Турский священник - Оноре Бальзак

Эти особы, разбросанные по всему городу, вбирали, подобно капиллярам растения, всасывали в себя жадно, как листок — росу, разные новости, тайны каждой семьи и непрерывно передавали их аббату Труберу, как листья передают стеблю поглощенную ими влагу. И вот на еженедельных вечерах, побуждаемые потребностью поволноваться, свойственною всем людям, благочестивые женщины производили учет всех городских событий с проницательностью, достойной Совета Десяти[12] и азартно занимались сыском, руководимые безошибочным нюхом, Когда же их синедриону удавалось открыть тайную пружину какого-либо поступка, каждая, гордо присваивая себе честь этого открытия, несла его дальше, в свой особый кружок, где оно служило поводом к новым пересудам. Эта праздная и деятельная, невидимая и всевидящая, живущая втихомолку и неумолчно говорящая конгрегация обладала, при своих незначительных размерах, некоторым влиянием, становившимся даже страшным, когда ее воодушевлял какой-нибудь крупный интерес. А давно уже в сфере ее деятельности не возникало события столь важного и для каждого из них столь значительного, как борьба Бирото, поддерживаемого г-жой де Листомэр, с мадемуазель Гамар и аббатом Трубером. В самом деле, среди знакомых мадемуазель Гамар салоны г-жи де Листомэр, г-жи Мерлен де ла Блотьер и мадемуазель де Вильнуа давно уже вызывали неприязнь, объясняемую сословной враждой и тщеславием. Это была борьба народа с римским сенатом в кротовой норе или же буря в стакане воды, как некогда выразился Монтескье по поводу республики Сан-Марино, где лица, стоявшие у кормила правления, сменялись чуть ли не каждый день, так легко было там завладеть тиранической властью. Однако же эта буря разбудила страсти столь же сильные, как и те, что двигают величайшими историческими событиями. Не заблуждение ли считать, что жизнь кипуча лишь для тех, чей ум охвачен обширными замыслами, способными всколыхнуть все общество? Каждый час жизни аббата Трубера приносил столько же разнообразных волнений, порождал столько же тревожных мыслей, был столь же подвержен резким сменам отчаяния и надежд, как и самые решительные часы в жизни честолюбца, игрока или любовника. Одному богу известно, чего нам стоят наши тайно одержанные победы над людьми, над обстоятельствами, над самими собой. Пускай мы не всегда знаем, куда идем, но тяготы нашего пути нам хорошо известны.

Однако если историку будет позволено прервать изложение драматических событий и на минуту стать критиком; если он пригласит вас бросить взгляд на жизнь нескольких старых дев и двух аббатов, чтобы отыскать в ней прискорбную причину, изуродовавшую все их существо, то, может быть, вы убедитесь со всей очевидностью, что человеку необходимо изведать сильные чувства, чтобы в нем развились благородные свойства, которые расширили бы круг его жизни и смягчили эгоизм, присущий всем созданиям.

Возвращаясь в город, г-жа де Листомэр и не подозревала, что вот уже с неделю, как друзьям ее приходилось защищать ее доброе имя от клеветы: утверждали, будто привязанность ее к племяннику — весьма предосудительного свойства, чему она сама, конечно, только посмеялась бы.

Она повела Бирото к своему адвокату, которому затеваемая тяжба показалась делом нелегким. Друзья викария — то ли слишком уверенные в успехе правого дела, то ли относясь небрежно к тому, что лично их не затрагивало, — отложили подачу жалобы в суд до своего возвращения в Тур. Сторонники мадемуазель Гамар опередили их и сумели представить дело в невыгодном для Бирото свете.

Вот почему законник, клиентура которого состояла только из благочестивых городских семейств, немало изумил г-жу де Листомэр, посоветовав ей не затевать тяжбы, и завершил беседу словами, что сам он не возьмется вести это дело, ибо, по смыслу контракта, мадемуазель Гамар была юридически права, а с точки зрения справедливости — даже если оставить в стороне чисто правовые вопросы — и суд, и общественное мнение обвинят Бирото в сутяжничестве, неуступчивости, в отсутствии той мягкости, которая ему до сих пор приписывалась; что мадемуазель Гамар, достаточно известная своей кротостью и предупредительностью, в свое время оказала Бирото услугу, дав ему в долг, без расписки, деньги на оплату пошлин при введение в права наследства по завещанию Шаплу; что Бирото не в том возрасте и не настолько уж наивен, чтобы подписывать контракт, не зная его содержания и не понимая его значения; что ежели Бирото расстался с мадемуазель Гамар, не дожив у нее и второго года, в то время как его друг, аббат Шаплу, прожил у нее целых двенадцать лет, а Трубер — пятнадцать, то, очевидно, он пошел на это из каких-то особых расчетов, и, следовательно, вся тяжба будет сочтена проявлением неблагодарности.

