

– Ну, это любой скажет. Самое лучшее – это власть.

– Неужели? – рассмеялся я. – А как насчет секса?

– Нет. Оставив в стороне биологию, можно сказать, что главное в сексе – борьба за власть. Потому-то он всех и лихорадит.

Я опять рассмеялся:

– А как же любовь? Очень многие считают, что самое лучшее – любовь, а не власть.

– Они ошибаются, – ответила она с лаконичной непререкаемостью. – Любовь – это нечто противоположное власти. Именно по этой причине мы так боимся ее.

– Карла, дорогая, что за жуткие вещи ты говоришь! – воскликнул подошедший к нам Дидье Леви, садясь рядом с Карлой. – Не иначе как у тебя самые коварные намерения в отношении нашего Лина.

– Ты же не слышал ни слова из нашего разговора, – прожурчала она.

– Мне не надо слышать тебя. Достаточно посмотреть на его лицо. Ты закидала его своими загадками, и у него уже голова идет кругом. Ты забываешь, Карла, что я слишком хорошо тебя знаю. Но это не страшно, Лин, сейчас мы приведем тебя в чувство.

Он подозвал одного из официантов, выкрикнув номер, вышитый на нагрудном кармане его красного пиджака:

– Эй, чар номер! До батле бир![12] Что ты будешь, Карла? Кофе? Эй, чар номер! Эк кофе аур. Джалди каро![13]

Дидье Леви было тридцать пять лет, но из-за мясистых складок и глубоких борозд на пухлом лице, придававших ему потасканный вид, он выглядел намного старше. Бросая вызов влажному климату, он постоянно носил мешковатые полотняные брюки, хлопчатобумажную рубаху и мятый серый шерстяной пиджак спортивного покроя. Его черные волосы, густые и курчавые, всегда были подстрижены точно до воротника рубашки, а щетина на его усталом лице неизменно казалась трехдневной. Говоря по-английски с утрированным акцентом, он то и дело с каким-то вялым ехидством поддевал как друзей, так и незнакомых. Разумеется, не всем нравились его нападки, но люди терпели их, потому что Дидье часто бывал полезен, а порой просто незаменим. Он знал, где можно купить или продать любую вещь и любой товар – от пистолета до драгоценных камней или килограмма белоснежного тайского героина лучшего качества. Иногда он хвастался, что готов почти на любой поступок ради соответствующей денежной суммы – при условии, конечно, что это не создаст слишком серьезной угрозы его жизни и благополучию.

– Мы обсуждали, чтó именно люди считают самым лучшим на свете, – сказала Карла. – Свое мнение на этот счет можешь не высказывать, я его знаю.

– Ну да, ты скажешь, что для меня самое лучшее – деньги, – протянул Дидье ленивым тоном, – и мы оба будем правы. Всякий здравомыслящий человек рано или поздно понимает, что деньги в нашем мире – практически все. Добродетель и возвышенные идеалы, конечно, имеют свою ценность в исторической перспективе, но в повседневной жизни именно деньги позволяют нам перебиваться со дня на день, а их недостаток бросает нас под колеса той же истории. А ты что сказал по этому поводу, Лин?

– Он еще не успел ничего сказать и теперь, в твоем присутствии, уже не будет иметь такой возможности.

– Ну, Карла, не преувеличивай. Так что же это, по-твоему, Лин? Мне было бы очень интересно узнать.

– Ну, если уж ты вынуждаешь меня назвать что-то определенное, то я сказал бы, что это свобода.

– Свобода делать что? – спросил Дидье, усмехнувшись на последнем слове.

– Не знаю. Может быть, всего лишь свобода сказать «нет». Если ты можешь свободно сделать это, то, по существу, тебе больше ничего и не надо.

