Ребята с нашего двора - Эдуард Шим

Пусть Павлик говорит, что не всегда надо действовать напролом. Но порою ничего другого не остается, как доказывать правоту прямо в лоб.

— Подождите! — нервно закричал Павлик. — О чем разговор? Ведь известна больница, где лежит Озеров! Адрес Озерова! Да и мы скрываться не собираемся!

Шофер пристроил к ногам картонку, полез за пазуху, вытащил из внутреннего кармана паспорт и водительские права.

— Вот. Запишите фамилию. Место работы.

— Валентина, не связывайся! — предостерег альпинист. — Слышишь?! Пусть Лида отнесет эту контрабанду начальству, а нам еще нужно поговорить. Идем! Вот, кстати, тебе цветы… Из-за суматохи даже вручить забыл.

Валентина не взяла запотевший букет — руки были заняты. Она поправляла бечевку на злополучном свертке. Очевидно, сверток перевязывали наспех, бечевка ослабла. И тут под пальцами Валентины она соскользнула совсем.

Край бумаги оттопырился, и стало видно, что внутри лежит тусклый грязноватый камень, похожий на обломок асфальта. Кой-где к нему пристали песчинки.

И ребята, и шофер, и стюардессы чуть головами не столкнулись. Оторопело рассматривали этот подозрительный камешек.

— Ну, похоже это на лекарство? — спросил альпинист.

— А… что же это?

— Ой, мама… — тихонечко протянула Лида. И лицо у нее вытянулось, побледнев.

— На Памире, — сказал альпинист, — растет, например, особый вид конопли. Пригодный для получения наркотиков. Опиумный мак растет. И многое другое. В общем, компетентные органы разберутся, чем это пахнет…

— Валечка, давай сейчас же отнесем! — шепотом попросила Лида. — Я боюсь! Я не хочу!..

Даже шофер был озадачен. Машинально заталкивал обратно свой паспорт, ломая его обложку.

Вера отмахнула со лба волосы и вдруг выхватила у Валентины сверточек.

— А если это все-таки лекарство?! — яростно крикнула она. — Если это лекарство?! Они разные бывают, а мы спорим тут, время теряем, когда человек без сознания лежит!.. Да вы что?!..

— Ехать надо, — поддержал Сережка.

— Валентина, не связывайся!! — потребовал альпинист.

Валентина протянула руку:

— Обождите! Отдать эту штуку я не могу, вы же понимаете сами… А в больницу… ну, давайте съездим. Она далеко?

— Валентина, не сходи с ума! — напряженным голосом произнес альпинист. — Мне сейчас улетать!

— Что ж делать, давай простимся.

— Тебе важнее поехать с ними? Я терплю-терплю, но даже мое терпение лопнет!

— Господи, опять ты за свое… — Она отвернулась, прикусив губу.

Альпинист сказал:

— А если мы с Лидой начальству сообщим?

Он поздно сообразил, что угрожать не стоило. Спохватился, опомнился, но было поздно.

Валентина посмотрела на него. Глаза у нее были уставшие, невеселые. Тушь на ресницах растеклась, подчеркнула морщинки; веки припухли и покраснели. Замученные были глаза.

— Ладно. Всего тебе хорошего. Прощай.

— Валя!..

— Честно говоря, я перешла на этот рейс нарочно. Вдруг, думаю, разминемся да больше-то и не встретимся… Но теперь даже лучше. Не будет неясностей. Ты ведь их не любишь, правда? Вот их и не будет. Лида, проводи его к начальству, чтоб он успел сообщить.

8

В холле больничного корпуса уже горело электричество. Снаружи, по дорожкам, то и дело проезжали машины «скорой помощи», и тогда на сиреневой глади стекол, радужно искрясь, возникали раскаленно-красные, тревожные отсветы.

Женщина-инвалид, которую ребята видели днем, опять сидела в кресле, кого-то дожидаясь. Опять она торопливо обернулась на звук шагов.

Вера побежала к санитарке, чтоб вызвать профессора Канторовича, а мальчишки и молчаливая Валентина присели на скользкий, холодный диванчик у дверей.

Щелкнул лифт, будто выстрелил. Две медсестрички осторожно выдвинули из него больничную каталку; на ней лежал парень, по грудь закрытый простыней. И пока его везли через холл, парень безучастно, не мигая, смотрел в потолок. Страшно было от этой безучастности, от этой покорности…

Возвратилась Вера:

— Канторович еще здесь. Успели все-таки!..

Змеились, текли по стеклам раскаленные отсветы, но шума моторов не доносилось. Тишина угнетала, давила.

Женщина-инвалид вдруг снова обернулась к дверям. Вошел шофер, сдергивая с головы фуражку, спросил смущенно:

— Ну? Как тут?

