Крестьянская цивилизация в России - Виктор Бердинских

«Мы раньше, бывало, соберемся вечером все дома. Сидим, песни поем, все своими делами занимаются. Тятя с мамой хорошо пели, они много больно песен знали. А иногда соседи придут со своей работой. Мужики все больше о хозяйстве говорили, о работе, иногда истории какие-нибудь рассказывали смешные» (О.Е. Помелова, 1909).

Долгие осенние и зимние вечера оставляли много времени для песен, былей и небылиц. Нацеленность на общение с другими людьми (чаще своего поколения) давала им возможность не только приглядеться друг к другу, но разглядеть все малозаметные черточки характера, увидеть человека очень выпукло, ярко, всесторонне. Да и сам человек, не задавленный суетой дня, мельканием впечатлений, которые не в силах переварить, сохранял внимательность, неторопливую степенность и рассудительность (хотя и легко терялся в непривычной обстановке внешнего мира). Мир же внутренний — родного дома, своей деревни, ближней округи был хотя и хорошо знаком, но очень интересен, ярок, насыщен тайнами и происшествиями. Здесь было о чем поговорить.

«В длинные вечера, когда на улицах темно, керосин дорог, каждую лампу зажигали только поужинать и дальше сумерничали при лучинке. Люди были очень общительны, собирались в избы и рассказывали всякие были и небылицы, приметы, колдовство и ворожили в святки на Рождество. Молодежь собиралась в одни дома, люди постарше — в другие. Других забав не было, никаких дискотек, театров. Очень верили в колдовство, но боялись» (A.Л. Кожевников, 1925).

Всю информацию крестьянин получал со слуха. Дело не только в том, что очень многие люди были неграмотны. Просто, чтобы понять, уяснить ее, он должен был ее услышать, а не прочесть. Огромное значение имело, кто и как рассказывал. В этом смысле слова слуху не просто доверяли, в отличие от газеты и письма, — им жили. Шкилева Елена Михайловна (1912) так это и запомнила: «В нашей семье не читали: газет не было, книжек не читали. В 30-х-то годах мать уже умела читать. Мужики, бывало, на лавках сходились. Обычно мужики шли в одну избу, а бабы в другую. И жили-то больше слухами».

Иной была цветовая гамма дня, чернота ночи — точнее, люди по-другому, обостренно-эмоционально воспринимали краски жизни. Свежесть удивления перед таинствами мира, полнота чувств, готовых излиться в любой момент… Все это ценности уже ушедшего образа жизни. Впрочем, современный человек легко отказался от них ради удобств и комфорта.

«День и ночь были контрастны. В каждом доме — керосиновая лампа или коптилочка. При них читали. Освещения на улицах не было. Темень страшная с августа месяца. В соседнюю деревню ходили и заблудились в темноте. От речки шли-шли и к ней же пришли. А грязь-то какая, ужас!» (Н.И. Маишева, 1921).

Ночь была временем нечистой силы, вместилищем страхов и тревог. «Боялись мы темноты, рано ложились спать. Сидели дома без огня, керосина не было. По деревне не ходили, мама нас не пускала — не в чем было, да и работу дома сразу находили: пилить дрова и другую». Искусственный свет: лучина, свеча, огонь в печи, керосиновая лампа — был робок и беззащитен перед всесильным царством тьмы. Сегодня при мощи искусственного освещения в городах мы об этом просто забыли. А ведь электрическая лампочка произвела в быту, восприятии людей революцию не меньшую, чем Октябрь 1917 года. Велико было внимание людей к солнцу, свету луны, звезд. Мария Васильевна Пикова (1914) помнит эту стремительно быструю эволюцию ручного света: «У богатых были лампы-"молнии" с абажурами, а мы сидели с березовыми лучинками. Был человек, который весь вечер зажигал эти лучинки. На зиму готовили березовые ровные чурки. Их сначала щепали, а потом сушили. Лучинку обмакивали в воск и жгли долгими вечерами. Потом, еще до войны, появились керосиновые лампы без стекол. Затем трехлинейные, пятилинейные, семилинейные и десятилинейные керосиновые лампы. Тогда, опосля лучины, они казались очень яркими, как теперешняя люстра. На улицах не было никакого освещения, было очень темно, светили лишь звезды да луна. Электричество появилось только после Великой Отечественной войны».

Как современный вкус, оглушенный ложкой сахара в ежедневном чае, уже не воспринимает сладость пареной свеклы или моркови, так и наш глаз, живущий с электрической лампочкой, не может понять и оценить красоту и необходимость лунного света, звездной ночи.

Мощный пласт смеховой культуры пронизывал всю крестьянскую цивилизацию. Смеяться умели и любили. Юмор, меткая шутка, едкая мужицкая ирония постоянно присутствовали в труде и отдыхе человека.

