К полюсу! - Дмитрий Шпаро

Термометр стоял на -59°; кроме палатки, у нас не было другого убежища, притом же в ней всего могло поместиться 8 человек, а нас было 15; поэтому половина должна была отогреваться, бегая по снегу на открытом воздухе, пока другие спали. Отдохнув часа два, мы начали собираться в путь и взяли с собою только палатку, меха и провианту на 50 часов. Занемогших мы завернули бережно в шубы, оставив им отверстия для рта, положили в полусидячем положении на сани и привязали. Часа четыре пошло на то, чтобы их раздеть, напоить, одеть снова; при этом многие отморозили себе пальцы. Но делать было нечего: от этого зависела жизнь бедных товарищей.

Наконец все было готово, и мы после краткой молитвы пустились в путь. Сани шатались от покачивания больных, которые были привязаны слишком слабо. Поклажи все-таки было 1100 фунтов, несмотря на то, что лишнее оставили на месте; в первые шесть часов, еще бодрые, достигли мы новых льдов, сделав одну английскую милю. Сани наши хорошо выдержали это испытание. Ольсен, подкрепляемый надеждою, шел впереди всех, да и рассчитывал, что мы уже прошли по крайней мере половину пути и скоро дойдем до вчерашнего привала, но, пройдя 9 миль, мы все почувствовали, что силы нас покидают; положение это было мне отчасти знакомо; я его испытал в прошедшую поездку, при сильных морозах; то, что мы чувствовали, было похоже на ощущение, испытываемое при действии гальванической батареи. До этой минуты я не верил непреодолимому желанию спать, теперь же удостоверился в том. Бонзаль и Мортон, из нас самые крепкие по телосложению, просили позволения поспать. «Мы не озябли, — говорили они, — мы не страдаем от ветра, нам хочется только немножко поспать». Ганса нашли окоченевшим, как палка; Том подвигался еще вперед, но с закрытыми глазами: он не мог выговорить пи слова. Бляк бросился на снег и не хотел больше вставать. Никто из них не жаловался на холод; я бранился с ними, боксировал, бегал — но все предостережения были напрасны. Ничего не оставалось больше делать, как остановиться.

С большим затруднением мы раскинули палатку, наши руки обессилели! Мы не могли развести огня и остались без пищи и питья. Сама водка, несмотря на то, что была прикрыта шубами, замерзла. Мы уложили больных и утомленных в палатку. Оставив общество под надзором Мак Гарри и отдав приказание выступить снова после четырехчасового отдыха, я пустился вперед с Уильямом Годфреем. Мое намерение было раскинуть на полпути палатку, отогреть немножко пеммикану и льду для всех, которые должны были прийти через несколько часов. Не могу сказать, во сколько времени мы прошли это пространство в 9 миль, потому что находились в страшном оцепенении и едва замечали течение времени. Вероятно, мы употребили четыре часа. Поощряя друг друга, мы беспрестанно разговаривали; вероятно, в этом разговоре связь найти было трудно. Часы эти сохранились в моей памяти, как самые жалкие из всей моей жизни. Мы оба тогда не могли ничего сознавать ясно и потому почти не помним, что было с нами до нашего прихода в палатку. Впрочем, помнится медведь, который шел перед нами и разрывал куртку, брошенную накануне Мак Гарри. Медведь разорвал ее на кусочки, потом скатал их в комок; но намерения заслонить нам дорогу у него не было. Смутно помнится боязнь о палатке и буйволовых кожах; мне казалось, что их постигнет участь куртки. Годфрей, у которого зрение было лучше моего, видел, что палатка потерпела несколько от медведя. Но мы так озябли, что шли дальше, не ускоряя шагов.

Вероятно, наш приход спас палатку. Все было в целости, хотя медведь растрепал и бросил в снег буйволовые кожи и пеммикан. Мы лишились только двух фланелевых мешков.

Большого труда стоило нам укрепить палатку; влезши в мешки из северных оленей, мы заснули крепким, хотя и полным сновидений сном часа на три. Когда же я проснулся, моя длинная борода примерзла к буйволовой коже, и Годфрей был вынужден отрезать ее ножом.

До прибытия остального общества нам удалось превратить в воду несколько кусков льду и сварить суп. Прибывшие в пять часов девять человек были в добром здоровье и хорошем расположении духа. В этот день не было ветра, и солнце ярко озаряло землю. Все утолили голод приготовленным нами супом; укутав снова больных, мы отправились в путь.

Нам стоило громадных, даже отчаянных усилий проложить себе дорогу: мы часто совершенно обессиливали и даже теряли сознание. Не было возможности удержаться от искушения поесть льду; рот жгло невыносимо; многие даже не могли говорить. На наше счастье, воздух согрелся, термометр поднялся до -20°. В противном случае мы должны были погибнуть от морозу. Привалы делались чаще и чаще; мы, полусонные, измученные, на этих привалах падали в снег. Мне пришло в голову сделать опыт, который удался сверх ожидания. Попросив Рослея разбудить меня через три минуты, я заснул. Он исполнил это. Почувствовав хорошие следствия нового опыта, я побуждал и других испытать его. Спутники садились на полозья, их будили по прошествии трех минут, и они становились гораздо бодрее.

Около восьми часов мы выбрались из ледяного лабиринта. Вино, неоценимое сокровище при подобных обстоятельствах, было еще раньше выпито до капли. Теперь, отдохнув и подкрепив себя пищею, мы достигли наконец, в час утра, корабля. Об этом прежде не смели и подумать.

Я говорил вам, как мы обессилели; это лучшее доказательство того, как мы страдали.

Мы ходили тогда совершенно как во сне. Как мы после убедились, странствование наше шло зигзагами. Ни у кого не сохранилось даже воспоминания о путешествии; верно, нами руководил инстинкт. Бонзаль, посланный вперед, отвечал на корабле именно так — что «бог весть как дошел до него». Он шатался и спотыкался. Двое людей вышло нам навстречу с собаками; придя, все попали в руки доктора, который щедро угостил нас втираньями и морфием. Он признал наше умственное расстройство неопасным и предположил, что оно произошло от слишком сильного истощения; предписал нам только покой и пищу. Лишь Ольсен остался на некоторое время слепым, да у двух признано необходимым отнять отмороженные пальцы на ногах. И все-таки двое путников вскоре умерли, несмотря на все старания. Спустя четыре дня я был совершенно здоров и в полном рассудке, только болели сочленения. Из приведенных нами больных не все еще вне опасности, но их благодарность в самом деле очень трогательна.

За этим начались для меня дни заботы и страха; почти весь отряд занемог; спасители и спасенные лежали больные и измученные холодом; одни выдержала ампутации, другие стонали с ужасными признаками болезни северных стран — цинги.