Среди людей - Израиль Меттер

Последний новый директор приехал из ленинградского пединститута в начале осени.

Поля только вымыла полы после отъезда Алексея Федоровича и вынесла на крыльцо ведро с грязной водой, когда к дому подошел юноша, державший в руке маленький чемодан. За спиной у юноши висел рюкзак. На улице шел дождь, молодой человек был без шапки, и мокрые волосы свисали ему на лоб. Он подождал, покуда Поля выплеснула воду из ведра, и сказал:

— Здравствуйте. Будем знакомы. Моя фамилия Ломов.

Поля ответила:

— Алексей Федорович уехавши в Курск.

— Если не ошибаюсь, это квартира директора? — спросил молодой человек. — Я приехал сюда с направлением.

— Взойдите в избу, — сказала Поля и опустила подоткнутую юбку.

Ломов вошел. Поле понравилось, что он на пороге вытер о тряпку ноги. Она расстелила в комнате половичок, надела старенький ватник и перед уходом в школу на всякий случай сказала:

— Если пойдете из дому, дверь замкните и ключ положите под балясину на крыльце. Вам в сельмаге ничего не надо?

Ломов сидел на корточках и вынимал из чемодана книги.

— А что в сельмаге? — спросил он.

— Вина могу принести, — сказала Поля. — Хомуты есть…

— Хомуты? — улыбнулся Ломов. Он снова принялся за свой чемодан.

Поля постояла с минуту и пошла в школу — звонить на большую перемену. До вечера она несколько раз видела нового директора, он проходил мимо нее в учительскую и в свой кабинет.

Нина Николаевна, завуч, улучила минуту и спросила Полю:

— Ты с новым директором разговаривала?

— Беседовали, — ответила Поля.

— Уж очень он молод, — покачала своей маленькой головкой Нина Николаевна. — Как бы не начал крутить романы. Ты, Поленька, если что-нибудь заметишь, непременно мне скажи… Мы с тобой давно здесь работаем, и для нас важнее всего судьба детей.

Убрав после занятий классы, Поля пришла в директорскую квартиру. На улице уже стемнело. Ломов сидел в полутьме за кухонным столом и хрустел горбушкой черствого городского батона, запивая водой из ковшика.

— Не мог найти лампу, — сказал он.

Она принесла керосиновую лампу из сеней и засветила ее.

Ломов сказал:

— Мне, наверное, будет здорово трудно здесь.

При керосиновом свете лицо его было худеньким, тени лежали под глазами. Поля заметила, что на пальцах у него заусеницы, как у мальчишки.

— На деревне можно достать молока, — сказала Поля. — Если у вас денег нет платить мне, то я так буду жить. До моего села пятнадцать километров. Здесь и кровать моя стоит. Дрова у нас запасены на зиму: еще от Алексея Федорыча оставшись…

— Живите, — сказал Ломов. — Мне веселее будет. Перед сном он крикнул из комнаты:

— Спокойной ночи, Поля!

— И вам также, — ответила она.

Поднимался Ломов рано. Растапливая плиту, Поля слышала из кухни, как он пыхтит в комнате, приседая и подпрыгивая; потом она видела его ребристую грудь и цыплячьи ключицы, когда он в холодных сенях обтирался полотенцем до красноты. Деревенские десятиклассники были плотнее и шире своего директора.

Сперва Ломова и не слышно было в школе.

Всеми делами по-прежнему управляла завуч Нина Николаевна. Ребята ее боялись.

У завуча было хорошее хозяйство — корова, двое поросят, куры и утки. Из курской газеты весной приезжал фотограф и снимал завучеву корову. Нина Николаевна стояла рядом с книгой в руках.

Поля хорошо помнила, как этот фотограф сидел потом в гостях у Алексея Федоровича, они пили вино, и Алексей Федорович рассказывал, что без школы он не видит для себя никакой жизни. Фотограф был кругленький, с толстым лоснящимся носом и обожженной солнцем лысиной. Поля подавала им на стол сковороду с яичницей, а он спросил:

— Интересно, почем здесь яички?

Весной, перед экзаменами, к Алексею Федоровичу часто приходили гости. То заедет на бричке заведующий конторой «Заготзерно» Корней Иванович Романенко, то жена главного инженера МТС.

Романенко входил в дом в брезентовом плаще, который стоял вокруг него как фанерный, с плетью в руках, каждый раз стукаясь головой о притолоку. Голос у него был сиплый и тонкий. Разговаривая с Алексеем Федоровичем, они много смеялись и кричали, а потом Поля приносила из брички большую крынку свежего пчелиного меда, сало или битого гуся.

Сын заведующего, Петька Романенко, здоровенный парнище, сидел в девятом классе два года. Корней Иванович как-то сказал Поле:

— Ты зачем моего хлопца веником огрела?

— А чтоб не баловался куревом.

