Тристания - Куртто Марианна

А я поймал.

Ворота захлопали, во двор пришли соседки, которым захотелось посмотреть на мои достижения.

— Такой маленький и такой рукастый! Настоящий огородник, весь в отца! — говорили они, а отец ухмылялся и улыбался каждой женщине особой улыбкой.

Он сходил в дом и вернулся, держа в руках большой пакет чая, который привез из Англии.

— Всем по три унции, гулять так гулять! — выкрикнул отец, и женщины окружили его, от волнения едва не выскакивая из мокасин.

— М-м, вкусно пахнет!

— Пусть ваш сынок вырастет рыбаком! Славный будет муж для нашей Магды!

— А может, для нашей Клары.

Мама на стульчике — и мама в дверях. Мама, запыхавшаяся от бега, — и мама, успокаивающая свое сердце, которому хотелось бы засыпать двор своим пеплом, чтобы все вокруг потемнело и мама снова стала единственным светом в глазах отца.

— Сейчас расскажу тебе секрет, — сказала женщина мужчине.

— У тебя есть секреты? — удивился мужчина.

— Всего один. Слушай: даже если Тристан взорвется…

— Такого не случится.

— Это же секретная история. А значит, в ней может случиться что угодно.

— А в жизни нет.

— Откуда ты знаешь?

Помню день, когда мы в последний раз провожали отца на корабль. Помню, как чемоданы в тачке подскакивали, а вены на руках отца вздувались, пока он толкал ее к берегу.

Мама тоже толкала тачку: она положила свою маленькую материнскую руку поверх большой отцовской руки с выступившими венами и думала, что помогает ему.

Под ногтями отца виднелась грязь.

В животе у мамы ползали улитки и гусеницы.

Я шагал следом и слушал родительское молчание, пинал камешки и замерзал, хотя день был теплым, а солнце большим и желтым.

Мы приблизились к ровной низине перед самым берегом, и тачка едва не опрокинулась. Отцу пришлось отклониться назад, чтобы удержать ее. Мама убрала руку и надеялась, что это мгновение будет длиться вечно, но ничего подобного не произошло, и мы молча прошли последние метры до кромки воды. Отец поставил тачку, утер пот со лба и обнял сначала маму, потом меня. Прижал к себе так крепко, что у меня перехватило дыхание.

Когда он отстранился, дыхание возобновилось с того места, на котором прервалось.

Отец пообещал привезти конфеты в шуршащих фантиках. Отец пообещал привезти книги в твердых обложках, которые всегда размякали от морской влаги, а еще саженец волшебного дерева, которое вырастет высоко вверх, сквозь туман до самого космоса.

Отец пообещал, что скоро вернется. Но что такое скоро? — размышлял я, наблюдая за кораблем, который многозначительно поглядывал на нас из моря.

Пол и другие гребцы помогли отцу погрузить чемоданы в лодку.

— Пожелаем господину попутного ветра, — произнес Пол, а я стал гадать, кого он имел в виду — моего отца или самого Господа.

Вскоре и вправду подул попутный ветер, лодку столкнули в воду, и волны начали разбегаться за кормой, точно ноги испуганного паука.

Отец помахал и повернулся к нам спиной.

Я стоял рядом с мамой и пустой тачкой и смотрел, как лодка рассекает мелководье спокойного водорослевого пояса.

Интересно, у муравьев есть глаза?

— Мама!

— Что?

— А у муравьев есть глаза?

— Есть, конечно, и у мух тоже, — отвечает мама и продолжает хлопотать в кухне.

Я думаю о глазах, которые наблюдают за нами из каждого угла дома, таятся под кроватью и в складках штор, и мне становится смешно. Я хохочу.

Мама поворачивается и смотрит на меня, как на чужого.

— Стол накроешь? — спрашивает она натянутым голосом. Узнать бы, почему она сегодня такая сердитая.

Я молча выполняю мамину просьбу: открываю посудный шкаф, достаю две тарелки, два стакана, два ножа и две потемневшие вилки, затем со стуком раскладываю их.

