Игра с Годуновым - Дарья Плещеева

– Твоему дядюшке следовало высадить тебя в первом же порту, даже с риском задержаться на несколько дней. Должно быть, он так испугался злобы архиепископа Кентерберийского, что готов был плыть без остановок до самой Гипербореи… На карте ее нет, но где-то же она была… Мало ли, что понадобилось спешно спасать тебя от тюрьмы и даже казни! Пускать в дело голову тоже бывает полезно. Вот и спасался бы ты где-нибудь во Франции… там бы тебя прекрасно приняли…

Мастер Кит понял намек – намек был весьма ядовит. Покойный французский король любил красивых мальчиков, среди его придворных такая любовь была обычным делом, а мастер Кит – красавчик, и слухи, что ходили о его похождениях в Лондоне, долетели даже до Москвы.

– Я сам хотел во Францию, мистер Меррик! – ответил он высокомерно. – Мне там было хорошо, хотя я и рисковал ежедневно – на службе у ее величества королевы. Я думал, что сойду на берег в Дании, а оттуда как-нибудь проберусь. Но морская буря не позволила нам причалить – и я отправился дальше поневоле. В городе с нелепым названием я полагал дождаться, пока дядюшка нагрузит судно товаром и повезет обратно. Но черт дернул меня попасть на матросскую пьянку и напиться как медник. Там я наговорил о себе столько лишнего, что мистер Арчи сообразил, какая от меня возможна польза, и меня бесчувственного уложили в трюм судна и водой повезли в Москву. Кажется, я клялся, что спас от католических заговорщиков нашу королеву, да хранит ее Господь, и будущего французского короля, и всех его любовниц.

– Ты похвалялся уважением самого сэра Фрэнсиса Уолсингема. А о нем даже мы, сидя в Московии, знаем. Вини во всем свой длинный язык, мастер Кит!

– Теперь я его виню, а что толку? Я пришел в себя, но судно уже утащили на Бог весть сколько верст вверх по течению. Я хотел было бежать, пробраться к дядюшке, который наверняка разослал по всем переулкам команду «Минервы», чтобы найти меня! Клянусь, я не хотел в Москву! Но судно тащится со скоростью две мили в час, кругом – одни леса, и реки петляют между ними, так что перестаешь понимать, где север, а где юг.

– Польза от тебя будет, – жестко ответил Меррик. – Я об этом позабочусь. Ты тут уже кое-как освоился и даже заговорил по-русски. Или поедешь домой, связанный по рукам и ногам, и прямо из порта будешь доставлен в Тайный совет, который на радостях соберется на заседание в полном составе и пригласит твоего лучшего друга – архиепископа Кентерберийского. Я знаю, какие бумаги нашли у тебя при обыске. Ступай.

Мастер Кит пожал плечами.

– Поэт вынужден подчиниться торгашу, – сказал он и вышел из Казенной палаты. В закутке возле поварни труженики «Московской компании» оставляли обычно одежду. Там была и его шуба с сапогами, и шапка висела на крючке – войлочный колпак, отороченный мехом. Под шубой на другом крючке висели суконные порты, а в рукав были засунуты меховые рукавицы.

Когда мастер Кит, неторопливо одевшись, вернулся в палату, туда как раз входили Дик и Татьяна. Татьяна в пояс поклонилась Меррику, а он приветствовал ее коротким поклоном и улыбкой. Эта невысокая круглолицая женщина, от природы румяная, всегда готовая рассмеяться, ему нравилась. Хотя то, как она, выходя в люди, раскрашивала свое лицо, вызывало у него недоумение. К румянцу добавляла, кажется, свекольного сока, брови подводила угольком из печки, а также злоупотребляла испанскими белилами, которые Дик потихоньку таскал для нее со склада, очень ловко заметая следы. Он в этом отношении уже мог считаться русским человеком – русские одобряли, когда их жены самым варварским способом рисовали себе новые лица.

– Пойдете к вечерней службе в Успенский собор, – сказал Меррик. – Там ты, моя красавица, отыщешь свою старуху. Узнай, что в доме господина Годунова говорили о посольстве киргиз-кайсаков. Это те дикари, Дик, что поселились на Крымском дворе. Она, может, ничего не знает, а может и такое быть, что подслушивала по своему обыкновению и мало поняла. Мне нужно побольше узнать про Крымский двор. Чтобы у нее развязался язык, дай ей двадцать копеек, заупрямится – добавь еще. Мне очень важно это знать.

Старуха, которую звали Степанидой Прокопьевной, была приобретением Татьяны, и ценным приобретением. Для такой старухи и двадцати копеек не жалко.

Хотя отношения между боярином Годуновым и Английским двором складывались прекрасно (это обходилось Меррику в немалые деньги, потому что не пойдешь же к боярину с пустыми руками, надобно поклониться хоть ящиком дорогого испанского мыла, хоть большим, в высоту не менее аршина, зеркалом, хоть низкой редкого «золотого» жемчуга из южных морей – утехами для боярыни и боярышни), но осторожность необходима. Поскольку боярин Годунов – такая особа, что знать о его замыслах и хитростях необходимо, сам же про них не расскажет.

Потому-то, когда были частично построены кремлевские палаты Годунова и семейство перебралось туда, Меррик отправил Татьяну по церквам, близким к палатам, чтобы свести знакомство с женщинами и девицами, служившими боярину. Не все же они Богу молятся в домовой церкви, им хочется людей посмотреть и себя показать. Для того отпрашиваются в кремлевские церкви.

Годуновские хоромы были поставлены очень удачно – с выходом на Соборную площадь. Тут тебе и Успенский собор, где еще великий князь Иван Васильевич, третий сего имени, разорвал ханскую грамоту в знак того, что более Золотой Орде не подвластен, и Благовещенский собор, и Архангельский собор, и храм Ризположения, есть из чего выбирать. И Татьяна, временно отложив попечение о домашних делах, принялась обходить соборы с таким усердием, будто невесть какой грех замаливала. Правда, эти богомольные походы Мерриком хорошо вознаграждались.

Вскоре после того, как поручение было дадено, Татьяна после утренней службы задержалась в Успенском храме, чтобы понаставить свечек ко всем чтимым образам. Обходя невеликий храм, она обнаружила в темном углу старуху, которая, стоя на коленях, усердно молилась вполголоса и плакала. Татьяна склонилась к ней и принялась утешать без всякой задней мысли, а просто по доброте душевной. И старуха ей покаялась: молила Господа покарать свою врагиню, что, конечно же, великий грех, да ведь и сил терпеть больше нет, и деваться некуда. Слово за слово – врагиня-то