— На то есть отец с матерью. А рукам воли не давай.

— Я не учитель, мне можно, — сказала Поля.

Романенко засмеялся и хлопнул ее по плечу. Петьку перевели в десятый класс.

Жена главного инженера, недавно присланного из Москвы, пришла к Алексею Федоровичу и сказала:

— Я хотела бы заранее ознакомиться с теми условиями, в которых будут проходить учебу мои дети. При этой женщине можно разговаривать свободно? — спросила она, указав глазами на Полю.

Иногда Алексей Федорович вызывал к себе домой учителей. Чаще других приходила Татьяна Ивановна — учительница русского языка. Поля знала ее девчонкой. Таня Гулина окончила Грибковскую школу лет восемь назад, потом поехала в курский пединститут и вернулась учительницей к себе в село.

Алексей Федорович разговаривал с ней строго:

— У вас, Татьяна Ивановна, опять много двоек. В девятом «А» восемь штук.

— Из них четыре у Петра Романенко, — отвечала Таня. Голос у нее дрожал от обиды.

— Вы воспитатель класса. Ваше дело найти метод. Плохих учеников не бывает, есть плохие учителя.

— Если я плохая, увольте меня, — говорила Таня, и Поля пугалась, что директор сейчас же сядет писать приказ.

— Не подсказывайте мне выход из положения, — отвечал Алексей Федорович.

— Лучше подскажу я, чем Нина Николаевна.

— Вы разводите склоку! — кричал Алексей Федорович. — Я напишу вам такую характеристику, что завоблоно не даст вам работы… Я хозяин в школе!

Таня хлопала дверью и выбегала на улицу. Поля подавала на стол ужин. Алексей Федорович ел молча, зло жуя.

— Водка вся? — спрашивал он.

Поля потом долго не могла заснуть и скрипела продавленной кроватью. Алексей Федорович спрашивал из темноты:

— Чего кряхтишь? Сердишься?..

Она делала вид, что спит. Минут через пять он раздраженно говорил:

— И не твое дело. Молчи.

Изредка приезжала из Курска инспекторша облоно Лиза Угарова. Она тоже была местная, в детстве Поля утирала ей нос. С Лизой Алексей Федорович разговаривал ласково, показывая ей классные журналы, ученические тетради, водил в кабинеты физики и химии. Перед отъездом в Курск она пила чай у Алексея Федоровича, и сюда забегала завуч Нина Николаевна. Вдвоем с директором они хвалили ребят и учителей.

— Крепкий коллектив, — говорили они.

Лиза отвечала мало и только хмуро слушала, глядя в свой стакан.

Однажды она спросила Полю:

— Тетя Поля, Нина Николаевна часто приходит к директору на квартиру?

Поля ответила:

— Ты меня, Лизавета, на подлости не подвигай.

Инспекторша покраснела и сказала:

— Извините, тетя Поля.

А весной, в разгар экзаменов, она снова приехала, попила чай у Алексея Федоровича и, уже поднявшись в дорогу, сказала вдруг ему и завучу:

— Вам бы, товарищи, надо было оформить свои отношения.

И быстро ушла. А Нина Николаевна заплакала и говорит:

— Она права, Леша.

Директор ходил по кухне, скрипя половицей около плиты, а потом стукнул кулаком по стене и сказал:

— Личная жизнь советского человека неприкосновенна!

И Поля видела, что он уже не жилец в Грибкове.

Действительно, осенью он уехал. Прибежала как-то вечером Нина Николаевна, глаза у нее были красные, затекшие, походила по двум пустым комнатам, заглянула под кровать, в тумбочку, посидела с Полей в кухне. Обсудили, что трудно в этом году с сеном для Соньки.

— Он мне такие слова говорил!.. — сказала вдруг Нина Николаевна и, положив свою маленькую голову на стол, заплакала.

— А мне задолжавши восемь рублей, — сказала Поля, не потому, что ей было так уж жалко этих денег, а чтобы разделить женскую долю пополам.

— Я тебе деньги отдам, — пообещала Нина Николаевна. — Ты только сходи к Романенко, попроси у него сена для меня…

Дня три после отъезда директора Поля жила одна в доме. Она продолжала убирать пустую квартиру, мыла полы и даже ключ, уходя, по-прежнему прятала под балясину на крыльце.

Ломова она с первых же дней стала жалеть. Ел он не как полагается мужику, а протянет руку к сковороде, не глядя, что берет, и долго потом жует с оттопыренной щекой. И еще у него была привычка разговаривать во сне. Ночью голос у него был громкий, быстрый и сердитый, только иногда жалобно вдруг скажет: «Мама…»

Никаких новых порядков он не заводил, как бывало с новыми директорами, попросил лишь Полю снять со стены школьного коридора старый плакат «Все на выборы!» и сказал, чтобы она после уроков не запирала в шкаф чернильницы-невыливайки.