Последние похождения Арсена Люпэна. Часть II: Три убийства Арсена Люпэна - Морис Леблан

— Но этот человек… Вы же знаете… Арсен Люпэн…

— Уходи.

Высокий вышел, ворча.

— Прикрой как следует дверь! — крикнул ему второй из посетителей. — Еще плотнее… Совсем… Хорошо…

Он повернулся, взял фонарь и начал медленно его поднимать.

— Надо ли говорить вам, кто я такой? — спросил он.

— Нет, — отозвался Люпэн.

— Почему же?

— Потому, что я это знаю.

— Ах!

— Вы — то лицо, которое я ждал.

— Я?!

— Да, ваше величество.

Глава 4

Кесарь

I

— Молчите, — живо сказал незнакомец. — Не произносите этого слова.

— Как же мне называть ваше…

— Никакого имени не надо.

Оба умолкли, и последовавшие за этим мгновения передышки не были уже похожи на те, которые предшествуют схватке двух противников, готовых вступить в бой. Незнакомец расхаживал по камере как властитель, привыкший повелевать и встречать повиновение. Люпэн, застыв в неподвижности, отбросил обычную для него позу вызова, привычную ироническую усмешку. С серьезным видом он ждал. Но при том, в глубине сознания, с горячим, безумным торжеством переживал невероятное положение, в котором оказался. В тюремной камере он, арестант, мошенник, он, взломщик, он, Арсен Люпэн, — и перед ним, лицом к лицу, истинный полубог современного мира, воплощение величайшего могущества, наследник Цезаря и Карла Великого.

Собственное могущество на мгновение опьянило его. На глаза, при мысли о таком торжестве, навернулись слезы.

Незнакомец наконец остановился.

И с первых слов, с первой же фразы оба пришли к самой сути дела.

— Завтра — 22 августа. Письма должны быть опубликованы завтра, не так ли?

— Нынешней же ночью. Два часа спустя мои друзья должны доставить в «Большую газету» не самые письма, а точный список этих писем, согласно примечаниям великого Германна.

— Этот список не будет представлен.

— Не будет.

— Вы вручите его мне.

— Он будет вручен ваше… в ваши руки.

— А также все письма.

— А также все письма.

— Ни одно не будет при этом сфотографировано.

— Ни одно не будет сфотографировано.

Голос незнакомца был спокоен; в нем не было ни малейшей просительной нотки, но также ни легчайшего повелительного акцента. Он не спрашивал, не приказывал: он просто перечислял будущие поступки Арсена Люпэна. Так оно должно быть. И так оно будет, какими бы ни были требования Арсена Люпэна, какую цену он ни назначит за эти действия. Любые условия считались заранее принятыми.

«Черт возьми, — подумал Люпэн. — Это сильный игрок. Если он обратится к моему великодушию, я пропал».

Тональность, в которой был начат разговор, ясность речей, обаяние, исходившее от голоса и манер посетителя — все это очаровывало его. И он напряг всю волю, чтобы не лишиться преимуществ, которые дались ему с таким трудом.

Незнакомец тем временем продолжал:

— Вы прочли эти письма?

— Нет.

— Но кто-нибудь из ваших людей их прочитал?

— Нет.

— Так что же?

— Так вот, у меня есть список примечаний великого герцога. Кроме того, мне известен тайник, в который он положил все бумаги.

— Почему же вы их еще не забрали?

— Тайна этого места мне стала известна лишь недавно, в тюрьме. Мои друзья теперь в пути.

— Замок охраняется: две сотни самых надежных из моих людей занимают его в эти дни.

— Десяти тысяч — и того было бы мало.

Подумав еще, посетитель спросил:

— Как же вы узнали секрет?

— Я его разгадал.

— Но у вас были другие сведения, какие-нибудь подробности, не обнародованные газетами?

— Никаких.

— Однако, по моему приказу, замок обыскивали четыре дня…

— Шерлок Холмс плохо искал.

— Ах! — сказал незнакомец, словно про себя. — Все это странно… Очень странно… И вы уверены, что ваше предположение не ошибочно?

— Это не предположение. Это — точное знание.

— Тем лучше, тем лучше, — прошептал посетитель. — Спокойствие наступит лишь тогда, когда эти бумаги перестанут существовать.

И, резко остановившись перед Люпэном, спросил:

— Сколько?

— Чего? — отозвался Люпэн, несколько сбитый с толку.

— Сколько — за эти бумаги? Сколько — за секрет?

Он ждал, что будет названа сумма. Наконец, предложил сам:

— Пятьдесят тысяч? Сто тысяч?..

И, поскольку Люпэн молчал, добавил с некоторым колебанием:

— Еще больше? Двести тысяч? Пусть так. Я согласен.

