Там темно - Мария Николаевна Лебедева

совсем не решать – тогда будет плохо двоим. Хотя нет, если нехорошо Ясе, то страдает абсолютно каждый в округе: смысл хоть в каком-нибудь чувстве, если не с кем его разделить.

Новое сообщение.

– Я понимаю про птицу.

Яся цепляется за телефон, сжимает во влажной руке.

Тот знакомый зачем-то решил выслать голосовое – ну когда это было бы к месту? – и Ясе ужасно не хочется слушать, но если это про птицу, то пускай те голосовые будут хоть сутки кряду. Знакомый говорит задумчиво:

– Я, когда преисполнился (так и сказал – «преисполнился»), видел не птицу, но восьмиглазую крысу, вот что я видел тогда.

– Это другое, – сердится Яся. – Это вообще, блин, другое.

Аплодисментами заходится телевизор – чтобы спрятаться от соседей, нужно выбрать самостоятельно шум. Тихо тут не бывает. Домик такой, как коробка от обуви: прорезать в ней окна, отогнуть приглашающе двери – будет вовсе и не отличить. Стены уж точно картонные.

Это, наверное, первый их дом, где оказался телик. Мама его не включала, а Ясе он казался чем-то вроде ещё одного соседа, и, оставаясь одна, она то и дело отыскивала пульт, почему-то затянутый в мутный пакет и перевязанный тонкой резинкой, – и сразу как будто в квартире появлялся кто-то ещё. Иногда – даже целые толпы.

В телешоу кричит человек, человек из народа, рабочий. Кажется, сварщик. Он пытается канцеляритом описать свои чувства к жене. Та – бродячий сюжет телешоу – родила пятерых от соседа. Муж и ей, и другим объясняет, как ему больно, языком протокола – чужим, не своим языком, потому что не знает иных сложных слов, а то, что сейчас ощущает, – непросто. Нужны тут другие слова, не те же, какие ты достаёшь, чтоб поменять на штаны, шаурму там, травмат.

Человек с интернета – какой-то там блогер – уверяет, мол, 98,8 % детей внутри браков рождены от соседей по дому. Со статистикой спорить непросто, и практически невозможно – с блогером из самого интернета.

Пятеро грустных детей бродят по студии, натыкаясь на бортики, – студия сделана как-то навроде вольера, чтобы никто не кидался на зрителей или там, например, не сбежал. Дети чувствуют эту тревогу, но не умеют назвать.

Человек из народа бросается на соседа. Речь превращается в писк, так запикивают непристойность – всё как надо, ну дети же смотрят.

Ведущий сыто, довольно кивает, делает шаг назад. Приходит жена и с разбегу бухается на колени, говорит – роковая случайность. Вероятно, попутал бес. Её реплики – из дешёвых любовных романов, потому что пришла в телешоу, где с ней говорили о ней, и лачили кудри красивей, чем когда-то на свадьбу, как будто она была трагическая героиня.

Сварщик колотит соседа, рядом руки ломает жена, блогер снимает себя на их фоне. Следующим, по идее, в студию вызовут беса.

Человек от культуры – возможно, актёр – решает: настал наилучший момент, чтобы поведать притчу. Хорошо поставленным голосом в уши всем заливает куриный бульон для души.

Зрители в студии ой негодуют, зрители жаждут расплаты: виновата, конечно, жена, можно тут ведь в неё чем-то бросить?

То были хорошие, добрые люди, пока всё и шло хорошо. Совершенно такие, как были давно, ужасно давно (только книга об этом и помнит). Смотрели на странного, громкого, которому только за то и назначили смерть, – и никто ничего не сказал. А потом разошлись по домам, обнимали своих детей. А потом сделали сувениры про казнь и таскали их на груди.

Дальше что – непонятно, ведь Ясин сосед решает опробовать дрель.

Маленькие фигурки на экране бодро раззявили рты, визжит вместо речи сверло. Смысл не то чтобы изменился.

В конце ведущий попросит беречь себя и своих близких, он всякий раз о том просит. Берегите себя, своих близких.

Далёких не берегите.

Яся слушает вполуха. Коллизии этой семьи – не предмет её интереса. Поорали – закончили, дальше пошла уже новая передача. Может быть, с тем же ведущим. Он живёт на телеканале.

Яся вскидывает голову. Там какой-то усатый мужчина восклицает: «Конечно, конечно, любой девочке так тяжело без отца». И руками размахивает весьма убедительно – видно, знает, о чём говорит. Зал синхронно кивает: да-да-да.

Яся косится на экран. Усач уже объяснял, какой должна быть настоящая женщина. В этом он тоже был экспертом, так что все ложные женщины получили с десяток советов.

Яся задумалась о том, тяжело ли ей жить без отца. Выходило, что не особо. То, что не принадлежало тебе, нестрашно и потерять.

Тяжело было видеть, как мама изображает, будто бы полный порядок, когда всё ни разу не так. Яся пыталась заговорить, но мама меняла тему, а то и вовсе начинала сердиться. Такое теперь было часто.

Когда не стало его, мамы тоже немножко не стало.

А больше – да нет, ничего. Мало тут что поменялось – до того Яся видела, как маме больно от редких его звонков, после – от переживаний, что нет их.

Временами она ловила себя на том, что неловко не чувствовать ничего по поводу его смерти, – и всякий раз добавляла, оправдывая себя: ведь это был посторонний совсем человек. Но всё вокруг твердило, что это очень важно. Не только ведущий с усами. Но и то, что тень отца присутствовала незримо, молча пялилась из зеркал.

В другом городе или в другом уже мире, он на деле был здесь постоянно.

Свет на нём клином сошёлся и тычет в вампирскую Яськину грудь: ты – копия злого оригинала, память о том, что не вышло.

Это нечестно. Она это не выбирала.

Яся смотрит себя на экране, вглядывается в черты, зазубривает наизусть. Впалые щёки. Тонкая кожа у глаз высвечивает синеву. Прямые широкие брови, соседка по лестничной клетке уговаривает подщипать. Соседкина выгода ясна: она тут на днях отучилась, получила диплом архитектора по бровям.

Архитектура бровей, живопись пятен на бледной коже, скульптура скул – всё, кроме глаз, от него, от отца.

Папа, блин. Ты бы хоть после смерти отстал.

Странно, конечно, вовсе не походить на маму, которую видишь так часто, будто она должна отпечататься на тебе. Только глаза. Это да.

Ясю на днях тормознули на улице, она и остановилась, думала, может быть, надо чего. Но прохожая просто хотела уведомить, что у Яси глаза небывалые, удивительные глаза, что на свете немного таких.

– Это мамины. Я тороплюсь их вернуть, – строго ответила Яся, не замедляя шаг.

Прохожая то ли не разобрала, то ли сделала вид – цепляться