Случайный вальс: Рассказы. Зарисовки - Евгений Богданов

— И сколько вас?

— Двадцать.

— Охота тебе браться не за свое дело!

— Почему не за своё? По улице пройти нельзя — озёра воды, грязь, хлам. Не ходишь — плаваешь. В темноте шею сломать запросто можно. Вчера вон старуха Горшкова, Сеньки-тракториста мать, брякнулась в канаву и ногу вывихнула. Калечатся люди, а вам и дела нет. Дай нам лопаты.

— Лопат нет! — отрывисто бросил Тимофей Тимофеевич.

Таисья Никаноровна удивленно смолкла. Он никогда не говорил с ней таким сердитым тоном. Она поняла, что по службе у него не всё ладно, и попятилась к двери.

— Спроси лопаты у завхоза, — уже мягче сказал он.

— Спрошу. Обед в духовке.

К концу вторых суток поздно вечером хлынул ливень. Первый весенний ливень с исступленной пляской дождя, со свирепым ветром. Уже ложась спать, Тимофей Тимофеевич услышал, как дождь настойчиво бьет в окна. Он выскочил на крыльцо: потоки воды лились с крыши, ветер брызгал в лицо. К утру Хмелевка выйдет из берегов и затопит прибрежные низины и поймы. Лес сплавлять в такое половодье нельзя — разнесет бревна по отмелям.

Кондаков встревожился: уж не упустил ли он тот единственный, желанный момент?

Дождь прошел, но на другой день ручьи не унимались: ливнем размыло снег в лесу. Тимофей Тимофеевич мрачно смотрел в окно. Снетков курил сигарету за сигаретой и, ругая ненастье, посматривал на начальника лесопункта неприязненно.

— Нынче весна с причудами, — уклончиво сказал ему Тимофей Тимофеевич.

Когда вода пошла на убыль и минул разгар ледохода, Кондаков на лодке спустился вниз по течению к Хмельниковским лугам. На них из воды показались кочки. На одной из них сидела чайка. «Откуда она взялась? — подумал Кондаков. — Так рано?»

Он решил, что пора начинать сплав.

Бригадиры и мастера ожидали его на берегу. Кондаков, разбрызгивая резиновыми сапожищами воду, подошел и распорядился:

— Нестеренко, расставляй пикеты! Одну бригаду пошли на Хмельниковские луга. Горбачев, лебедки готовы?

— Готовы, — радостно отозвался механик.

— Ефимов, ставь бригады на сброс к тем штабелям, что пониже. Ну, за дело! Не подкачать!

Последние слова прозвучали отрывисто, как команда. Помощники разошлись по своим местам. Пикетчики отправились в низовья. Лодки щетинились поднятыми торчком баграми.

— Смотрите, багров не сушить! — весело крикнул им вдогонку Тимофей Тимофеевич.

Вскоре загрохотали моторы лебёдок и тракторов, и с высоты штабелей пачки бревен посыпались вниз, вздымая тяжелые фонтаны воды.

Днем и ночью Кондаков неотлучно находился на берегу, где пылали костры, гремели механизмы и слышались возгласы рабочих. Прикорнув где-нибудь у костра на час-два, он поднимался с рассветом, ел горячую похлебку, пил пахнущий дымом крепкий чай вместе со сплавщиками и шел по берегу проверять, все ли идет как надо. К концу вторых суток сброс древесины закончился. Берег опустел. Сплавщики отправились «подчищать хвост» — сталкивать в воду бревна, застрявшие у берегов. Тимофей Тимофеевич повеселел. Теперь можно как следует пообедать дома и заодно побриться.

Он поднялся по косогору в поселок. Сапоги скользили по мокрой прошлогодней траве. Выглянуло солнце, и в кустах обрадованно защебетали, затрепыхали крыльями птицы.

Навстречу шел с полупустым рюкзаком в руке Снетков. Он еще издали широко улыбался и приветливо махал рукой.

— Ну вот и все. И ты был прав, — сказал Снетков, тряся руку начальника лесопункта от избытка чувств. — Извини: я боялся, потому и наседал на тебя. Какая-то весна такая… Взбалмошная.

— Весна особенная, верно.

— Перминов тебе благодарность объявил в приказе, а выговор отменил.

— Спасибо и на том, — буркнул Кондаков. — Ты куда?

— Мне здесь делать больше нечего. Пойду с караванкой вниз до Сельца, а там, может быть, сяду на буксир — и домой. Ну, будь здоров!

— Счастливо, — Кондаков крепко сжал своей лапищей руку инженера и дружески потрепал его по плечу.

В поселке Тимофей Тимофеевич удивился необычайной чистоте. Весь зимний хлам — обрезки досок, остатки балансов, металлический лом у мастерских, бревна у радиоузла — всё куда-то исчезло. Свежая талая земля хранила следы граблей и метелок.

