Двое на голой земле - Владимир Карпов

— Дослушай ты хоть!.. Не обвиняю я тебя! Не обвиняю, в том и беда! Хочу, а не могу! Думаю: ну жизнь, судьба, характер такой, мама такого любила… Ну, жилы-то потянул ты с нее! Ты это понимаешь?! Или тебе сейчас удобнее не понимать?! Я не обвиняю, я удивляюсь, что ты вины своей не чувствуешь! Из-за тебя, может быть, мама раньше времени…

— Ира давно больной человек была, — утробно выдохнул отец. — Что, по-твоему, я ее нарочно раком заразил, что ли? Нынче он через одного да у каждого. Если уж из-за кого и заболела, то из-за тебя. Мыла окна на сквозняках! Конечно, я не отрицаю, и с моей стороны могли быть допущены ошибки. Все люди не без греха…

— Ну что ты!.. Что вы все!.. Все ваше поколение так любите за общие фразы прятаться?! Чуть что — так готовую фразу или цитату! Слушаю часто ваши общепринятые положительные речи, смотрю на человека, и все кажется, сам-то этот человек про жизнь что-то совсем другое думает, что-то особое понимает! И дай ему жить заново, по-другому бы жил. А молодому, самому близкому говорит общеизвестное, избитое! У того уже уши от слов этих набухли! Поэтому и нет старшему веры! Уважение есть, а веры нет. Ты сам-то жил вообще Бог знает как, а талдычишь…

— Ты наше поколение не трожь! Наше-то поколение прожило! Золотыми буквами себе славу в историю вписало! Есть чем гордиться. Мы ровесники, строители первого в мире великого социалистического государства! Выиграли войну, страну из разрухи восстановили, целину подняли! Это у вас сегодня черт ногу сломит: один, смотришь, почти на два с половиной метра в высоту прыгает, а другой, рядом жил, так же воспитывался, в те же восемнадцать все уже познал и спился! Ты тогда будешь иметь право меня судить, когда с мое проживешь!

— Это ты с мое поживи! — огрызнулся сын. — Ты! Я не сужу, я разобраться хочу! На меня после смерти мамы такая, бывает, тоска находит, кажется, помереть легче, чем перенести. Сожмет всего, стиснет! Затерянность чувствуешь свою в этой жизненной громаде. Мимолетность, никому ненужность. Одиночество это, что ли? И в такие минуты остро понимаешь: чтобы жить, тебе надо в принципе чью-то теплую руку рядом! Людям, по-моему, только кажется, что они живут в большом, необъятном мире. Мир узок, мир замыкается в трех-четырех связях с близкими людьми! По ним и течет кровь жизни. А уже через эти связи мы выходим в большой мир. А у меня они, связи эти, запутаны, изранены! Понимаешь?! Что мне делать, если в моем маленьком мирке торчит ржавый гвоздь?!

— Обалдуй, — смиреннее ухмыльнулся отец. — Я, выходит, по-твоему, ржавый гвоздь? Чепухой себе мозги забиваешь. Лучше бы о чем-нибудь полезном подумал. Для себя и для общества. Чему только вас в институте учат? Поди, выперли тебя к чертям собачьим, обалдуя такого. Все студенты занимаются еще, а он, видите ли, умнее других — сдал…

— Точно, — заострились Витькины глаза. — Выперли. Почти. Сам бросил.

— Вон что-о!.. — Отец даже присел от удивления. Он наобум ляпнул — и в точку! Заметно помягчел. — А чего тогда воду мутил? Не учишься, значит, ушел? А почему? Средств не хватало? Дом продал бы. Или что?

— Нет. Как сказать? — притих, пригорюнился сызнова сын. — Интерес пропал. Форму за год потерял, но не в этом дело. Отошел. Смысл перестал улавливать. Начал тренировки, вышел на бой, а безразлично — выиграю, нет… А как еще других тренировать?! Растекся как-то весь в мыслях. До ручки дошел. Иду утром в институт, так задумаюсь, что мимо пройду и не замечу. Носки разные надевал… Шиза! А народ кругом целенаправленный, устремленный…

— С другой стороны, — уже без сожаления, бодро заговорил отец. — Что тебе этот институт даст? Высокоруководящий работник, пусть даже в вашей сфере, из тебя все равно не получится. Ты изъясняешься путано, голос жидкий. А мелкой сошкой быть, на подхвате, и без диплома можно. Нынче время такое: больше всего рабочий класс в почете! И у газет он в центре внимания, и у телевидения. И заработки сейчас имеет. Если не пить, жить можно вполне обеспеченно. Брат твой выучился, что имеет? Шиш на постном масле. А встретил дружка его, вечно сопли на кулак мотал, — машина, одет, дача, тако-ой бузрюк! Мясо в лавке рубит. — Отец хохотнул, круто повернулся: — А что, Витя, раз такое дело, не учишься, давай вместе в Сибирь махнем! К осени. Сейчас там делать нечего. Орехи поедем бить, корень добывать!..

— Ты же говорил: не климат, — остановился сын.

