Счастливые люди - Каринэ Арутюнова

Люблю переменку между пятым и шестым, потому что уже почти свобода, потому что напротив – седьмой «А», можно пробежать мимо и увидеть одного мальчика с такими глазами, совершенно особенными, – а еще я люблю, когда окна распахнуты в почти летний двор, и ветерок гуляет, ветерок шныряет, и белые комочки, любовные послания порхают, переполненные предгрозовой истомой, – жарко, тошно, смешно и уже как-то совсем несерьезно, и училка расстегивает пуговку на груди, и, закусив губу, смотрит куда-то вдаль, поверх наших голов, поверх таблицы Менделеева, а потом откашливается и обводит класс шальным взглядом.

Удачный проект

Теперь-то я точно все понимаю.

Не знаю сроков и дат, но уверена – нечто прекрасное не за горами.

Полет в стратосферу. Разве вы еще не поняли? Мы – проект. Вместе, и по отдельности. О степени удачности проекта не мне судить, конечно.

Летим, запущенные чьей-то умелой рукой. Этот, наверху, шуток не любит. Все у него рассчитано. Каждый сантиметр. Время запуска. Время и пункт приземления.

Всю жизнь нас готовят к чему-то важному.

Да, я читала, что-то такое существует. Чтобы увести от сверхцели, ведут по ложному следу. Качают головой, хмыкают. То удивленно, то доброжелательно, то огорченно. В зависимости от результата. Не справился – пшел вон. Ползи на брюхе. Добывай, умывайся потом и этой… как ее…

Кстати, вопрос крови очень важен. Чтоб не дергались, нанизывают на ниточку кровных уз. Человек – это звучит гордо. Дядя, сын, брат, внучатый племянник. Теща. Зять. Деверь. Тоже неплохо звучит.

Далеко не дернешься. Чуть что, веревочка натягивается, делает больно. Да пустите же, больно, – стонете вы, отводя веревку от шеи, от самой что ни на есть яремной вены. Но не тут-то было. Веревка эта из самого прочного материала свита. Создатель не поскупился.

Так и сидим на привязи, только глазами водим.

Соблазны. Пункт второй. Чтоб череда испытаний не показалась сплошной. Чтоб путник не отчаялся, не сник, не утратил веру в справедливость.

Соблазны. Щедрой дланью Всевышнего. Хватайте, мол, ребята, резвитесь. Можно в кредит. Кивает. Потирает ладони, резвится. И вы порезвитесь. Расчет этажом выше, третья дверь налево. Количество соблазнов прямо пропорционально испытаниям.

Я все поняла. Всю жизнь меня не покидало предвкушение чего-то удивительного. Я знала, знала, что я не просто так, а для чуда. Не просто так училась стоять, читать, говорить. Не просто так писала диктант, контрольную по этой проклятой алгебре. Не просто так училась отличать тычинки от пестиков. Сдавала кросс. Зачет по прыжкам в высоту. Не напрасно поддавалась разнообразным соблазнам – начиная от записок черноглазому мальчику у окна и заканчивая…

Я все поняла. Нас запускают. Иначе зачем это все? Правильные и неправильные глаголы, курсы кройки и шитья, ускоренный курс китайского. Зачем?

Нас запускают. Пока, пыхтя и уворачиваясь, мы преодолеваем и осваиваем, предвкушаем и томимся, пока мчимся вперед, натягивая узы и латая прорехи, пока занашиваем до дыр, протираем, теряем, разбрасываем.

Пока сдаем экзамены, проваливаемся, карабкаемся, юлим…

Там тоже не дремлют. Шестеренки вертятся, колесики тарахтят. Шьются новые костюмчики, на все времена.

С учетом последних тенденций. Вам не жмет? Не давит? В плечах не морщит?

Я – проект. Возможно, не самый удачный. Дело под номером таким-то. Стою в чем мама родила перед немолодым господином библейской внешности. Кажется все-таки из наших. Ну, хоть здесь полегче. Проще договориться.

Торгуемся по пунктам, до хрипоты. Шекель туда, шекель сюда. Ну, что ты торгуешься, отче? Ведь не на шуке. Будь щедрым. Милостивым. Ведь ты любишь мицвот? Мицвой полнится мир.

Весь наш мир – одна большая мицва. Доброе дело. Дело рук пожилого иудея с известным выражением глаз.

Скорбным, плутоватым и все понимающим.

Азохн вей, детка, – говорит старик, покачивая головой. Он давно живет на этом свете и, слава богу, знает, что и почем. Азохн вей, детка, – смеется старик и делается совсем не страшным, совсем как Додик-ухо-горло-нос с третьего этажа.

Когда к Додику приводили больного ребенка, мальчика или девочку, он смотрел на того единственным подслеповатым глазом, кашлял, кхекал и вздыхал, а потом смеялся и ерошил по волосам – и ребенок выздоравливал! Чтоб не сойти мне с этого места…

Нет больше Додика, никто не ерошит волосы, никто не вздыхает.