Мама ставит еду на стол, и мы садимся. Она снимает с головы косынку, вешает ее на спинку соседнего стула, поправляет волосы… И тут что-то происходит.

Бульон проливается на стол.

Марта поднимается на плато, где пасутся овцы. Рядом с тропой, низвергаясь в свои глубины, темнеет Цыганский овраг. Пот течет по ногам, щекочет, и Марта прикидывает, скоро ли можно будет купаться в пруду. Пожалуй, на следующей неделе она попробует.

Взойдя наверх, Марта замечает, что овцы ведут себя странно: притихли и не издают ни звука, словно ветер обмотал их невидимой пленкой. А Этель почему не лает, почему собака не следит за каждым движением овец, как поступала всегда, а только принюхивается к траве и прижимается к хозяйкиным ногам?

Марта решает последовать примеру животных и тоже не шуметь. Она ложится на большой камень и подставляет лицо солнцу. Закрывает глаза и видит разноцветные пятна.

Цвета колеблются, перемешиваются и превращаются в фон, на котором медленно проступает фигура: это девушка в белом платье. Рядом появляется вторая фигура: это женщина с косынкой на голове. Женщина злится на девушку. Почему ты не такая, как нужно мне? От этих слов девушка вздрагивает. Она закрывает лицо руками, а когда отводит их, на месте лица возникает черная пропасть. Чернота течет по шее и плечам, как нефть. Чернота наполняет тело девушки, обволакивает белую ткань, и та оседает на землю, точно мертвый зверь.

Женщина кричит, но теперь уже не от злости, а от ужаса.

Она поднимает платье с земли и зубами рвет его на лоскутки, потому что хочет есть, хочет впустить в себя все, что осталось от девушки, — но от той ничего не осталось.

Марта вздрагивает и просыпается.

Лицо горит, а камень кажется мягким на ощупь.

Однажды, всего один раз до знакомства с Бертом к Марте приходил мужчина, и она чувствовала его руки повсюду. Но почему Марта думает об этом сейчас? С тех пор минула тысяча лет. Марта идет вверх по тропе, за пастбище и вспоминает, как мужчина приложил палец к ее губам: тс-с-с… Никому ни слова, это секрет.

И хотя с тех пор минула тысяча лет, Марта помнит.

Она идет, песок шуршит под ногами. Тропа хотела бы сменить направление, но ей некуда деться.

Со лба стекают капельки пота. Они попадают на губы, и Марта слизывает их.

Марта в комнате, она укрывается одеялом. Она мерзнет.

Марта встает закрыть окно, и вдруг в комнате появляется мужчина.

Сзади.

Хватает ее за плечи, касается ключицы и говорит: Марта.

Она не может ничего сделать.

Тропа изгибается, земля гремит, почему это происходит со мной?

Почему никто не видит?

Тс-с-с.

Когда все остается позади, постель пахнет чешуей и морем.

6

Англия, октябрь 1961 г.

Держа в руке столовый нож, мать Ивонн режет оленье мясо, делит его на такие маленькие кусочки, чтобы можно было отправлять их в рот, не смазав с губ аккуратно нанесенной помады.

Ей неприятно мое присутствие.

Я вижу это в ее глазах, когда она ест горошек, клюет его своей блестящей вилкой, точно птица зернышки. За трапезой она рассказывает о Париже, где провела минувшие выходные вместе со своим мужем, который сидит рядом с нею и которому сегодня исполняется шестьдесят лет.

— Устрицы были великолепные! — говорят они. Точнее, говорит мать Ивонн и не замечает, что ее муж морщится.

Однако вслух он ничего не произносит. Я представляю себе, как он молча жует морских гадов и смывает их послевкусие шампанским: эти действия помогают хоть ненадолго заглушить разочарование от неизбежно наступающей старости.

Все единодушно кивают, а я в очередной раз чувствую себя лишним.

Я знаю, что из-за меня Ивонн то и дело ругается с матерью.

— Что творится в твоей голове? — восклицает мать. — Зачем тебе какой-то старик из богом забытого захолустья?