«Годзилла». Или 368 потерянных дней - Андрей Латыголец

– А пока, Владик и Серёжка, смелее, заходите ко мне на пару слов, давно вас не видывал, – потирая правый кулак ладонью, сказал сержантам капитан.

Как только двери за Кесарчуком закрылись, мне захотелось сплюнуть и громко выругаться.

– Чё стали, «слоны», рысью в располагу, кровати отбивать, – послышался чей-то сонный голос и только тогда я заметил возле оружейной комнаты невысокого ефрейтора с табличкой на нагрудном кармане кителя «Дежурный по роте». Чего уж там, приказы старшего по званию следовало выполнять, и мы разошлись по расположению.

Здесь следует оставить детальное описание вместилища, в котором я застряну на долгий год, целиком вычеркнутый из моей жизни.

Вторая рота охраны была широкой казармой, по обе стороны которой стояло три ряда коек по шесть в каждом, застеленные синими покрывалами. Подле каждой койки тумбочки. С одной стороны окна казармы выходили на склады базы, с другой, на маленький плац; в конце казармы находился тренажёрный уголок и телевизор с DVD, над которым возвышался государственный герб со словами гимна. Далее вход без дверей в третью роту охраны, копирующую расположение второй. Над выходом из роты я увидел, высеченную на большой доске надпись: «Честь второй роты – моя честь». По обеим сторонам выхода размещались две комнаты взводников. Взлётка светло-коричневого цвета тянулась от выхода к входу. Перед входом в роту со стороны дневального, чуть поодаль от его располагалась линейка, рядом через взлётку от тумбочки дневального с проводным телефоном стоял стол дежурного по роте, а за ним оружейная комната с тяжёлыми железными дверями, окрашенными в уже выцветшую жёлтую краску. К слову, там хранился весь оружейный запас всех трёх рот. Рядом с оружейной – канцелярия командира роты. За тумбочкой вдоль по взлётке стояло два шкафа с вешалками для бушлатов, полками для противогазов и отделения под хранение котелков и касок. За шкафами по левую сторону был вход в бытовую комнату, где солдаты могли остричься, отутюжить форму и привести её в надлежащий порядок, сразу из бытовки вход в сушилку. По правую сторону от взлётки вход в душевую и туалет. Заканчивалась взлётка, упираясь в окно, выходящее на одноэтажные строения хозяйственных складов или «холодных», как их часто называли в быту. Возле окна дверь в каптёрку – всё по-савковому: скромно и без излишеств.

Я рассматривал всю эту убогость и заскорузлость, старательно отбивая давно уже отбитые кровати, разглаживал плашками покрывала, ровнял дужки кроватей.

Тесно. Толкаемся и топчемся на месте, создавая видимость работы.

Как оказалось, вторая рота охраны в наш первый день вхождения в её нетленные ряды отбыла в караул, что объясняло тишину и спокойствие в этих стенах, а, значит, нам ещё предстояли одни более или менее спокойные сутки.

После обеденной пайки и до самого ужина мы подшивали бирки со своими фамилиями на личных противогазах, «химзе», получили недельную порцию мыла, туалетной бумаги, свежих полотенец и портянок.

Перед отбоем, построившись на взлётке, командир роты снова внимательно вглядывался своим кривым забралом в наши физиономии.

– С завтрашнего дня у вас начнётся настоящая служба. Поэтому не стесняемся спрашивать у старших по периоду, что здесь, да как, они вам всё объяснят, помогут, а не поймёте, смело обращайтесь ко мне и к другим офицерам, завтра со всеми познакомитесь, – сказал прямо, как «бабушка божий одуванчик» командир роты, потом выпрямился и промолвил: – До свиданья, товарищи.

– До свиданья, товарищ капитан! – срывая свои глотки, хором выкрикнули мы и отправились спать.

Ночью я слышал, как Гурский интересовался у Шмеля:

– А этот капитан, он как, нормальный?

– Кто, Верелёнок? Мы его Верой называем. Ну, сам посуди, он нас, как к себе в канцелярию позвал, сразу на кости с Кесарем поставил и пару раз с ноги по рёбрам для уверенности съездил. Мол, прохлаждались мы в карантине, растащило меня под дембель не по-детски. В других ротах «деды» чисто на забитом, а наш контуженный рвёт и мечет. Танкист, оно сразу видно.

Я лежал на спине, подтянув одеяло к подбородку и думал:

«Няўжо я аступлюся перад гэтымі выпрабаваннямі, няўжо рэчаіснаць зменіць мяне да непазнавальнасці, няўжо хтосьці прымусіць мяне баяцца?»

Я памятаю, як хваляваўся, калі ўпершыню ў школе біўся раз на раз з хлопцам старэйшым за мяне на год, як ужо ў старэйшых класах валтузіўся за сваю школу супраць суседняй варожай гімназіі прама на стадыёне, як потым ва ўніверсітэце пад інтэрнатам удзельнічаў у лютай бойцы з туркменамі і аднаго з нашых парэзалі нажом, і дэкан хацеў было адлічыць усіх удзельнікаў з апошняга пятага курса без спробы залічэння. І што, жывы. Вось ён я. Няўжо гэтае пякельная быдла і неадукаваная гапата змусіць мяне здацца? Не!»