— В тайге-то? В горах Алтая? Это целебница! Самый здоровый воздух! Травы, корень, мумие!.. Домик можно купить, пасеку завести. Можно как: летом там, а на зиму сюда. Как птицы перелетные! Причем здесь на Иссык-Куле можно поселиться. В курортном местечке. Самим на дом не тратиться, к попам подрядиться. Я знаю случаи, они подыскивают верного человека, покупают на его имя у моря домишко. Зимой этот человек один живет, полным хозяином, а на лето они наезжают. Им в государственных пансионатах мест не выделяют, вот и придумали.

— Какие еще попы!.. — Витьку изумляли зигзаги отцовских планов. Есть все-таки в нем при всей видимой практичности какая-то глубочайшая непрактичность. Фантазии избыток! И неспроста же он при своей хваткости за век свой ничего не нажил: на лето сандалии, на зиму сапоги, простецкая и необходимая только верхняя одежда (хотя, по рассказу матери, было время, пижонил) да разнообразный слесарно-столярный инструмент. И никаких там, насколько Витька знал, сбережений особых на книжке. Может, поэтому, несмотря ни на что, тянет сына к отцу.

И мысль отцова: жить в горах Алтая промыслом и трудом на земле — нравилась Витьке.

— Если ехать, то там постоянно и жить, — проговорил сын. — Поглубже где-нибудь в тайге поселиться, выше туда по тракту, на берегу реки… И жить.

Мало сказать, нравилось, как озарение открылось: тайга, река, охота, пасека — это и есть то, чего он искал, чего желала душа его. Мучился, бился, гадал. А вот оно — просто! Жизнь природная, естественная, первозданная, тихим каждодневным размеренным трудом, промыслом. Его мало заботило, что ничего толком не знает, не умеет хозяйствовать, не привык к крестьянской работе, хоть вроде и вырос на земле, в постоянном обихаживании своего огорода. На участке, не на земле. Но в городской тесноте ему и вовсе было не по себе, казалось, заперт, сдавлен со всех сторон, смят в массе людской, обезличен. И сейчас он все больше загорался, утверждался в уверенности: в городе ему особо терять нечего, а там, в таежной деревушке, он найдет многое.

— Там ты секцию можешь создать, — строил планы отец, — навстречу пойдут! Там еще лучше продвинешься!

— Да нет… Это…

— Как это нет?! Организуешь! Умеешь — должен использовать.

— Посмотрим… Я вот о чем. Если уж оседать там, то прочно. Обзаводиться хозяйством, скотиной, лошадью…

— Да на что нам лошадь?! Дом твой — по шапке, у меня маленько на книжке — машину купим! Мотоцикл, на худой конец. И со скотиной связываться ни к чему. Охотой проживем, корень будем добывать, орехи. Разве женишься, дети пойдут, без коровы, конечно, не обойтись, придется держать…

— Машина машиной, но лошадь бы надо, — перебивал отца Витька. Веских доводов за лошадь он не находил, но без нее как-то рушились его представления о жизни в тайге. По грязи осенью, по снегу…

Двое вышли к озеру, по другую сторону пустого еще пляжа. Направились берегом. Шли неторопливо, склоняясь друг к другу, приостанавливаясь. Теперь руки отца двигались плавно, упруго, будто месили тугое тесто. А руки сына — порывисто и легко, словно плескались водой.

— Дом сами срубим. По своей архитектуре, с терраской на крыше. Женишься… На примете-то есть кто? А ну их городских! Деревенскую найдем, ядреную, работящую! Можно русскую, можно алтайку. Мы эти национальные разницы не разбираем. Был бы человек! Или казашку — там в верховье казахов много. Да красивые, стройные есть казашки!..

И к прочим достоинствам будущей жизни прибавилась в Витькином воображении дивная голенастая девка с тяжелыми косами, в полотняном рубище на тугом теле! Вообще у него на примете была девчонка, даже две. К одной он и пожаловал сюда на юг. А другая жила на родине, Любка. С ней они очень сблизились, расстались — закидывали друг друга письмами, а встретились, и его, преломленного внутренней маетой, стал тяготить ее бесхребетный нрав, бесконечные «выкрутасы», как бы, пожалуй, выразился отец. Вспомнилась давняя, первая юношеская привязанность, девчоночка тихая, ровная. Затосковал. Прикатил, провели вместе пару вечеров — никаких, пресных. Опять потянуло к той, что на родине. Но теперь появилась на горизонте неведомая третья, и эта последняя, дитя природы с нетронутыми чувствами, взяла верх!

Станут жить вместе, в доме, на земле, отец-старик, он, Виктор, жена его, дети. Жить в совместном постоянном труде, плата за который — урожай по осени. Спорт с его экспрессивными самоцельными нагрузками не дает телу успокоения. Его, Витькино, крепкое от природы тело тоскует по размеренному разнородному осмысленному труду. Он хочет ворочать лопатой, махать топором, идти, черт возьми, за плугом, извиваясь всем телом, косить по росе!..