Расцвет и закат Сицилийского королевства - Джон Норвич

Предложение было вполне в духе Рожера. Оно выглядело разумно и хитро, а кроме того, подтверждало имперские притязания на южную Италию, о которых нормандцы не вспоминали девяносто лет — с тех пор, как Дрого де Отвиль получил подтверждение своих прав от императора Генриха II (см. «Нормандцы в Сицилии»). На практике, правда, оно означало гораздо меньше, чем на словах; Рожер уже отдал сыновьям континентальные фьефы и явно надеялся со временем возложить на них полностью правление на континенте. Формальный сюзеренитет империи, который в теории существовал всегда, реально не будет иметь никакого значения, как только император благополучно окажется за Альпами. Тем не менее речь шла о важной политической уступке; а тотфакт, что Рожер предлагал в заложники своего сына, удостоверял его искренность. Если бы Лотарь исходил только из собственных интересов, он по здравом размышлении принял бы предложенные условия, которые, хотя и давали ему меньше, чем он рассчитывал получить, укрепляли империю и казались вполне исполнимыми.

К сожалению, имелся еще папа Иннокентий, который желал только одного — немедленно и навсегда изгнать Анакле-та из Рима. Это был важный вопрос, и нарочитое молчание Рожера по этому поводу представляется загадкой.

Действительно ли он верил, что может склонить Лотаря к сепаратному миру и заставить его отправиться назад в Германию, не предприняв никаких действий против антипапы? Или ради заключения мира он был готов предоставить Анаклета его судьбе и ожидал следующего тура переговоров, чтобы открыто заявить об этом? Ни одно из предположений не кажется правдоподобным. Рожер был слишком реалистичным государственным деятелем, чтобы рассчитывать на первый вариант, и слишком трезвомыслящим союзником, чтобы обдумывать второй. Но есть третье объяснение, которое гораздо лучше согласуется с тем, что мы знаем о характере Рожера и о последующих событиях. Рожер вовсе не собирался заключать соглашение с императором — его цель состояла в том, чтобы предложить Лотарю самое соблазнительное соглашение из всех, какие Рожер мог принять без ущерба для себя и единственным препятствием к которому являлись проблемы папства, породив таким образом дополнительные сложности в отношениях между императором и папой.

А эти отношения с каждым днем ухудшались. Иннокентий в принципе был симпатичным человеком. Хотя он происходил из древнего и благородного римского рода — Папарески, — его современники, в частности епископ Арнульф из Лизьё, пишут о его простоте и спокойной скромности его манер. Он никогда не повышал голоса, который, как мы знаем, был тихим и приятным. Его частная жизнь была безупречна. До того как он стал папой, он не имел врагов, и даже впоследствии никто не выдвинул против него никаких серьезных обвинений. Однако за этой довольно бесцветной наружностью скрывалось врожденное упрямство, которое, особенно когда папу поддерживал святой Бернар, заставляло его отвергать любые компромиссы. Иннокентий твердо решил получить признание и кафедру в Риме до того, как умрет, но ему было уже около семидесяти, и времени оставалось все меньше. Между тем имперская армия большую часть года, проведенного в Италии, игнорировала или отвергала его настояния. Воины тешили себя дешевыми триумфами в отдаленных уголках полуострова, а он, Иннокентий, ни на шаг не приблизился к престолу святого Петра.

Мы можем вообразить себе папу, спокойно, но настойчиво говорившего о своих желаниях с Лотарем, когда они встретились в Бари; и его слова безусловно придавали дополнительную живость историям, которые император уже слышал от своего зятя, о поведении Иннокентия в Витербо, Монте-Кассино и других местах. Но эти личные и политические различия были сами по себе только отражением общего недовольства, ощущавшегося теперь в имперском лагере. Холодность, давно существовавшая в отношениях между германской армией и папской свитой, переросла в открытую вражду. В какой-то степени она могла проистекать из естественной антипатии между тевтонами и латинами или между воинами и духовенством; но имелись и другие, непосредственные причины. Климат Бари — болотистый и тяжелый, лето здесь беспощадно; малярия стала настоящим бичом; и за месяц, который имперские войска вынуждены были провести осаждая цитадель, — с прошлой зимы они не оставались так долго на одном месте — они утратили уверенность и боевой дух. Они внезапно осознали со всей ясностью, сколь бессмысленно и безнадежно воевать против врага, который отказывается выходить на битву. Для того чтобы принудить Рожера к сражению, им понадобится пройти еще несколько сотен миль в прямо противоположном направлении через варварскую и все более враждебную страну и предпринять морской переход — краткий, но в данных обстоятельствах сложный и опасный. На все это уйдет год по меньшей мере, а они уже десять месяцев не были дома и не виделись со своими семьями. И ради чего? Чтобы компания высокомерных, постоянно жалующихся итальянцев могла водвориться в Риме — еще двух сотнях миль и опять не по пути, — где их явно не ждали и где уже имелся вполне приемлемый папа.