Глядя в потолок, я пытался заснуть, даже не подозревая, что эта была наша самая спокойная ночь в казарме второй роты за предстоящие полгода.

***

К десяти утра в роту с нарядов по караулу, ГРУ и «стелсу» стала прибывать остальная часть второй роты охраны. Мы делали вид, что наводим порядок, подметаем взлётку, протираем пыль, отбиваем кровати. Я видел, как на нас посматривала вся эта заполнившая расположение солдатня, эти странные ухмылки, словно мы некое лакомое яство, которое они ожидали весьма продолжительный период и вот, настало время и огромный кремовый торт внесли на серебряном блюде.

– Первый период, сбор в линейке! – кричит с тумбы очкастый дневальный и мы послушно заходим в эту уютную комнату, рассаживаемся за парты, а под моей ложечкой тревожно сосёт волнение.

«Вось яно, пачалося»

Через несколько минут к нам в линейку заваливает человек двадцать краснощёких рыл, из которых я узнаю только младшего сержанта Кесарчука.

– Да не ссыте, пацаны, – усаживаясь за парту по центру, говорит нам круглолицый и широкоплечий сержант с добрым лицом, подле него садится Кесарчук, остальные окружают их со всех сторон. – Мы вам не «дедушки», мы для вас «фазаны», т.е. второй период, – поясняет он. – Меня зовут Потапенко Рома, и по всем вопросам можете спокойно обращаться ко мне и ко всем, кто находится в этой комнате. «Дедам» лучше вообще ничего не говорите и ничего у них не спрашивайте. Такие у нас тут суровые правила. Серёгу вы знаете, ещё у нас есть один младший сержант Юра Гнилько.

Я увидел накаченного малого с маленькими глазками и детским лицом.

– Наши ефрейтора Вильков или Виля, Тавстуй, Ракута, Едловец и Мирошин, можете называть его Мироном, он не против.

Виля был высоким и коренастым парнем и, как я сразу приметил, весьма смахивал на американского актёра Мэттью Лилларда, ему бы ещё покрасить волосы в синий цвет, как в «Панк из Солт-Лейк-Сити», и тогда бы вообще было не отличить от оригинала. Тавстуй – светловолосый и улыбчивый паренёк, постоянно сыпал остротами, Ракута был лопоухим губошлёпом, всегда с удивлённым взглядом, Едловец ничем примечательным не выделялся, разве что большими залысинами. Мирон был худощавым и бледным каптёром.

– Остальные – обычные рядовые, как и вы, но обязанности у них будут другие, они своё уже отслужили, так что теперь бразды правления принимать вам.

Я увидел коренастого Пушкаревича или Пушку, высоченного метра в два и тонкого, как тросточка Воробьёв, с ним рядом стоял краснощёкий Ветраш и щекастый Коряго, увидел самого низкого по росту среди всех нас чернявого Цитрусова, все называли его Цыца. За ними стоял широкоскулый и женоподобный Дубков. Далее Сверчёк, сутулый Анеенко, между своими просто Аня, пучеглазый Ромашев и канцеляр Дьяченко.

– Ещё один наш сейчас стоит на тумбе, звать Лакусь – лох лохом, можете на него вообще забить.

– На счёт правил, – сказал Кесарчук. – Здесь вам не карантин, всё на много сложнее. За любой ваш косяк получать по шапке будем мы, ну а с вас спрос уже вдвойне. Запомните первое, вы – «слоны» и это значит, что все приказы и указания должны выполняться вами беспрекословно, без раздумий и в срок. Второе, как сказал Потап, к «дедам» даже не подходите и ничего у них не спрашиваете. Ну и третье, у вас здесь нет никаких прав, и вокруг одни ограничения. Например, чтобы покурить, интересуетесь у «дедов», они решают можно или нет. Запоминайте их лица, если кто-то из них попросит сигарету, сразу же даём, если нет, тут же ищем и не ниже «Винстона». Если сигару не находите, «деды» стреляют у нас, а это уже косяк, короче говоря, всё что просят «деды», нужно находить за минуту. Бегайте, ищите где хотите, мне всё равно, теперь вы «волшебники». В душе мыться запрещено, только в умывальниках, сидеть на стуле – такая же хуйня, смотреться в зеркало нельзя, тупиться и собираться больше трёх тоже. Ну и остальное узнаете в процессе.

– Кесарь, чё ты их так сразу грузишь? – перебил его Потап. – Не боись, братва, прорвёмся! Вам-то всего месяц потерпеть придётся, «деды» уходят 13 января, а потом мы все вместе нормально заживём. А пока вам неделя на раступку. Так что включайтесь в процесс.