Деревня дураков (сборник) - Наталья Ключарева

– А помните, когда Гагарин из космоса вернулся? Идет по Кремлю, все телеканалы мира его снимают, а у него шнурок по полу волочится! Того и гляди наступит и шлепнется герой. Вот вам вся русская душа с потрохами! Сделать то, чего никто не делал, а потом идти с развязанным шнурком.

– Надо начинать-то со шнурков, – возразил Дитрих. – С маленького. Мусор в три контейнера. Логично?

– Логично! Но неинтересно! То мусор, а то космос!

– Это – гордость?

– Я бы сказал: мечтательность.

Немец вскинул обе руки, как пленный солдат, шумно выдохнул непереводимое междометие и вернулся к сортировке отходов.

– У Дитриха пунктик насчет экологии, – как бы извиняясь, объяснила Настя, когда они немного отошли. – Эти коттеджи он сам, своими руками построил, чтобы не причиняли вреда природе. По каким-то особым технологиям. Исключительно из натуральных материалов.

– А что его вообще заставило сюда приехать?

– Он говорит, у них так принято. Закончил учебу и перед тем, как пойти работать, на несколько лет уезжаешь волонтером.

– Да, но зачем? Что ими движет? Никак не пойму.

Настя посмотрела на него ласковым и немного растерянным взглядом, как на ребенка, который спросил, почему небо синее, а снег холодный. И, наверное, собиралась что-то ответить, но тут к ним подошел еще один обитатель деревни.

– Лёня, – важно представился он, протягивая Мите пухлую младенческую ручку. – Вы меня знаете? Нет? Очень странно. Я – президент.

– Президент чего? – промямлил перепуганный Митя.

– Президент всего, – веско ответил тот и деловито повернулся к Насте: – Поздравляю! Я написал новый указ.

– Покажешь?

Лёня вдруг засмущался и принялся ковырять землю носком кроссовки.

– Только для тебя, – наконец, решился он и опасливо покосился на Митю.

– Ничего, не бойся, – ободрила Настя. – Он добрый.

Лёня вздохнул и вытащил из кармана тетрадный листок, исписанный цветными фломастерами.

– «Юля, ты такая прекрасная. Я тебя люблю», – недоуменно прочитала Настя.

– Перепутал! – ужаснулся Лёня. – Это любовное письмо! Только не говорите Кате! Ладно, я побежал. У меня свидание. Надо успеть, пока Катя в сыроварне.

– А как же указ?

– Потом-потом, – отмахнулся Лёня, как настоящий чиновник, и припустил в сторону хозяйственных построек.

– Сейчас опять ошибется и вручит письмо Кате! – вздохнула Настя. – И будут оба плакать до вечера. Сколько раз ему говорили не писать имен!

Митя не нашелся, что на это ответить.

На крыльце одного из коттеджей сидела растрепанная женщина в бесформенном свитере, неухоженным видом напоминавшая деревенскую психовку Любку, которую Митя видел в страшных снах.

Удивленная окружность маленького рта и беспомощно поднятые белесые брови выдавали в женщине иностранку.

– Проверка? – страдальчески воскликнула она.

– Нет-нет, – поспешила Настя. – Это учитель из Митино. Помните, который все вокруг-то ходил?

– А, – протянула женщина с еще не угасшим подозрением. – А зачем он ходил? Шпионил?

– Разведчица Настя взяла языка! – прыснула чернявая девушка, сидевшая за детским столиком на веранде.

Митя глянул краем глаза и обжегся. У девушки было взрослое, пронзительно умное лицо и тело пятилетнего ребенка.

– Да он нас боится больше, чем мы его! – заключила та, в упор разглядывая потерявшегося Митю.

– А ты, Лена, еще специально пугаешь, – заступилась Настя. – Никакой он не шпион. Просто деликатный человек. Не мог придти сам, без приглашения.

Ленино лицо захлестнула волна ехидства, но растрепанная женщина не дала ей ничего сказать.

– Сара, – произнесла она и крепко тряхнула вспотевшую Митину ладонь. – Куратор поселения.

– Держу пари, у него руки мокрые! – крикнула Лена, перегнувшись через столик.

Митя сейчас отдал бы все на свете, чтобы оказаться на своем чердаке с круглым окошком и смотреть оттуда, как ласточки стригут вечерний воздух, как незаметно меняется огромная картина облаков, а внизу на земле царственно ступает по забору облезлый кот.

Растрепанная Сара повела его показывать дом – уютный, просторный, совсем нездешний, – где в каждой комнате сидели, лежали, ползали на полу мучительно искаженные существа.

Иногда попадались и нормальные, в основном иностранцы, которые, к Митиному изумлению, вели себя совершенно естественно, будто вокруг были не страшные калеки, а такие же точно люди, как они.

