Я смотрю хоккей - Борис Майоров

— Шайбу в ворота московского «Буревестника» забросил Александр Корнеев…

В начале следующего сезона я попал уже в более или менее стабильную тройку, вместе с тем же Мальцевым и своим братом. Относились к нам болельщики и знатоки неплохо, считая нас игроками быстрыми, довольно техничными и прилично ориентирующимися на поле. Нас даже зачислили кандидатами в молодежную сборную страны. Так мы играли целый сезон, играли без особого блеска, но и неплохо. Тренеры были нами довольны. И мы тоже были довольны собой и своей судьбой.

Так мы жили не тужили до следующего сезона, до прихода нового старшего тренера Александра Ивановича Игумнова, который взял да и разрушил нашу тройку. Вместо Мальцева он привел к нам какого-то неуклюжего парня и сказал, что он будет у нас центровым. Звали парня Славой, а по фамилии — Старшинов. Был он на два года моложе нас. Мы с Женькой отнеслись к нему недоверчиво. На площадке он нам и вовсе не понравился. На коньках бегает медленно и плохо. Соображает еще медленнее. С пасом все время запаздывает, на передачи не поспевает… В общем, после игры мы с Женькой, проведшие уже целый сезон в команде мастеров и набравшиеся гонору, пришли к тренеру и заявили, что не хотим играть с этим новичком. Но Игумнов настоял на своем: он знал Старшинова давно, занимался с ним в детской команде. Так Славка остался в нашей тройке.

Наше недовольство испарилось очень скоро. Новичок прогрессировал прямо на глазах, от матча к матчу, с какой-то непостижимой быстротой. Теперь-то, когда я хорошо знаю Вячеслава Старшинова, мне нетрудно объяснить, в чем тут было дело. Человек он невероятно упорный, настойчивый и целеустремленный. Уж если он поставил перед собой какую-нибудь задачу, никакие преграды на пути его не остановят. Он даже не будет их обходить, он их просто-напросто сметет. Да ведь он и на площадке такой же…

Но все это я понимаю теперь. А тогда наблюдал за ним с интересом и некоторым недоверием. Но время шло, и нам с Женькой он все больше и больше нравился как партнер. Ну и что ж, что он все еще не очень-то поворотлив? Зато если выложишь ему как следует шайбу под его корявый бросок, можешь не сомневаться — доставать ее придется из сетки.

Ко всему прочему, он вместе с Женькой готовился к поступлению в МАТИ, где уже учился я, у нас было множество общих приятелей, общих интересов, мы одинаково готовы были с утра до ночи играть в хоккей и с ночи до утра тренироваться. И вот наконец, поиграв со Старшиновым некоторое время, мы с братом поняли, что именно такого пробивного, таранного, тяжеловатого игрока как раз и не хватало нашей быстрой, но слишком уж какой-то легковесной тройке.

Большинство событий сезона стерлось из моей памяти. Сохранила она только два — проигрыш ЦСКА со счетом 1: 13 в самом начале первенства (Женька забросил единственную спартаковскую шайбу), когда мы еще очень отрицательно относились к своему новому партнеру, и поездку «Спартака» в Ленинград на четыре матча с местными командами. Это было уже зимой.

Мы тогда победили «Кировец» и сделали две ничьи с сильной командой Ленинградского Дома офицеров. Причем в первом матче мы за две минуты до конца проигрывали 3:5, но мне удалось сквитать обе шайбы. Думаю, эта поездка так врезалась мне в память еще и потому, что именно в Ленинграде мы до конца ощутили: наша тройка — это не просто так, это всерьез и надолго.

Так оно и случилось. И на площадке, и за ее пределами мы стали почти неразлучны на долгие годы. Хотя играли мы, особенно первое время, с большими срывами. Иногда нам удавалось все, но часто мы чувствовали себя просто беспомощными. С одной стороны, не окрепло еще наше мастерство, а с другой, по нынешним меркам наш спортивный режим выглядел бы просто диким. Очень часто мы являлись на хоккейную тренировку прямо с футбольного матча за команду своего института, где были ведущими игроками и где не могли по этой причине пропустить ни одной встречи. Нас то хвалили, то ругали тренеры «Спартака», то зачисляли, то разжаловали из кандидатов в свою команду тренеры сборной.

В 1959 году мы все же впервые надели красные свитеры с буквами «СССР» на груди, правда, вышли мы на поле в составе молодежной сборной. Именно тогда, перед матчем с американцами, понял я, что значит стоять в центре огромного Дворца спорта, когда прожекторы погашены и только один, прорезывая зал наискось, выхватывает из сплошной темноты наш государственный флаг, а оркестр исполняет наш государственный гимн. У меня сразу пересохло во рту и еще некоторые время после того, как оркестр умолк и зажегся свет, я никак не мог унять нервную дрожь.