Прибыли кофе и пиво. Официант шваркнул их на стол с подчеркнутым презрением ко всяким любезностям. Обслуживание в бомбейских магазинах, гостиницах и ресторанах в те годы могло быть каким угодно – от доброжелательной или заискивающей учтивости до холодной или агрессивной грубости. О хамстве официантов «Леопольда» ходили легенды. «Если хочешь, чтобы тебя смешали с грязью, – заметила однажды Карла, – то нигде этого не сделают с таким блеском, как в „Леопольде“».

– Тост! – объявил Дидье, поднимая кружку и чокаясь со мной. – За свободу… пить сколько влезет! Салют!

Отпив полкружки, он удовлетворенно вздохнул всей грудью и прикончил остальное. Пока он наливал себе вторую порцию, к нам подсела еще одна пара. Молодого темноволосого человека звали Модена. Он был угрюмым и неразговорчивым испанцем, обделывавшим разные делишки на черном рынке с туристами из Франции, Италии и Африки. Его спутница, стройная хорошенькая немка по имени Улла, была проституткой и в последнее время позволяла Модене называть себя своей любовницей.

– А, Модена, ты пришел как раз вовремя для следующего заказа! – воскликнул Дидье и, перегнувшись через Карлу, хлопнул молодого человека по спине. – Мне виски с содовой, если не возражаешь.

Испанец вздрогнул от шлепка и нахмурился, но подозвал официанта и заказал выпивку. Улла тем временем разговаривала с Карлой на смеси немецкого с английским, отчего самые интересные детали – то ли случайно, то ли не случайно – становились совершенно непонятными.

– Но я же не знала, на? Я даже предположить не могла, что он такой Spinner![14] Прямо Verruckt[15] какой-то, это точно. А вначале он показался мне удивительно честным и порядочным человеком. Или, может, это как раз и было подозрительно, как ты считаешь? Может быть, он выглядел слишком уж порядочным? На джa[16], не прошло и десяти минут, как он wollte auf der Klamotten kommen[17]. Мое лучшее платье! Мне пришлось драться с этим Sprintficker[18], чтобы отнять у него платье! Spritzen wollte er[19] прямо на мою одежду! Gibt’s ja nicht[20]. Чуть позже я вышла в ванную, чтобы нюхнуть кокаина, а когда вернулась, то увидела das er seinen Schwanz ganz tief in einer meiner Schuhe hat![21] Можешь себе представить?! В мою туфлю! Nicht zu fassen[22].

– Приходится признать, – мягко заметила Карла, – что ненормальные личности прямо липнут к тебе, Улла.

– Ja, leider[23]. Что я могу возразить? Я нравлюсь всем ненормальным.

– Не слушай ее, любовь моя, – обратился к ней Дидье утешительным тоном. – Ненормальность часто служит основой самых лучших отношений – да практически всегда, если подумать!

– Дидье, – отозвалась Улла с утонченной любезностью, – я никогда еще не посылала тебя на хер?

– Нет, дорогая! – рассмеялся он. – Но я прощаю тебе эту небольшую забывчивость. И потом, это ведь всегда подразумевается как нечто само собой разумеющееся.

Прибыло виски в четырех стаканах. Официант, взяв медную открывалку, подвешенную на цепочке к его поясу, откупорил бутылки с содовой. Крышки при этом, ударившись об стол, соскочили на пол. Пена залила весь стол, заставив нас отпрянуть и извиваться, спасаясь от нее, а официант хладнокровно набросил на лужу грязную тряпку.

С двух сторон к нам подошли двое мужчин. Один из них хотел поговорить с Дидье, другой – с Моденой. Воспользовавшись моментом, Улла наклонилась ко мне и под столом всунула мне в руку небольшой сверток, в котором прощупывались банкноты. Глаза ее умоляли меня не выдавать ее. Я положил сверток в карман, не поглядев на него.

– Так ты уже решил, сколько ты тут пробудешь? – спросила она меня.

– Да нет пока. Я никуда не спешу.

– Разве тебя никто не ждет? – спросила она, улыбаясь с умелым, но бесстрастным кокетством. – Ты не должен навестить кого-нибудь?