Азохн вей, отче, – отчетливо произношу я, поглядывая наверх. Хороший ты замутил проект. Но кто взымает долги в канун шабата, я спрашиваю? В канун песаха, накануне Рош-а-шана1? Кто обрывает веселье в Хануку и в Пурим?

У тебя светлая голова, Отче.

Смотри. Костяшку сюда, костяшку туда. Мы в расчете.

Если что, обращайся к Додику, он все объяснит

Конфетница из Еревана

Я вам расскажу про застревание.

Кажется, это болезнь. Симтомы ее то утихают, то обостряются, но окончательного исцеления не существует.

Однажды мы с братом покупали подарок.

Дело было давно, в прекрасном юношестве (моем) и подростковости (его).

Собственно говоря, конфетницу мы покупать не собирались. Метались между дипломатом из кожзаменителя и еще кучей замечательных, столь же необходимых, сколько бесполезных предметов

Дело, как я уже заметила, было давно, в Ереване, куда мы в то лето отправились вдвоем, – всю степень ответственности несла я, как старшая и разумная, и вот, накануне возвращения, мы вознамерились осчастливить родителей подарком – сувениром из Армении.

Времени было в обрез, – мы это событие, как это водится, затянули, и потому бестолково, хотя и не без некоторой увлеченности толклись у прилавка, останавливаясь то на одном, то на другом экспонате.

Отчего-то нам ужасно хотелось порадовать папу. Что-то из Армении. Папе как армянину это будет приятно. Допустим, дипломат. Ему это будет приятно вдвойне, – как армянину и как преподавателю. Новый дипломат из Еревана. Как обрадуется, должно быть, папа нашему подарку, такому оригинальному, выбранному с душой и вниманием.

Не знаю, в какой момент произошло переключение, но в поле нашего зрения внезапно оказалась серебряная конфетница. Кажется, там еще были ложечки, разумеется, тоже серебряные. Тут уже должна была обрадоваться мама. Как женщина, хозяйка дома и жена армянина, – поскольку ложечки и конфетница выполнены были все же армянскими умельцами. Очень тонкая работа, я вам доложу.

Денег было в обрез, мы медлили. Раскрывали и закрывали дипломат, щелкали замками, проверяя их надежность, гладили обшивку и вновь возвращались к серебряной утвари.

Нет, все-таки, конфетница прекрасна! Она украсит любой дом. Будет служить вечно. В ней будут лежать конфеты. Такой заманчивой россыпью, – дорогие шоколадные конфеты, которые в нашем доме никогда не задерживались, я, признаться, всегда тихо поражалась домам и семьям, в которых нетронутые сласти лежат себе в какой-нибудь хрустальной вазочке, и никому даже в голову не придет…

Но я отвлеклась.

Отмечу достоинство и сдержанность продавца – а это был мужчина, армянский мужчина с пылающими гневными глазами, – он молча доставал и опять ставил на место то конфетницу, то дипломат, – отвечал на наши вопросы – не теряя достоинства – по-русски, – наблюдал (издалека), как мы шушукаемся, спорим, сомневаемся, убеждаем друг друга, вздыхаем, перебираем мятые рубли, уходим, опять возвращаемся

Все это продолжалось час, другой, третий…

В горле пересохло, был месяц август, тяжелая ереванская жара.

В те времена кондиционеры были неслыханной редкостью, мы обливались потом, но не могли решиться ни на что.

Конфетница, дипломат, ложечки, бумажник, запонки, галстук, набор кухонных ножей, – в глазах рябило, двоилось и искрило, казалось, мы очутились в каком-то коcмическом рукаве, – время там текло по иным законам, – измученный продавец не сдавал позиций, – во взгляде его иногда отсвечивало….что-то такое… некая доля… не то чтобы презрения… не то чтобы опаски… так смотрят на сумасшедших, на безнадежных, на…

Опомнились мы перед самым закрытием.

Еще раз пересчитали наличность.

Хватило и на дипломат, и на конфетницу, которая и по сей день украшает наш дом, – она и правда, очень красивая, особенно, когда заполнена конфетами, – самыми разными, и шоколадными в том числе, которые лежат себе и лежат, потому что сколько шоколада может съесть взрослый человек, я вас спрашиваю, сколько

Праздник

Недавно пришлось пройти по той же унылой дорожке, по которой ежедневно ходила в школу. Какое же это несусветное счастье – знать, что тебе туда не надо! Унылые казенные дома с закомплексованными истеричками-училками. Детям, конечно же, и там удается урвать немного радости.

Чем больше несвободы, тем оглушительней и желанней освобождение. Что тоже, конечно же, еще одна иллюзия. Казенные дома, окруженные пустотой. Школа, прачечная, комбинат химволокна. Вырвавшись на свободу, жмешься к стене, чтобы не снесло волной проносящейся мимо жизни. Иллюзия стен – весьма иллюзорная защита от житейских передряг, иллюзия несокрушимости семьи, оплота и очага, иллюзия вечной любви, лета, юности, жизни.