Еще через год нас включили в состав сборной страны на матч с канадской командой «Чатам марунз». Канадцы в те годы в наших глазах были не иначе как полубоги, и всякий, даже более бывалый человек, чем мы, выходил играть против них не без некоторого душевного трепета. Наше же положение осложнялось тем, что для Женьки это был первый в жизни матч с родоначальниками хоккея. Мы со Славкой уже побывали в Канаде как игроки второй сборной, он же в той поездке не участвовал.

Быть может, мы и сумели бы провести тот матч как следует, если бы нашей тройке придали опытных защитников. Но вместе с нами выходили на площадку совсем юные и еще менее, чем мы, обстрелянные Валерий Кузьмин и Александр Рагулин.

Так или иначе, первый период наше звено проиграло, не забив в канадские ворота ни одной шайбы и пропустив в свои две. В перерыве старший тренер команды Анатолий Тарасов сказал нам, что мы можем идти переодеваться, поскольку вместо нас будет играть тройка «Локомотива».

Кажется, никогда в жизни я не был так огорчен, как в тот раз. Словно маленький ребенок, пошел я искать, кому бы излить свое горе. Нашел Александра Никифоровича Новокрещенова, нашего спартаковского тренера, и долго, возмущаясь и размахивая руками, чуть ли не со слезами жаловался ему на несправедливое решение. Новокрещенов, хоть уже и немолодой и достаточно опытный человек, до того любил все спартаковское и так переживал за своих питомцев, что возмущался и всплескивал руками еще почище моего.

— Ладно, плюнь, — сказал он мне напоследок. — Чего в жизни не бывает.

Конечно, ту историю я принял тогда слишком близко к сердцу. Теперь я бы так, пожалуй, не стал бы переживать. Но тогда я считал, что поступил Тарасов с нами несправедливо. Если доверил нам играть против канадцев, потерпи до конца матча. Разве можно проверить человека за один хоккейный период? Мы бы все сделали, чтобы в оставшееся время себя реабилитировать, отдали бы этому все силы. А разве тренеру это дало бы меньше, чем нам самим? Он ведь хочет знать наши истинные возможности.

…Вечером, когда мы втроем, злые и молчаливые, сидели у себя в комнате, к нам зашел Анатолий Владимирович.

— Обидели вы меня сегодня, — так начал он свое обращение к нам.

— По-моему, это вы нас обидели, — перебил тренера я, тогда еще горячий и не умеющий сдерживаться.

Мы поговорили, высказали друг другу свои соображения. На следующий матч с «Чатам марунз» нашу тройку поставили снова. Мы провели его очень здорово и забили канадцам четыре шайбы. Самолюбие наше было удовлетворено.

В ту пору уже стал довольно ясно вырисовываться почерк нашей тройки, связанный с долгим розыгрышем шайбы в зоне противника, с бесконечными быстрыми перемещениями всех троих и у ворот и в углах поля. Позже кто-то придумал неплохое название — «спартаковская карусель». Как он родился, этот стиль? Честное слово, не знаю. Мы никогда в жизни не разучивали и не продумывали заранее свои комбинации. Мы всегда играли так, как получалось, так, как нам было удобнее и интереснее. Видимо, наши вкусы совпадали, а ежедневное общение и на поле, и за его пределами выработало в нас абсолютно одинаковое понимание игры. Наверное, все трое инстинктивно улавливали какие-то наиболее интересные решения, фиксировали их в памяти, повторяли при удобном случае в игре еще и еще раз.

Я уже писал, что хоккей всегда был для меня удовольствием. От игры же со своими партнерами по тройке я получал — говорю это без всякого преувеличения — настоящее наслаждение. Могучий, таранящий любую защиту, готовый все смести на пути к воротам противника Слава Старшинов, и умница, словно рожденный для хоккея и чувствующий его всеми фибрами души, Женька — о лучших товарищах по хоккейному оружию нападающий не может и мечтать.

О нас стали говорить: они понимают друг друга с полуслова. Эти слова очень неточно передают наши отношения на поле. Какое там «с полуслову»! Нам не требовалось ни полуслова, ни полувзгляда. По тому, как и куда двигался, скажем, тот же Женька на площадке, как он держал клюшку, я уже мог с точностью до нескольких сантиметров определить, кому и в какое место он собирается отдать шайбу. Я готовился ее принять, а Славка, даже не взглянув в мою сторону, точно знал — или чувствовал каким-то шестым чувством? — какое решение я приму. А может, наоборот, это я угадывал или чуял его следующий ход?..