Проклятое время - Габриэль Маркес

Алькальд направился к двери.

– Поручаю вам подумать над этим, – сказал он судье. – Когда разделаемся с наводнением, займемся впрямую этим вопросом.

Секретарь, который сидел, согнувшись над пишущей машинкой, выпрямился только тогда, когда стук подошв алькальда совсем затих.

– Да он, по-моему, спятил, – заговорил секретарь. – Полтора года назад тогдашнему уполномоченному размозжили прикладами голову, а теперь он просит подумать, кого бы еще «осчастливить».

Судья Аркадио резко вскочил на ноги.

– Все, я ухожу, – сказал он. – Не хочу, чтобы ты отравил мне обед своей чернушной болтовней.

В наступившем полдне, когда он вышел на улицу, чувствовалось нечто зловещее. Суеверный по природе, секретарь это почувствовал тоже. Когда он навешивал на дверь замок, ему примстилось, будто он совершает что-то запретное. Он нагнал в дверях почты судью Аркадио, которому захотелось узнать, нельзя ли фокус с тремя картами применить в покере. Телеграфист отказался раскрыть секрет фокуса и согласился только показывать его до тех пор, пока судья Аркадио сам его не поймет. Секретарь смотрел тоже и наконец догадался, в чем дело, а судья Аркадио ни разу даже не взглянул на три карты: он был уверен, что это те самые, какие он назвал, и что именно их телеграфист не глядя вытаскивает из колоды и отдает ему.

– Волшебство, – заявил телеграфист.

Судья Аркадио подумал, что надо, пожалуй, перейти на другую сторону улицы. Решившись на это, он схватил секретаря за локоть и потянул, словно заставил погрузиться вместе с собой в лаву расплавленного стекла, из которой они вынырнули в тень тротуара. Секретарь объяснил ему фокус. Оказалось, все так просто, что судья Аркадио почувствовал себя обманутым.

Они шли, не общаясь какое-то время.

– Разумеется, вы не собрали сведения? – спросил вдруг нервно судья.

Секретарь смешался, не сразу поняв, о чем идет речь.

– Задача очень трудна, – ответил наконец он. – Большинство анонимок срывают еще затемно.

– И этот бездарный фокус я тоже не понимаю, – сказал судья Аркадио. – Клеветнические листки, которые никто не читает, не нарушили бы мой сон.

– Суть тут в другом, – сказал секретарь, останавливаясь у своего дома. – Спать людям мешают не сами листки, а панический страх в ожидании разоблачения перед близкими и всем городком.

Хотя сведения, собранные секретарем, были далеко не полными, у судьи Аркадио они вызвали интерес. Он записал все, с именами и подробностями – одиннадцать случаев за семь дней. Ничего общего между одиннадцатью именами не было. По мнению тех, кто видел листки, они были написаны кистью, синими чернилами. Буквы были печатные, и заглавные перемешаны со строчными, будто писал ребенок. Орфографические ошибки были так абсурдны, что казались намеренными. Никаких тайн листки не раскрывали – все, что в них сообщалось, давно уже знали все. Он перебирал в уме все мыслимые и немыслимые догадки, и тут его окликнул сириец Мойсес из своей лавки:

– Найдется у вас хотя бы одно песо?

Судья Аркадио сразу вывернул карманы, хотя и не понял, зачем ему одно песо. Там были двадцать пять сентаво и монетка из США – оберег, который он носил с собой.

– Что хотите, берите – и когда хотите, платите, – сказал он и со звоном ссыпал монеты в пустую кассу, все, кроме монеты из США. – Не люблю, когда уже наступает полдень, а мне еще не за что возблагодарить Господа.

Вот почему, когда било двенадцать, судья Аркадио вошел к себе в дом со свертками подарков для жены. Он сел на кровать переобуться, а она, завернувшись в отрез набивного шелка, представила себя после родов в новом платье. Она поцеловала мужа в нос. Он попытался увернуться, но она опрокинула его на спину поперек кровати и навалилась на него. Минуту они пролежали без движения. Судья Аркадио погладил ее по спине, ощущая жар огромного живота, и внезапно почувствовал, как ее бедра вздрогнули.

Наконец она подняла голову и простонала, часто дыша:

– Надо закрыть дверь, подожди…

Лейтенант терпеливо дожидался, пока установят последний дом. За двадцать часов возникла новая улица, широкая и голая, упиравшаяся прямо в стену кладбища. Алькальд работал вместе со всеми, расставлял мебель, а потом, уже тяжело дыша, ввалился в ближайшую кухню. На очаге, сложенном из камней, кипел суп. Он приподнял крышку с глиняного горшка и вдохнул пар. С другой стороны очага худощавая женщина безмолвно наблюдала за ним большими спокойными глазами.

– Значит, пообедаем? – обратился к ней алькальд.