Если Лотарь действительно предполагал пойти через Калабрию на Сицилию — а далеко не ясно, что это было так, — новые настроения в армии быстро его разубедили. Феодальный закон строго ограничивал срок службы вассала сеньору, и даже император не мог заставить своих людей оставаться на службе дольше против их воли. После капитуляции гарнизона Бари — чью стойкость Лотарь покарал, повесив многих защитников цитадели на виселицах вокруг города и сбросив остальных в море, — он отказался от дальнейшего продвижения вдоль побережья. Достигнув Трани, император повернул и направился в глубь страны, возможно рассчитывая на то, что воздух Апеннин остудит недовольство его армии.

Этого не произошло. Не помогли даже захват Мельфи, первой крепости Отвилей в Италии, и истребление трех сотен ее защитников. К тому времени имперский лагерь был наводнен приспешниками Рожера, которые разжигали недовольство и подкрепляли свои слова свободной раздачей сицилийского золота. Они преуспели настолько, что сумели, пока армия еще стояла в Мельфи, подговорить нескольких воинов напасть на папу и его кардиналов и хладнокровно их убить. Лотарь услышал о нападении как раз вовремя; он вскочил на коня, помчался к папской палатке и ухитрился навести порядок, прежде чем случилось непоправимое. Рассерженные и обиженные рыцари в очередной раз последовали за Лотарем в горы.

В Ладжопезоле император прервал поход. Две недели его армия отдыхала; а тем временем Лотарь в присутствии аббата Райнальда и делегации из Монте-Кассино вел переговоры о статусе монастыря и его взаимоотношениях с империей и папством. Подробный рассказ об этих событиях — даже если бы нам удалось отделить правду от лжи в удручающе недостоверной хронике монастырского библиотекаря Петра Дьякона — не представляет для нас особого интереса; но выводы достаточно ясны. Райнальд и его братия обязались подчиняться «папе Иннокентию и всем его законно избранным преемникам» и «отвергать и проклинать все расколы и ереси», а особенно «сына Петра Леони и Рожера с Сицилии и всех, кто за ними следует». Только после этого монахи, босые, приблизились к Иннокентию и были возвращены с поцелуем мира в лоно церкви.

Сам Лотарь, у которого имелись свои соображения по поводу имперского статуса монастыря, наверное, был не так доволен исходом этого дела, как Иннокентий. Но он не мог рисковать открытым разрывом с папой и, возможно, хотел как-то загладить инцидент в Мельфи. Кроме того, к нему пришли вести о гораздо более интересных событиях. Пизанский флот из ста кораблей появился у берегов Кампании; Исхия, Сорренто и Амальфи сдались. Пизанцы затем хотели освободить Неаполь, но сицилийская блокада оказалась слишком прочной для них, поэтому они направились на юг и атаковали Салерно, континентальную столицу Рожера.

Стремясь поддержать пизанцев — а также, как можно подозревать, находиться в гуще событий на случай дальнейших быстрых побед, — император поспешно послал герцога Генриха и Райнульфа Алифанского с тысячей рыцарей к Салерно. Они прибыли и обнаружили, что город уже осажден Робертом Капуанским, с чьей помощью они без труда сумели перекрыть все подходы к Салерно с наземной стороны. Тем временем пизанцы, захватившие весь амальфийский флот примерно из трехсот кораблей, получили подкрепление — еще восемьдесят судов — из Генуи. У их противников-сицилийцев имелось всего сорок кораблей, стоявших в гавани Салерно. Осада Неаполя, продолжавшаяся два года, была снята, чтобы высвободить все людские ресурсы и корабли для защиты столицы; но при таком численном превосходстве врага надежд у защитников было мало, и они об этом знали.

Даже теперь, когда его итальянское королевство оказалось захвачено и самой его столице грозила опасность, Рожер бездействовал. Его поведение могло показаться трусостью, но реально это был единственно возможный путь. Отплыть из Па-лермо во главе новой армии сарацин значило проявить героизм, но не государственную мудрость; этот поход закончился бы неминуемым поражением, от которого Рожер, даже если бы уцелел сам, никогда бы не смог оправиться. Итак, король остался на Сицилии, предоставив оборону Салерно своему наместнику — англичанину Роберту из Селби.