Спираль зла - Бернар Миньер

сделанные из слюды, подчеркивали необычную бледность этого лица. Лица фавна, лица сатира. «Голова демона», – подумала Жюдит. И ничто в этой странной внешности не указывало на настроение ее обладателя. «При посторонних он словно надевает защитную маску…» Определить его возраст на взгляд было трудно, хотя она и знала, что ему сорок шесть лет.

– Здравствуйте, – сказал Делакруа.

Голос мягкий, с легким носовым призвуком, какой-то двуполый. Как и лицо, он ни в коей мере не отражал ни настроение, ни состояние этого странного человека. А вот глаза, когда он разглядывал ее, вспыхивали каким-то невероятным черным светом. Жюдит никогда не видела таких глаз. Огромные угольно-черные радужки, казалось, не имели зрачков, и это было так необычно, что она спросила себя, не носит ли он линзы.

– Здравствуйте, месье Делакруа, – сказала она. – Мое имя Жюдит Талландье. Мы договорились встретиться сегодня утром…

Он продолжал пристально ее разглядывать, не соглашаясь и не возражая. Между тем его кожистые веки, похожие на веки какого-то насекомого, моргнули, и Жюдит ощутила, как под кожей у нее прокатилась волна электрического тока.

– Я писала вам, – продолжила она. – Я изучаю эстетику кинематографа на факультете кинематографии в Университете Жана Жореса в Тулузе, припоминаете? И сейчас пишу диссертацию на тему: «Показать Зло: жестокость и трансцендентность в фильмах… э-э… Морбюса Делакруа». И еще я одна из ваших больших почитательниц.

«Браво, – промелькнуло у нее в голове, – этой последней фразой ты разрушила доверие к себе, моя красавица. “Я одна из ваших больших почитательниц…” Гениально!»

– Эстетика кинематографа? – встрепенулся он после секунды бесконечной паузы. – Показать зло? Вот уж, простите, самое абсурдное из всего, что я слышал за последнее время… Да, я помню нашу переписку. Но совершенно не помню, чтобы приглашал вас к себе… Наверное, это была галлюцинация.

Жюдит почувствовала, как весь ее кураж исчезает, словно вода, вытекающая сквозь дырку в днище бочки. Несколько секунд ей было слышно только сумасшедшее биение собственного сердца, словно жрец вуду[6] колотил в свой там-там.

– Я… – начала она.

– Ваш любимый фильм? – перебил ее Делакруа ледяным тоном.

Застигнутая врасплох, она заколебалась:

– Э-э… «Чудовище».

Его взгляд стал жестким.

– Я не прошу вас называть мой фильм! – грубо одернул он. – Ваш любимый фильм вообще, любого жанра.

У нее снова перехватило дыхание. Жюдит уже собралась ответить, что пересмотрела сотни фильмов, и ей трудно выбрать из них один, но она вдруг поняла, что такой ответ ему не понравится.

Думай!

И тут она вспомнила, что в одном из своих интервью, когда Делакруа еще их давал, он назвал два любимых фильма: «Заводной апельсин» и «Жажда».

– «Заводной апельсин», – тихо сказала Жюдит.

– Еще! – потребовал он.

Она догадалась, что это ловушка. «Он вовсе не ждет от меня, чтобы я погладила его по шерстке». В том же самом интервью Делакруа заявил, что терпеть не может Феллини. Жюдит еще подумала тогда: «Какой же любитель кино может ненавидеть Феллини?»

– «Маменькины сынки», – ответила она.

– Почему?

Делакруа явно был заинтригован. Очевидно, ей удалось вызвать у него любопытство.

– Потому что такие ленты знают все.

– Но точно так же все знают и «Бутон розы»… Терпеть не могу Феллини! – отрезал он.

– Я знаю. Это мой любимый режиссер… после вас.

Делакруа ответил ей взглядом температуры жидкого азота и прошипел:

– Лестью вы ничего не добьетесь.

Последняя фраза возымела на Жюдит действие холодного душа. Она мгновенно почувствовала, что с нее хватит и этой спеси, и колких словечек, и презрительного тона, и этой жалкой игры в директора-распорядителя садистскими ресурсами людей. С нее хватит. Она больше не позволит себя унижать. Пошел ты на фиг, Морбюс Делакруа.

– У меня такое впечатление, что я попусту отнимаю у вас время, – заявила Жюдит. – Так что разрешите откланяться.

И, не дожидаясь ответа, развернулась на каблуках. Она уже сбежала по каменной лестнице и выскочила под дождь, чтобы добежать до «Лянчи», как вдруг услышала за спиной громкий смех, который закончился заходящимся кашлем курильщика.

– Погодите! Вернитесь! – кричал Делакруа. – Пожалуйста! Нельзя же быть такой обидчивой!

Он резко сменил тон, и его слова теперь звучали примирительно, даже огорченно. Жюдит обернулась и заметила, что он жестом просит у нее прощения. Ну, по крайней мере, она так истолковала этот жест.

– Я прошу у вас прощения! Правда, Жюдит… Боюсь, что у меня вовсе нет ни «сверх-я», ни всех этих фрейдистских штучек.

– Морбюсу недостает хороших манер, это бесспорно, – подтвердила женщина, стоявшая с ним рядом и, видимо, решившая все-таки вмешаться. – Родители не воспитали его должным образом.

Делакруа сардонически усмехнулся и снова зашелся хриплым кашлем.

– Отец заставил меня выкурить первую сигарету, когда мне было девять лет, а на следующий год я выпил свой первый бокал вина. Лично я называю это правильным воспитанием. Когда он возвращался, распахнув дверь ногой, уже без слов было ясно, что за тем последует. Он лупил меня со всей дури, когда бывал пьян, а потом засыпал. Я – ходячая посредственность, Жюдит, и сам этого боюсь.

– Когда Морбюсу было восемнадцать лет, он прижег отцу щеку горячим утюгом и ушел из дома, – с улыбкой прибавила женщина. – Конечно, по нему никогда не скажешь, но он очень злой.

Эти слова вызвали у него улыбку.

– Щека у отца дымилась, и в доме запахло жареной курицей, – сказал Делакруа. – Видели бы вы его физиономию…

Жюдит знала эту историю. Она вообще знала все, что только удалось раздобыть о Морбюсе Делакруа. Но тут сделала вид, что очень удивилась и развеселилась. Женщина сняла капюшон плаща и протянула ей руку в кожаной перчатке. Жюдит удивила сила ее рукопожатия. Без капюшона она казалась еще красивее: была в ней какая-то особая чувственность, и по-особенному блестели зеленые глаза под ровной линией бровей. И тут Жюдит вдруг вспомнила: эту женщину она видела во всех фильмах Делакруа. Темноволосая актриса никогда не играла главных ролей, а всегда роли противников, врагов, слуг дьявола, женщин-вампиров, сообщниц убийцы… Самой заметной из ее ролей была роль в фильме, вдохновленном историей венгерской графини Эржебет Батори, «Кровавой графини», легенда о которой гласила, что она купалась в крови своих жертв, юных девственниц, чтобы сохранить вечную молодость. Актриса играла роль советницы Эржебет, которую обвинили в колдовстве, побили камнями, а потом сожгли на костре ее односельчане.

Женщина представилась.

– Я Артемизия, – сказала она теплым, низким голосом, – жена Морбюса. Не хочешь ли ты пригласить нашу юную гостью войти, дорогой?

10

– Опаздывать изволите, – заметила Фатия Джеллали, когда они вошли.

Институт судебной медицины Тулузы. Ее царство, в котором она властвовала,