А уж поддеть другого удачным словцом, как образно говорили «залезти под шкуру», любителей было хоть отбавляй. Как правило, шутки эти — незлобливые, добрые, без обиды. Да и само содержание шутки было другим. Смеховые ситуации порой создавали сами, подшучивали друг над другом. «Был у нас в деревне один мужик, страсть любил на пашне спать. Попашет с утра, а днем спит прямо на поле. Раз наши парни подшутили: взяли лошадь выпрягли и за изгородь завели. Плуг-то с этой стороны оставили и снова запрягли. Он проснулся, ничего не понимает, как лошадь так смогла запутаться — сквозь изгородь пролезть. Вот смеху было! А в другой раз у него, пока спал, плуг на дерево повесили» (A.M. К-в, 1925).

Люди, чем-то сильно отличающиеся от остальных жителей деревни (рассеянные, ленивые, очень скупые), были предметом вечерних разговоров, пересудов, насмешек. «Соседа Николая Родионовича называли скупердяем за его скупость. Он может напиться чаю с одной монпансье. Когда он отправлялся на сплав на 10–15 дней, то брал с собой в дорогу штук 10 яиц в бураке. И часто бывало, что когда возвращался домой, то все яйца оказывались целыми. Правда, съедал иногда только по половине яичка за раз. Один раз над ним подшутили мужики. Яйца сами съели, а ему в бурак наложили камней» (А.П. К-на, 1917).

Страхи, постоянные невзгоды, окружавшие человека, не просто отступали перед доброй шуткой, общим смехом (ведь смеялись не поодиночке), а забывались напрочь. Неистощимый предмет для пересудов, иронии — деревенские рыбаки и охотники. К ним часто в деревне отношение было несколько пренебрежительное как к людям легкомысленным — чего уж взять с тебя, коли с пути сбился… Многие из них были как бы штатными деревенскими чудаками. Односельчане очень любили слушать всякие небылицы, точно зная, что такого и быть не могло. Могли посмеяться и над своей бедой. «Особенно отличался юмором Иван Гаврилович. Когда река выходила из берегов и затопляла дома, то он рассказывал, что ловит рыбу в подвале своего дома вместо невода — своими штанами. Люди в то время были очень доверчивы ко всему» (А.П. К-на, 1917). В сталинские годы количество деревенских балагуров-затейников (а в каждой деревне был хоть один такой) сильно уменьшилось: «Шутили у нас всяко. У нас был парень, вот меня постарше, Мишей звали, его и дураком не назовешь, а какой-то он придурь был, смешной, смехотворил. Как Мишка на улицу придет — высокой, долгой, балагур, все думают чего-нибудь… ну, придет Мишка на улицу и кто-нибудь к енму подсядется — ох, Мишка и побежит ловити, а на етот шум еще набегут и набегут, и сделается компания. Ну, дак было больно весело с Мишкой, а потом его взяли на лесозаготовки, на работу — ну, как бы мобилизовали, ну и он ушел с этой работы-то, и его обсудили и выслали, и он умер там в ссылке. Как нам было Мишки жалко, дак ой!» (Ф.С. Шамова, 1907).

Немало все же было радостей в крестьянской жизни, и люди умели не только потреблять, но и создавать (созидать) атмосферу веселья, смеха и радостного возбуждения.

Непременным атрибутом всякой деревни были один-два нищих. Если своих нищих не было, наведывались из соседних деревень, порой дальних сел. Я не говорю о голодных и военных годах, когда умирающие с голода люди заполняли дороги и побирались Христовым именем. Нет! Я говорю о «профессиональных» сельских нищих, для-которых это было образом жизни, излюбленным занятием. Нищелюбие русского крестьянина общеизвестно. Даже в самой бедной семье он мог получать кусок хлеба или немного овощей, переночевать на теплой печке. Как правило, побирались люди убогие: слепые, хромые, увечные, а также вдовы, сироты, погорельцы. Евдокия Сергеевна Штина (1910) вспоминает: «Некоторые очень привещали нищих, а некоторые нет. У нас мама часто их пускала переночевать на печку. Часто к нам приходили два брата Вася да Павлуша. А одна бабка Данилиха до чего втянулась сбирать, что потом уж и жили они хорошо, а она все равно шла сбирать — так потом и застыла с котомкой зимой».

Даже к нищенству, как видите, надо было иметь призвание. Не подать нищему было грешно. Впрочем, среди них встречались люди диковинные. А.Д. Коромыслова (1903) вспоминает такой случай: «В семье, как и в других домах, придерживались многих старинных обычаев. Например, всегда одарять милостыней нищих, их хоть и немного было, но случалось, заходили. Один раз нищий, здоровый мужик, ходил сбирал. Пособирает, кто-то пустит переночевать. Он говорил, что из деревни Кожи. Отец как-то оказался в той деревне и спросил про него. Указали ему на двухэтажный дом. Отец сходил туда, с сыновьями говорил. Те ответили, что не могут отца дома удержать, в крови у него — тайком убегает и ходит побирается. Зимой тоже побираться аж на лошадях ездил, в лесу их оставит, а сам в деревню.