Жизнь Бальзака - Грэм Робб

Конечно, чувства самого Бальзака были более сложными. В своей тюрьме он бывал счастлив. Он придумал для себя мучительный распорядок дня, которому потом следовал почти всю жизнь: огромные отрезки времени, посвященные ничем не прерываемой деятельности. Словно в память о Вандомском коллеже, Бальзак писал в монашеской рясе. В его «темной комнате» «превратности судьбы» и несправедливость матери переставали существовать. Там его разум отыскивал тайные принципы, которые, по мнению Дессена, управляли всей Вселенной. Во мраке «алькова» все стороны жизни имели равное право на существование; все было взаимосвязано.

Разум стал для него не просто отдельной игровой комнатой, но и арсеналом. В дортуарах Вандома зародился европейский реализм. А в созданной Бальзаком вселенной в Вандомском коллеже учился и Вотрен, главный злодей, наделенный сверхъестественными силами и страстным желанием управлять обществом, которое он понимает и которое поэтому презирает55.

С образом Вотрена у Бальзака связана стихия саморазрушения. Мать убедила его в том, что он состоит из одних недостатков и ему никогда не удастся ей угодить. Позже подходящим выходом из положения показалось бы самоубийство. В Вандомском коллеже такое отношение вылилось в самовнушенное безумие. В «Баламутке» (La Rabouilleuse) (1840—1842) подростковая апатия одного из малообещающих вялых гениев, художника Жозефа Бридо, объясняется не только его крайней сосредоточенностью, но также и семейным положением: мать изливает всю свою любовь на его никудышного брата. Заброшенный Жозеф пренебрежительно относится к себе; он неразговорчив, замкнут, его огромная голова, которая для рассказчика является доказательством гения, кажется родителям признаком водянки мозга.

Униженный ученик, уверенный в своем сиротстве при живой матери, без труда затмевается раблезианским лицом знаменитого романиста, от хохота которого дребезжат стекла. Он развлекает друзей бесконечными забавными историями. Его сцена – весь Париж. Он неотразимо счастлив и умеет по-детски непосредственно забываться, сосредотачиваться и отвлекаться. Но и первый Бальзак – тоже Бальзак, хрупкий, незрелый, до боли верящий в то, что гений – единственная альтернатива смерти и что «никакое порядочное образование не полно без страданий»56.

По бытовавшему тогда милому обычаю, Оноре поправлял здоровье в лоне любящей семьи. Родные якобы наняли ему репетиторов, а затем, через год и два месяца после возвращения из Вандома, он поступил в местный Турский коллеж. На самом деле ему дали два месяца на то, чтобы снова стать нормальным, а затем посадили в карету и отправили в Париж.

Паршивая овца вернулась в дом, где хватало более насущных проблем, чем «умственная перегрузка». Покровитель Бернара Франсуа, генерал Померель, за несколько лет до того уехал в Лилль, оставив старого друга без масонского щита, которым он успешно отражал нападения двух архиепископов подряд, причем оба архиепископа отличались крайней назойливостью. Возможно, им надоело обращение «гражданин архиепископ». Одного из них даже включили, благодаря Померелю, в биографический словарь «атеистов». С благословения церкви, новый префект стал вмешиваться в дела Бернара Франсуа. Он несправедливо намекал на растраты, допущенные при управлении больницей, и спрашивал, почему турские Бальзаки так богаты, хотя их родственники-крестьяне, живущие в Альби, по сути бедняки. В ноябре 1814 г. Бернар Франсуа попросил о переводе в Париж.

Во враждебном отношении к Бернару Франсуа со стороны властей отчасти повинна его жена. Провинциальную жизнь во времена социальных потрясений можно уподобить военной кампании: «Если женщина хорошо одевается, она производит впечатление кокетки и даже легкомысленной, – поучает г-жа Бальзак свою дочь Лору, когда та выходит замуж. – Скоро пойдут слухи, что ее муж уж слишком успешен в делах… Если бы моя матушка в свое время предупредила меня об этом, жительницы Тура не относились бы ко мне так плохо. В силу возраста твоему батюшке хватило такта не перечить мне. Нам по карману были самые элегантные наряды»57.

Г-жа Бальзак измеряла успех в обществе по зависти, которую она возбуждала в других женщинах; очевидно, она служила мишенью для злобных сплетен. Она не утратила привлекательности даже в тридцать пять лет – в возрасте, который тогда считался преклонным; у нее был пожилой муж, который во имя семейного согласия сквозь пальцы смотрел на ее интрижки. Кстати, в романах Бальзака часто встречаются такие просвещенные мужья. Все стало только хуже после того, как Бальзаки все чаще стали добавлять к своей фамилии частицу «де». Многие полагали, хотя в случае с Бальзаками предположение остается недоказанным, что частица намекает на их родство со старинным и благородным родом Бальзак д’Антраг, давно пресекшимся.

Вот так Оноре познакомился с восхитительно мелким мирком провинциальных интриг. По мнению сестры Лоры, он учился выживать, наблюдая за непредсказуемыми сменами настроения у матери. Постепенно он стал настоящим мастером наблюдательности. С Лорой, чьим обществом он безмерно наслаждался, он практиковал свой навык на представителях турского общества, которые приезжали к ним в гости и которые появляются в первой части «Утраченных иллюзий» (Illusions Perdues)58, хотя там действие происходит не в Туре, а в Ангулеме: будущие парижане изо всех сил подражают парижским модам; они люди достойные, но случается, впадают в бешенство, когда проигрывают в карты. Матери подыскивают подходящих мужей для своих некрасивых дочерей; отцы заучивают наизусть отрывки из Цицерона или описания новейшей сельскохозяйственной техники, чтобы потом блеснуть в разговоре… Все персонажи более или менее осознанно подчиняются сложному своду общественных правил. Вскоре Бальзак узнает, что немцы придумали название для такой забавной деятельности. Он одним из первых из французских писателей употребил это слово – «антропология» – в современном смысле59.

В течение дня Оноре вынужден был развлекать младшего брата; впрочем, ему это очень нравилось. Лора вспоминала: если г-жа де Бальзак замечала, что Оноре мечтательно любуется красивым закатом и снова впадает в задумчивость, она посылала его помочь маленькому Анри запустить воздушного змея. Но Оноре всегда сопровождало грызущее предчувствие несчастья. Имена для него были наполнены мистическим смыслом. От его внимания не ускользнуло, что Анри (Henry), в чьем имени те же согласные, что и у него, Оноре (Honoré), а на конце «англизированная» -y вместо обычного -i, уготована роль нового, так сказать, улучшенного Оноре. Их мать почти не скрывала своих пристрастий, даже в завещании, которое она составила в 1832 г., во время эпидемии холеры: она оставляла «дорогому сыну Анри» почти все свои книги (судя по школьным отметкам Анри, она принимала желаемое за действительное), а также большой кофейник. В то же время книги по «метафизике» и маленький кофейник предназначались величайшему любителю кофе в литературе, которого она сухо именовала «Оноре Бальзак, мой старший сын»60.