Люпэн улыбнулся и тихо произнес:

— Весьма достойная сумма. Не следует ли, однако, предположить, что некий государь… Скажем — король Англии, дошел бы и до миллиона? Будем говорить откровенно.

— Думаю, что да.

— И что эти письма, в глазах государя — не имеющие цены, что они стоят и двух миллионов, точно так же, как и двухсот тысяч франков?.. И трех миллионов — так же, как двух?

— Думаю, что да.

— И, если бы потребовалось, этот государь охотно отдал бы их, эти три миллиона франков?

— Да.

— Тогда нам будет легко прийти к согласию.

— На такой основе? — не без тревоги воскликнул посетитель.

— На такой основе? Нет… Я не требую денег. Мне нужно другое, имеющее для меня большую цену, чем миллионы.

— Что же это?

— Свобода.

Незнакомец вздрогнул.

— О! Ваша свобода… Но я тут бессилен… Это касается вашей страны… Ее правосудия… У меня здесь нет никакой власти.

Люпэн приблизился и, говоря еще тише, уточнил:

— Это как раз во власти вашего величества… Мое освобождение — не такое уж важное событие, чтобы последовал отказ.

— Я должен о нем попросить?

— Да.

— Кого же?

— Господина Валенглея, председателя Совета Министров.

— Но господин Валенглей не более властен в этом деле, чем я.

— Он мог бы открыть передо мною двери тюрьмы.

— Это вызовет скандал.

— Можно и не открывать… Можно только приоткрыть, для меня этого будет достаточно… Можно и симулировать побег… Публика так его, кстати, ждет, что никому не предъявит за это счет…

— Допустим… Допустим… Но господин Валенглей никогда на это не согласится.

— Напротив.

— Почему?

— Потому что такое пожелание будет исходить от вас.

— Мои желания ему не указ.

— Нет, конечно. Но между правительствами такие соглашения состоятся. И Валенглей — истинный политик…

— Ну вот еще! По-вашему, французское правительство пойдет на такой незаконный акт только чтобы быть мне приятным?

— Эта честь не будет для него единственной.

— Какая же ему выпадет еще?

— Великая честь оказать Франции услугу, приняв предложение, которое будет сделано одновременно с просьбой о моем освобождении.

— Я должен, значит, сделать какое-то предложение?

— Да, сир.

— Какое же?

— Не знаю. Но, как мне кажется, всегда существует почва для согласия… И возможности для того, чтобы к нему прийти…

Незнакомец смотрел на него, не понимая. Люпэн наклонился и проговорил, словно с трудом подыскивая слова, словно пытался представить нечто предположительное:

— Бывает, что две страны разделены не столь уж значительным спором… Что у них разные точки зрения на дело второстепенной важности… Дело о колонии, к примеру, в котором затронуто более самолюбие, чем подлинные интересы… Может ли при таких обстоятельствах случиться, что глава одного из этих государств посмотрит на затянувшийся спор под совсем новым углом, ведущим к примирению?.. И отдать требуемые распоряжения для того, чтобы…

— Чтобы я оставил Марокко за Францией! — воскликнул незнакомец, искренне рассмеявшись.

Эта мысль, подсказанная Люпэном, казалась ему самой смешной на свете, и он от души забавлялся. Таким огромным действительно выглядело несоответствие между поставленной задачей и предложенным средством ее достижения.

— Конечно, конечно… — продолжал незнакомец, напрасно стараясь вновь стать серьезным, — конечно, идея — из оригинальнейших… Вся современная политика должна быть перевернута вверх дном ради того, чтобы Арсен Люпэн оказался на свобода! Намерения целой империи перечеркнуты, лишь бы Арсен Люпэн мог продолжить свои подвиги!.. Нет! Почему бы не потребовать у меня Эльзас-Лотарингию?

— Я уже думал об этом, сир, — сказал Люпэн.

Незнакомец развеселился еще сильнее.

— Замечательно! И вы мне уступили?

— На сей раз — да.

Люпэн скрестил руки на груди. Он тоже забавлялся, притворно важничая, и продолжал с чрезмерной серьезностью:

— Кто знает, не даст ли мне однажды стечение особых обстоятельств возможность потребовать и добиться подобной уступки. И тогда я это непременно сделаю. Покамест же средства, которыми я могу воспользоваться, требуют от меня большей скромности. Мир в Марокко вполне меня удовлетворит.

— И только?

— И только.

— Марокко — взамен вашей свободы?

— Не более того… Если придерживаться нашей, не совсем точной формулировки. Ибо не следует совсем терять из виду основной предмет нашей беседы, сир. Малой толики доброй воли со стороны одной из великих держав в обмен на те письма, которые находятся в моем распоряжении.