Женщина ничего не сказала. Алькальд, не дожидаясь приглашения, налил себе тарелку супа. Тогда женщина принесла из комнаты стул и поставила его перед столом, чтобы алькальд мог сесть. Хлебая суп, он с благоговейным удивлением оглядел патио. Еще вчера здесь была только голая земля, а сегодня сушилось на веревке белье и в грязи барахтались два поросенка.

– Тут можно даже что-нибудь посадить, – сказал он.

Женщина ответила, не поднимая головы:

– Все равно свиньи сожрут.

А потом положила на тарелку кусок вареного мяса, две дольки маниоки и половину зеленого банана, подав ему все это с подчеркнутым безразличием, на какое только была способна. Алькальд, улыбаясь, попытался встретиться с нею взглядом.

– На всех хватит еды, – сказал он.

– Да чтоб вам Бог послал несварение желудка, – ответила тихо женщина.

Он сделал вид, что не слышал дурного пожелания, и занялся едой, не обращая внимания на ручейки пота, стекавшие по шее. Когда он доел, женщина взяла его тарелку не глядя.

– Ну и долго еще вы будете так враждебно настроены? – спросил алькальд.

Когда женщина заговорила, лицо ее осталось таким же спокойным:

– Пока вы не воскресите наших близких, тех, кого вы убили.

– Теперь все изменилось, – сказал алькальд. – Новое правительство проявляет заботу о благополучии граждан страны, а вы…

Женщина не дала ему закончить:

– Вранье, как было, так и осталось.

– Вранье? А разве такое возможно было прежде, чтобы за двадцать четыре часа построили целую улицу? – продолжал алькальд. – Мы пытаемся сделать городок лучше.

Женщина сняла с проволоки чистое белье и отнесла его в комнату. Алькальд не отрывал от нее взгляда, пока не услышал ответ:

– Наш городок и был много лучше, пока не появились вы.

Дожидаться кофе алькальд не стал.

– Неблагодарные, – сказал он. – Мы дарим им землю, а они еще недовольны.

Женщина не ответила, но, когда алькальд пошел через кухню к выходу на улицу, пробормотала, склонившись над очагом:

– Тут будет еще хуже, мы будем чаще вас проклинать, ведь мертвые тут совсем близко.

* * *

Алькальд попытался вздремнуть до прибытия баркасов, но не смог – зной был невыносим. Распухшая щека стала спадать, однако чувствовал он себя по-прежнему плохо. Целых два часа, провожая взглядом едва уловимое течение реки, алькальд слушал, как где-то в его комнате стрекочет цикада. У него не было никаких мыслей.

Наконец послышался шум приближающихся баркасов, алькальд разделся догола, обтер полотенцем потное тело и надел форму. Потом отыскал цикаду, зажал ее двумя пальцами и вышел на улицу. Из толпы, дожидавшейся баркасов, выбежал чистый, хорошо одетый мальчик и преградил путь алькальду пластмассовым автоматом. Цикаду алькальд подарил ему.

Какое-то время спустя он уже сидел в лавке сирийца Мойсеса и смотрел, как причаливают суда. Минут десять набережная кипела. Алькальд почувствовал тяжесть в желудке и тупую головную боль, и ему вспомнилось дурное пожелание женщины. Он отвлекся, глядя на пассажиров, спускающихся по деревянным сходням на затекших после восьми часов неподвижного сидения ногах.

– Всегда одно и то же, ничего нового, – определил он.

Сириец Мойсес обратил его внимание, что новое как раз есть: приехал цирк. Алькальд уже знал об этом, хотя не мог бы объяснить откуда: может, благодаря тому, что на крыше баркаса громоздилась груда шестов и разноцветных полотнищ, или потому, что он увидел двух женщин в платьях одного фасона и расцветки, будто одного человека повторили два раза.

– Ну хоть цирк приехал, – проворчал он.

Сириец Мойсес попытался заговорить о зверях и жонглерах, но алькальд с другой точки зрения смотрел на цирк. Вытянув ноги, он оглядел носки сапог.

– В наш городок приходит прогресс, – сказал он сирийцу.

Сириец перестал обмахиваться веером.

– Знаешь, какая у меня сегодня выручка от продажи товара? – спросил он.

Алькальд, не рискуя назвать цифру, ждал, чтобы тот назвал ее сам.

– Двадцать пять сентаво, – сказал сириец.

В это мгновение алькальд увидел, как телеграфист открывает мешок с почтой и вручает корреспонденцию доктору Хиральдо. Алькальд подозвал телеграфиста к себе. Официальная почта была в особом конверте. Сломав сургучовые печати, он не нашел в нем ничего, кроме обычных сообщений и пропагандистских материалов правительства. Кончив читать, он увидел, что набережная преобразилась, – ее загромождали тюки с товарами, корзины с курами и загадочный цирковой инвентарь. Наступила вторая половина дня. Алькальд вздохнул и поднялся.