Монотонным голосом Сара непрерывно рассказывала что-то об устройстве жизни, натуральном хозяйстве, обязанностях, которые есть у каждого, а Митя не мог выдавить из себя ни звука, не говоря уж про осмысленную речь.

Обитатели дома вели себя по-разному. Одни не обращали на Митино появление никакого внимания, чему он был затравленно рад, другие – со всех ног бросались общаться, норовя при этом обязательно потрогать его, будто он был забавной зверюшкой.

«А ведь я для них тоже нечто вроде инопланетянина!» – подумал Митя, и от этой взаимности ему несколько полегчало.

Настойчивее всех оказался косоглазый Стас, непременно пожелавший показать гостю свою комнату. Митя хотел крикнуть:

«Не оставляйте меня одного!»

Но Сара как ни в чем ни бывало отправилась на кухню, очевидно, решив, что ее присутствие больше не нужно.

– Я пишу автобиографию, – объявил Стас, когда они вошли в комнату, похожую на номер в студенческом мотеле. – Только – никому. Сюрприз. Хочу ко дню рождения докончить, издать в типографии и каждому вручить. С автографом!

На узком встроенном в стену столе громоздились кучи исписанных огромными буквами страниц.

– Посмотри, – застенчиво попросил Стас. – Как оно – насчет стиля?

Митя, заранее съежившись, взял несколько бумажек. На каждой повторялась одна и та же фраза. Он бегло оглядел стол и даже поворошил листочки – везде были эти слова, видимо, раз и навсегда заворожившие Стаса:

«В момент моего зачатия мой отец был пьян, моя мать – молилась».

– А дальше? – осторожно спросил он, смертельно боясь сказать что-нибудь не то.

– Дальше я еще не написал, – обескураженно проговорил Стас, перебирая свою рукопись. – Да, в самом деле, только первая фраза. А я так давно пишу. С тех пор, как сюда приехал.

– Наверное, ты каждый раз начинаешь с начала? – догадался Митя.

– Ну да. Не с конца же мне начинать! – захохотал Стас.

– Прочитали биографию? – встретила его Сара, зябко державшая в ладонях большую кружку чая. – И как вам – насчет стиля?

– Это его фантазия? – выговорил Митя, робко присаживаясь на край длинной деревянной скамьи.

– Нет, почему? Чистая правда. Хотите знать?

Митя совсем не хотел, но кивнул.

– Его мать была монашка. Уже немолодая. Собирала деньги в электричке. На восстановление обители. Припозднилась. И какой-то алкаш ее изнасиловал. Во время родов она умерла. Наш Стас вырос в монастыре. Тут близко. А потом сестры его к нам привезли, большой стал – мужчина. Им не положено… Вы ведь историк? – спросила Сара после минутного молчания.

Митя опять кивнул.

– А это тоже, в каком-то смысле, история. Тут у каждого – история. Лена – вообще беженец. Из Казахстана. Но про нее вам, пожалуй, пока рано слушать… Я вот думаю, если б я была историком, я бы такую историю писала – о людях, не о политике.

– Да-да! – подпрыгнул Митя, меньше всего ожидавший разговора об истории здесь, в этом жутком месте. – Я давно это чувствую. Как бы сказать… Страшную ложь исторической науки. Любое обобщение неминуемо подчинено идеологии. Факты – вещь совсем не упрямая, а насквозь подлая: куда потянут, туда и нагнется. Там недоговорить, тут округлить – и готова новая концепция. Если где-то и есть правда, то только в простых человеческих свидетельствах. Но…

– Людей вы как раз боитесь, – преспокойно закончила Сара, и Митя почувствовал себя так, будто облился кипятком.

Тут, к счастью, на кухню пришла Настя, взглянула на ошпаренного Митю и милосердно предложила проводить его до дороги. На то, чтобы выбраться из дома, ушло почти полчаса. Новые Митины знакомые хватали его за руки, прижимались, заглядывали в глаза, спрашивали, когда он опять придет к ним.

– Никогда! – крикнула Лена, по-прежнему сидевшая на веранде. – Он на всю жизнь насмотрелся!

– Нет, почему же, – пробормотал Митя, хотя Лена была абсолютно права.

В этот момент он наконец понял, что тяжелее всего было не явное уродство здешних обитателей, как он пытался думать весь день, а их невероятная проницательность, высвечивавшая его собственные изъяны, включая те, которые он прятал от самого себя.

– Как вы здесь живете? – с ужасом спросил он. – Будто черепная коробка стала прозрачной и все потаенные мысли пропечатаны крупным шрифтом прямо на лбу!

– Да в общем так оно и есть, – улыбнулась Настя. – Просто болезнь обостряет интуицию. Но поразному. Некоторые «специализируются» на негативных моментах, как Лена. А другие, наоборот, видят всех такими хорошими, какими мы и сами себя не знаем.