Талант (Жизнь Бережкова) - Александр Бек

После этого визита на постройку амфибии был ассигнован, или, как выражался Подрайский, высочайше пожалован, миллион рублей. Миллион! Если бы вы слышали, с какой нежностью Бархатный Кот выговаривал это слово!..

У нас все было высчитано, вычерчено, можно строить. Но где? Таинственность прежде всего. Если нет таинственности, нет и эффекта, ореола вокруг дела. Таков, как вы знаете, был девиз Подрайского.

И вот он опять неожиданно пропал. Деньги есть, счета оплачиваются, поставщики любезны, а Подрайский сгинул. Проходит день, другой, третий, четвертый - Подрайского нет. Наконец, по истечении шести дней, он появился - все такой же гладкий, розовый, все с такими же бархатными черными усами.

- Что случилось? - спросил я.

- Тссс... Ни звука... Идемте в кабинет.

В кабинете я увидел странную картину. Один угол был буквально завален свернутыми в трубочку бумагами. Некоторые были расстелены на столе и на несгораемых шкафах. Оказалось, это были листы топографической карты-двухверстки издания Генерального штаба.

Закрыв дверь на ключ, Подрайский объявил:

- Нашел!

- Что?

- Нашел место для "Касатки"...

- "Касатки"?

Так иносказательно, по требованию Подрайского, мы именовали теперь нашу амфибию. "Касатка", как вы, наверное, знаете, - название одного подотряда китов.

- Да! - подтвердил Подрайский. - Мы будем ее строить в дремучем лесу.

Выяснилось, что Подрайский, которому давно уже некогда было проведать Ладошникова в его ангаре, целую неделю ездил по берегам близких к Москве рек, отыскивая места, абсолютно недосягаемые для посторонних глаз. На следующий день он повез меня и Ганьшина в облюбованное им местечко. Сначала мы ехали в автомобиле, потом в одной деревне пересели в розвальни. С немалыми трудами мы добрались до полянки в густом глухом лесу, расположенном на берегу Оки.

- Будем строить здесь! - объявил Подрайский.

Вскоре там уже работала рота саперов. Они снесли сотни деревьев, расширяя поляну. Были выкопаны невероятно сырые землянки и выстроены домики из сырых, обливающихся слезами сосновых бревен для саперно-инженерных войск, которым предназначалось сооружать амфибию.

Участок обнесли колючей проволокой, через сто - двести шагов стояли часовые.

- Когда-нибудь здесь будет город. Город Подрайск, - заявил однажды Бархатный Кот и вкусно чмокнул губами.

Но мы назвали наш участок "Полянкой". У нас появился свой паровоз и два вагона, в которых мы совершали рейсы между "Полянкой" и Москвой. На железной дороге, в кратчайшем расстоянии от "Полянки", соорудили платформу, куда выгружались прибывающие материалы. На соседних станциях дежурили солдаты. Они входили в каждый пассажирский поезд и ставили всех пассажиров спиной к окнам, чтобы никто не видел ящиков на платформе.

Словом, было сделано все, чтобы о необыкновенной, загадочной "Касатке" разузнали все, кому о ней не полагалось знать. Зато далеко вокруг "Полянки" сиял ореол тайны, вовсю пела и играла "Тона-Бенге".

А Ладошников тем временем...

17

Впрочем, лучше всего будет, если я, с вашего разрешения, сразу опишу, что произошло однажды вечером в феврале 1916 года.

Я сидел дома. Распахнулась дверь.

- Машенька, ты?

Прямо с улицы, в ботиках, в пальто, моя сестрица влетела ко мне в комнату. Я не ожидал ее увидеть в этот вечер у себя. Недавно выйдя замуж за художника Станислава Галицкого, своего однокурсника по Строгановскому училищу, она перестала баловать меня своими посещениями. Теперь из уважения к молодоженам я сам должен был посещать их семейный дом, поглощать там "питательные домашние обеды".

Маша уселась на моей постели и едва переводила дух. Пристало ли замужней женщине вести себя так несолидно?

- Что с тобой?

- Я сейчас встретила Ладошникова. Он совершенно пьян.

- Ладошников? Машенька, ты не ошиблась?

- Он кого-то на улице побил.

- Побил? Ну, значит, это не он.

- Как же не он? Он же со мной разговаривал... Алеша, надо сейчас же идти его искать.

Отдышавшись, Маша более или менее связно рассказала про свою встречу. Проходя по Неглинной, она увидела, что на тротуаре сгрудилась толпа. Хотела перейти на другую сторону, но вдруг заметила выдававшуюся над толпой голову Ладошникова в глубоко нахлобученной меховой шапке. Он что-то кричал. Конечно, моя сестрица, не раздумывая, бросилась к Ладошникову. Он держал за ворот какого-то господина с черными усиками, одетого в дорогую шубу.

- Знаешь, Алеша, - говорила сестра, - этот человек показался мне в первый момент очень похожим на Подрайского. Такой же кругленький, холеный. А Ладошников кричал: "В землю вколочу! Нажился, мерзавец, на войне!" Я так и не поняла, с чего у них началось, но публика явно сочувствовала Ладошникову. Тут послышались полицейские свистки. Я взяла Ладошникова под руку и поскорее увела.

- Куда?

- Если бы я знала куда... Понимаешь, он послушно шел. И все рассуждал о том, какая у тебя, Алешка, чудесная сестра...

- Это Ладошников так разговорился?

- Да, идет, разглагольствует... Я вдруг поняла, что он дико пьян. Повела его к нам, он вырвался и ушел...

- Как же ты упустила его?

- Ну, знаешь... Попробуй удержи такого дядю.

Я принялся быстро одеваться. Конечно, надо идти искать Ладошникова. Если он запил, то... Наверное, ему очень тяжело.

- Алеша, я думаю... - нерешительно произнесла Маша. - Думаю, что тот слух был, возможно, правильным.

Я кивнул. Мы с Машей легко понимали друг друга, у меня не было секретов от сестры. Но неужели Ладошников отчаялся, сдался? И куда же он пошел? Где его искать?

Не теряя времени, я отправился к Сергею.

18

Сергей, к счастью, оказался дома. Однако известие о пьяном Ладошникове не произвело на него особенного впечатления.

- Во-первых, мы с тобой ему не няньки, - сказал Ганьшин. - А во-вторых, ничего с ним не случится. Он и раньше запивал... И что же обходилось...

- Как запивал? Когда?

- Разве ты не знаешь? У него это чуть ли не с шестнадцати лет... Тут, брат, целая история.

Отвечая на мои нетерпеливые расспросы, Ганьшин поведал мне примерно следующее. Ладошников рос болезненным, хилым. Неумная мать нередко причитала над ним, вбила ему в голову, что он "захудаленький", "несчастненький". Его отчим - портной на московской окраине - не любил ребенка. Так Михаил Ладошников и стал угрюмым, диковатым и, несмотря на бесспорную одаренность, скованным всегдашним сомнением в своих силах. Однажды - кажется, в день окончания реального училища - его напоили водкой. И вдруг он заорал на отчима, замахнулся на него кулаком и, едва веря себе, увидел, что тот попятился, испугался, побледнел.

Потом было тягостное пробуждение. Ладошников еще больше замкнулся, помрачнел. Однако с тех пор он стал время от времени прикладываться к горькому вину. Он пил не часто, но помногу - запивал.