Моя фронтовая лыжня - Геннадий Геродник

Скажем, приносит Кокоулин в учебный класс давным-давно отжившую свой век, но дочиста выстиранную нижнюю рубашку. Немыслимое бэ-у-пере-бэ-у[1] старшина разрывает на небольшие тряпицы и раздает их нам с таким видом, будто это золотые листки, предназначенные для обшивки Адмиралтейской иглы.

Я не хочу незаслуженно изобразить армейских старшин ужасными скаредами. И в мыслях этого нет, я целиком на их стороне. Армия должна научить бережливому отношению не только к оружию, но и вообще к казенному имуществу, которое одновременно является народным добром. Без этих навыков солдат был бы на фронте никудышным воином.

Если сравнивать винтовку с женой, как это делается в старинной строевой песне, то одним солдатам попадаются очень покладистые боевые подруги, другим — более или менее терпимые, а третьих, невезучих, военная судьба временно наделяет спутницей жизни с прескверным характером. Такому солдату-бедолаге от его ненаглядной образца 1891-дробь-1930 года достается не меньше, чем когда-то доставалось древнегреческому философу Сократу от его сварливой и зловредной супруги Ксантиппы.

Иначе говоря, бывают учебные винтовки хоть и старенькие, но прилично сохранившиеся. Однако попадаются и такие инвалидки, которые давно просятся на музейный стенд или а переплавку. Чтобы такую содержать в чистоте, солдату приходится затрачивать труда вдвое-втрое больше обычного.

Мне пофартило. Моя брусиловка-перекопка имени Салтыкова-Щедрина оказалась без особых изъянов. Чистить ее одно удовольствие. А у Итальянца его синьора вся в царапинах и раковинах, будто оспой побита. Сам Итальянец пренебрежительно называет ее то цацой, то допетровской пищалью.

Вот подходит к Грише Пьянкову старшина Кокоулин. Берет его синьору и, нацелившись в окно, против света, заглядывает в канал ствола.

— Н-да… — говорит он тоном, не предвещающим ничего хорошего. — Одним словом, еще тот пейзаж!

— Разве не совсем чисто? — встревоженно-плаксивым голосом лепечет Пьянков. — Я уж так старался, так старался!

— Что старался, это видно, — соглашается старше на. — Но что недостарался — еще более заметно. Смотри: рядом с патронником будто неочищенная гречневая крупа насыпана.

— Так это раковины, товарищ старшина. Из них ржавчину и грязь никак не достать.

— У старательного и находчивого солдата и раковины блестят. Словно рефлекторы, свету добавляют.

— Я уж так драил, так драил! Раз пятьдесят протиркой прошелся.

— Значит, пятьдесят — мало. И не только взад-вперед надо. Попробуй с поворотом: винтом, штопором.

И, сделав вращательное движение рукой, старшина продемонстрировал, как именно надо действовать, чтобы избавиться от «гречневой крупы».

— Вторую протирку не потерял?

— Никак нет, товарищ старшина! Вот она. Теперь уж берегу ее, стерву, как подарочные золотые часы.

Разумеется, «ксантиппы», «цацы» и «допетровские пищали» водятся только в тыловых запасных полках. Близко к фронту их не подпускают.

К концу обучения в 280-м нас познакомили с ППШ — пистолетом-пулеметом Шпагина. Короче — с автоматом. Их прислали в полк всего десять штук. Но все же каждый из нас подержал новое оружие в руках, научился набивать 35-ю тупоносыми патронами магазин-рожок и 71-м патроном — магазин-барабан.

Пострелять из автоматов с учебной целью нам довелось позже, по пути на фронт.

Чалдонбат

Следующие уроки по расписанию — строевые занятия и физподготовка. После перекура все взводы третьей роты собираются вместе. Пойдем на учебный плац. Старшина Кокоулин подает команды:

— Ста-а-но-вись! Ра-ав-няйсь! Смир-но! На-ле-оп! Ша-а-гом а-арш! Ать-два, ать-два!

«Экий молодец наш старшина!» — восхищаюсь про себя. Во всем батальоне никто не умеет так четко и с таким шиком подавать строевые команды. Особенно эффектно у него получается «на-пра-оп!» и «на-ле-оп!». Звук «п», который лингвисты относят к глухим согласным, с уст Кокоулина срывается с силой выстрела из петарды.

— Шире взмах рукой! Вперед — до пряжки ремня, назад — до отказа. Ать-два, ать-два! За-а-пе-вай!

Семен Белых, бывший ротный запевала в кадровой, приятным тенорком затягивает:

По долинам и по взгорьямШла дивизия вперед…

Мы подхватываем не очень-то дружно, вразнобой. Еще не успели овладеть искусством строевой песни. Навстречу нам попадаются прикамцы: женщины, девушки, старики, школьники… Нет, пока что в их взорах не заметно признаков восхищения! И поем мы не ахти, и шаг чеканить не умеем, и, главное, никакого внешнего вида. В казенное нас еще не обмундировали, ходим в том, в чем приехали. Одним словом, до гусар, которыми когда-то восхищались провинциальные барышни, нам далеко. Недавно мы узнали, что местные между собой называют нас «чалдонбатом».

Спору нет, строевая подготовка для солдата — дело необходимейшее. Но, откровенно говоря, занятие довольно нудное, надоедливое. Что-то я не встречал в художественной литературе захватывающего описания этого этапа военной подготовки. Писатели и многочисленные зрители являются на готовенькое: когда роты и батальоны действуют слаженно, как симфонический оркестр, когда солдаты или курсанты под звуки музыки чеканят парадный шаг.

Увы, до синхронности нам еще далеко. Пока что мы, чалдонбатовцы, без особого блеска месим осеннюю грязь.

Пришли на учебный плац. Один взвод марширует, делает повороты на ходу, другой — одолевает полосу препятствий, третий — отрабатывает воинское приветствие и рапорт. Роль командира, принимающего рапорт, выполняют отделенные, комвзвод, старшина. Или по их указанию один из солдат. Для этой цели особенно подходит Авенир Двухэтажный. С его статью хоть самого маршала изображай!

Но до маршала дело ни разу не дошло. Наши командиры на такие вводные не отваживаются. Считают, что нам и генерал-майора за глаза хватит.

— Разве так приветствуют! — поучает комвзвод Чехломин уже знакомого нам Стуколкина, любые упражнения выполняющего с ленцой. — Ведь перед тобой сам командир полка! (Имеется в виду Авенир Гаренских.) Вот как надо: пальцы вместе, плечо, предплечье и ладонь на одной линии, сильный рывок вниз. А у тебя что получается? Пальцы растопырены, будто курицу ловишь, мах рукой слабый. И уж совсем лишнее — рукой по бедру хлопать, слышно, как мелочь в кармане звенит. Небось, когда тебе комар в ухо вопьется, так ты попроворнее козыряешь!

Переходим на полосу препятствий. Да… здесь даже потруднее, чем на маршировке. Взять хотя бы ползание по-пластунски. Читая в мальчишеские годы о героической Севастопольской обороне, я восхищался подвигами пластунов. С тех пор запомнилось мне имя бесстрашного матроса Петра Кошки. И вот сейчас сам овладеваю этим нелегким искусством.