Провожая их, адвокат дал Бирото выйти на площадку лестницы и задержал г-жу де Листомэр, уговаривая ее не ввязываться в это неприятное дело.

И вот вечером несчастный викарий, терзаясь, как осужденный на смертную казнь, ожидающий в камере Бисетра[13] результатов кассационной жалобы, рассказал о мнении адвоката своим друзьям, собравшимся в кружок у камина перед тем как засесть за карты.

— Вряд ли кто из наших турских крючкотворов возьмется за это дело, не питая намерения его проиграть, кроме разве адвоката-либерала... Так что советую оставить эту затею, — заявил г-н де Бурбонн.

— Какой позор! — возмутился лейтенант. — Я сам пойду с Бирото к тому адвокату.

— Пойдите, но когда уже стемнеет, — вставил г-н де Бурбонн.

— Да почему же?

— А потому что на место главного викария, скончавшегося третьего дня, назначен, как мне сказали, аббат Трубер.

— Ну, а мне наплевать на аббата Трубера!

К несчастью, барон де Листомэр, несмотря на свой тридцатишестилетний возраст, не обратил внимания, что г-н де Бурбонн предостерегающе указывает ему глазами на советника префектуры, друга Трубера, — и барон присовокупил:

— Если аббат Трубер — шельма...

— О-о! — прервал его г-н де Бурбонн. — Зачем же вмешивать аббата Трубера в это дело, к которому он совершенно непричастен?

— Как! — не унимался барон. — Да разве не он присвоил себе обстановку аббата Бирото? Помнится, зайдя как-то к Шаплу, я видел у него две дорогие картины. Предположим, они стоят тысяч десять франков. Так, значит, вы полагаете, что господин Бирото намерен был отдать за двухлетнее пребывание у этой Гамар десять тысяч франков, не считая библиотеки и мебели, которые стоят не меньше?

Бирото широко раскрыл глаза, услыхав, что он владел таким состоянием!

Барон с жаром продолжал:

— Вот что! В Туре сейчас гостит у своей тещи господин Сальмон, бывший эксперт Парижского музея. Нынче же вечером мы с аббатом Бирото заглянем к нему и попросим его оценить картины. А оттуда мы пойдем к стряпчему.

Спустя день-другой дело сдвинулось с места. Выбор адвоката-либерала в защитники Бирото был для аббата неблагоприятен. Лица, настроенные оппозиционно к правительству, и лица, известные своим неуважением к религии или же просто священникам, — чего многие не различают, — взяли дело в свои руки, и это вызвало в городе шум.

«Мадонну», кисти Валантена Булонского, и «Христа», кисти Лебрена, редкостные произведения искусства, эксперт музея оценил в одиннадцать тысяч франков. Что касается книжного шкафа и готической мебели, они стоили в данный момент не менее двенадцати тысяч франков, если взять во внимание, что в Париже мода на подобные вещи росла с каждым днем. А в совокупности все движимое имущество аббата эксперт, произведя осмотр, оценил в тридцать тысяч франков. Стало очевидно, что Бирото не мог иметь намерение отдать такие ценные вещи за ту небольшую сумму, которую, в силу одного из пунктов соглашения, он был должен мадемуазель Гамар, — и таким образом возник юридический повод к тому, чтобы соглашение было пересмотрено, а в противном случае старую деву можно было обвинить в злостном обмане.

Адвокат-либерал завел судебное дело, вчинив иск девице Гамар. Хотя и несколько вызывающее по тону, исковое прошение, подкрепленное ссылками на решения верховного суда и на статьи Свода законов, представляло собою талантливый образец юридической логики и так красноречиво обвиняло мадемуазель Гамар, что в десятках копий было распространено по городу злорадствующей оппозицией.

Спустя несколько дней после начала военных действий между старой девой и Бирото барон де Листомэр, ожидавший производства в следующий чин, капитана корвета, — о чем уже говорили в Морском министерстве, — получил письмо: один из его друзей сообщал, что в канцелярии министерства был поднят вопрос о его увольнении в запас.

Немало удивленный такой новостью, он поспешил в Париж и явился на вечерний прием к министру, который, казалось, впервые обо всем этом слышал и только посмеялся над опасениями барона. Но все же тот на следующий день справился в канцелярии. По-приятельски, как это нередко случается, один из секретарей разболтал ему все, а потом показал заготовленный доклад, подтверждавший роковое известие и лишь из-за болезни начальника не представленный министру.