— Профессора ждем. А вы чего вернулись?

— Да так. На всякий случай. Вы же беспаспортные, как этот крокодил Гена выразился…

Валентина коротко усмехнулась:

— Не придавайте значения.

— Крокодилу-то? Я не придаю… Но если бы он один на свете был…

Наконец, когда ждать уже было невмоготу, появился профессор Канторович. И ребята сразу почувствовали, что настроение у него изменилось. Вроде бы и походка стала легче, и спина меньше сутулилась. Даже сигаретка в зубах стояла торчком.

— Что пригорюнились, Ирина Сергеевна? — на ходу окликнул он женщину-инвалида. — Бросьте переживать! Сегодня не пришли — завтра придут! Обязательно придут! Уверяю: еще хохотать будете над своими переживаниями!..

Женщина улыбнулась ему благодарно, и все же лицо ее осталось замкнутым. Улыбка не держалась на этом лице, соскальзывала.

Канторович, размашисто шагая, оттопырив локти, приблизился к ребятам. И все поднялись ему навстречу. Валентина торопливо вынула газетный сверточек.

— За новостями явились? — Профессор сунул кулаки в карманы халата, потянулся, шевеля плечами, и халат затрещал на нем. — Есть новости! Все-таки мы справились! Все-таки вытащили его! Завтра полюбопытствую, что он на том свете видел…

— А мы лекарство ему привезли!

— Чудодейственное? От Саши?

— Ага!

— Подождите, — мягко остановила их Валентина и развернула обертку. — Спросим все-таки. Профессор, что это такое?

Черный грязноватый камешек лежал на измятой бумаге. Здесь, в больничной обстановке, он выглядел еще более странно. Чужероден он был, несовместим с этим стерильным, сверкающим миром.

— Это ведь лекарство? — спросил Сережка.

— Нет, — сказал профессор.

Он взял камешек, покатал его в пальцах, щелчком сшиб песчинку.

— Это мумие.

— Что?!

— Мумие. Нечто вроде смолы.

— Тьфу ты!.. Я ведь про эту штуковину слышал! — сконфуженно проговорил шофер. — А сегодня — из головы вон… Но разве… этим не лечат?

— Лечат, — кивнул Канторович.

— Тогда… как же понять? — изумилась Валентина.

— А это — снадобье. Не лекарство, а снадобье… Из области народной медицины. Вроде бы находят его в горных пещерах, крайне редко. Легенды о нем рассказывают всякие. Но всерьез оно еще не исследовано, и мнения специалистов разноречивы… Вот и все.

— А Озеров его принимал?

— Да. И был, как говорится, поклонником.

— Значит, оно помогало!

— Трудно судить, — сказал Канторович. — Я не назначаю больным неизученные препараты. Но Озеров в это снадобье верил. А вера — тоже лечебный фактор… Вы близко знаете Димку? Простите… э-э… Дмитрия Егоровича?

— Он хороший человек, — тотчас отозвалась Вера.

— Весельчак такой, правда? Всегда рот до ушей? Голубей гоняет? А у него жесточайшая травма позвоночника. Могу поспорить: он и не заикался об этом!

— Мы только догадывались, что ему больно, — сказала Вера.

— Ему почти всякое движение доставляет боль. Просто поразительно, что он терпит и не жалуется, а работает… И с вышки прыгает.

— И с вышки прыгает.

— За эти прыжки я его вздую, — сказал Канторович. — Набрался прыти! Это уже хулиганство! Но вообще-то, между нами говоря, я ему завидую… Мы из одного детского дома. Дружим почти сорок лет. И все эти сорок лет я ему завидую. Он молодец, Димка.

Канторович начал прощаться, но тут прямолинейный Сережка решил внести полную ясность:

— Значит, можно считать — он поправится?

Канторович закурил новую сигаретку. Сдул с нее пепел.

— Думаю, голубей с ним еще погоняете. Хотя, по всем научным представлениям, это немыслимо и противоестественно…

— Надеетесь на это мумие? — спросил Павлик.

— Надеюсь на Димку, — сказал профессор. — На Дмитрия Егоровича Озерова. И на его друзей.

Они ехали обратно по темному больничному парку, мимо корпусов с забеленными окнами, — а навстречу все попадались фургончики «скорой помощи».

— Обычно-то не замечаешь, — сказал шофер, — сколько людей в беде находится. Около тебя, рядом совсем… А неплохо бы всегда помнить.

— Да, — сказала Валентина. — Верно.

Павлик откинулся на сиденье, хмыкнул:

— Но я так и не понял — зря мы сегодня колбасились или не зря… Сплошной туман в этой медицине.

Вера обернулась к нему. Ее глаза странно светились в полумраке.