«Неработающие жены», видимо, постарались, — подумал Тимофей Тимофеевич. — Молодцы! К празднику прибрали. Какое же сегодня число? Двадцать седьмое апреля. Через три дня Первомай».

«Двадцать седьмое… двадцать седьмое…» — машинально повторял Кондаков.

И вдруг он подумал, что это число — особенное, оно как-то связано с его жизнью. Но как? Он даже остановился, размышляя. «Да ведь это же день нашей свадьбы! Конечно! Тридцать лет назад мы с Тасей зарегистрировались в сельсовете!»

Кондаков мягко улыбнулся и, глядя вприщур на редких прохожих, завернул в магазин.

— Бутылку хорошего вина! — попросил он.

Продавец с усами щеточкой и плутоватыми глазами, тот самый, что «всучил» Тимофею Тимофеевичу на Восьмое марта «лежалые» духи, долго переставлял на полке бутылки и наконец извлек из угла марочный портвейн

— Массандра! — гордо сказал он и прищелкнул языком. — От новогоднего праздника осталось.

Тимофей Тимофеевич неторопливо сунул бутылку в карман широченного брезентового плаща.

— Теперь, прошу вас, подберите мне хороший подарок для жены. Только не духи!

— Что же подобрать? — задумался продавец.

— У вас были пуховые кофты.

— Пожалуйста, выбирайте.

Кофта была превосходная, любимого женой сиреневого цвета. Кондаков сунул коробку под мышку и попрощался.

Таисья Никаноровна, стоя на коленях перед топкой плиты, вздувала огонь. Она только что пришла и не успела раздеться. Тимофей Тимофеевич поставил на стол бутылку, а коробку незаметно положил на подоконник и прикрыл газетой. Огонь в топке вспыхнул и весело заплясал. Таисья Никаноровна поставила на плиту кастрюлю.

— Сейчас разогрею обед. Немного задержалась. Не сердись. В поселке мы прибирали. Такая была грязища, такая грязища! — она разделась. Коса расплелась, и волосы рассыпались по плечу.

Кондаков молча сидел у стола. Жена привела себя в порядок, надела халат, туфли и стала прежней — маленькой, опрятной, домовитой, такой, какой он привык видеть ее всегда.

— Закончили скатку? — спросила она.

— Угу.

— Все хорошо?

— Ага.

— Ты в честь этого вина и купил?

— Нет

— Так зачем купил? Ты же не пьешь. Или с горя, потому что выговор схлопотал у директора?

— Выговор — пустяки. Я дело сделал.

— Чудной ты сегодня, хоть бы разделся, умылся.

— Сейчас умоюсь.

Таисья Никаноровна накрыла стол. Тимофей Тимофеевич с трудом извлек из горлышка бутылки пробку и налил две рюмки вина.

— Ну, Дар Валдая! — сказал он торжественно. — Выпьем в честь тридцатилетия нашей свадьбы!

Рука жены дрогнула, вино чуть-чуть капнуло на стол.

— Батюшки! А я и забыла. Вот непутевая! А ты-то, ты-то как вспомнил? У тебя же совсем нет памяти. Ой!..

— Что надо — всё помню, — отозвался Тимофей Тимофеевич и, достав из-под газеты коробку с подарком, подал ее жене.

1963 г.

СТАРЫЙ ДОМ

В городе шло большое строительство, рассчитанное на много лет, и сейчас, когда оно уже минуло начальную стадию, но еще не достигло конечной, город внешне был необычайно пёстрым. Среди новых жилых массивов с пяти-, девяти- и двенадцатиэтажными домами современного типа оставались вкрапления старых построек, деревянных, с ажурной резьбой по наличникам, с «фонарями» по углам. Это были в большинстве своем одноэтажные, вросшие в землю, потемневшие от времени и непогод свидетели событий прошлого века. Почти каждый из них, предназначенный к сносу, ждал своего часа.

Старая деревянная архитектура была затейливо разнообразной, постройки сельского поморского типа соседствовали с мало похожими на них домами «немецкой» слободы, носившими отпечаток иной строительной техники. Высокие подклеты и резные крылечки мирно уживались с кирпичными фундаментами, балконами и галереями и железными островерхими крышами с полукруглыми слуховыми окнами и ветряками на шпилях.

До революции в городе было много лесозаводчиков и купцов заморского происхождения. Теперь всё это в прошлом, остались только постройки.

Город будущего уже ясно вырисовывался на местности, а остатки старого города еще хранили сухое тепло кирпичных печей. И воспоминания. Воспоминания о губернском захолустье, о политических ссыльных, чиновниках присутственных мест, купцах, мещанах и рабочем люде.

В старых домах по ночам поскрипывали рассохшиеся половицы, и казалось, что по ним бродят тени некогда живших здесь капитанов, матросов, шкиперов, лоцманов парусного флота, бойких ясноглазых поморок.