Колдунья - Александр Бушков

– Барышня, простите уж…

– Прощаю, – рассеянно сказала Ольга, привлеченная звуками доносившейся с нижнего этажа суеты, как-то не особенно и похожей на приготовления к охоте.

Она подошла к вычурным перилам, посмотрела вниз. Там, понукаемая старшим дворецким, проворно суетилась целая орава дворовых – тащили мебель, которую на ходу продолжали ловко омахивать перьевыми метелками мальчишки-казачки, узлы с бельем, шандалы, еще что-то… Учитывая, что это крыло традиционно отводилось для гостей, особой загадки в этом зрелище не таилось…

– Гости ожидаются? – спросила Ольга.

– Изволили угадать, барышня, – моментально ответила Дуняшка, после сегодняшнего промаха демонстрируя расторопность.

– А почему вид кислый, словно лимон раскусила, не подумав?

Дуняшка оглянулась, понизила голос:

– Вы уж думайте, барышня, что хотите, можете смеяться над необразованной девкой, но я его боюся… Господина камергера я имею в виду. Вот вы изволите улыбаться, а мне про то, что он чернокнижник и колдун, говорил не кто-нибудь, а Пелагея Лукерьевна, а уж она-то толк понимает, кого угодно спросите, к ней даже мельник Сильвестр относится уважительно…

– Ах, вот оно что… – протянула Ольга, слегка нахмурясь. – Господин камергер изволят пожаловать?

– Они самые, и с целой компанией. Уже к вечеру ожидаются, прибегал верховой. Смейтесь не смейтесь, а пока они здесь, я нижний этаж буду обходить винтовой лестницей, хоть и придется делать круг чуть ли не по всему дому. Взгляд у него нехороший, простите дуру на глупом слове, глянет, как двумя шильями ткнет… Неужели не замечали?

– Глупости, – сказала Ольга чуточку рассеянно. – Смотри не болтай особенно, дуреха, мне бы на месте его сиятельства могло и не понравиться, что о его родном брате люди шепчут такое…

– Не сомневайтесь, я с понятием. Только говорю вам по совести: Пелагея Лукерьевна толк знает, а уж она говорила без всяких двусмысленностей… Чернокнижник, говорит, самый натуральный, у них в Санкт-Петербурге таких полно, разве что не в столь высоких чинах, дурной город, говорит Пелагея Лукерьевна, на гиблом месте построен… – Дуняша понизила голос до едва слышимого, – антихристом, и несказанное количество мертвецов под него вместо свай заколочено, под этот их сырой камень… В таком месте чему доброму ни за что не завестись, а вот наоборот – извольте…

– Помалкивай, чадушко, – сказала Ольга беззлобно. – А то, как Бог свят, розог отведаешь, и даже я не смогу отговорить его сиятельство. Особенно если услышит про антихриста…

Ее великолепное расположение духа понесло некоторый урон – как раз из-за ожидаемого визита господина камергера, младшего брата князя, в отличие от генерала практически безвылазно пребывавшего в Санкт-Петербурге, где он вроде бы играл значительную роль при нынешнем дворе…

Говорили о камергере, конечно, всякое, сплетничали старательно и обильно – с превеликой оглядочкой, конечно… Ольга уже не в первый раз слышала, что камергера подозревают в чернокнижии, колдовстве и обладании загадочными книгами из тех, что способны принести владельцу несказанные выгоды и могущество, но в то же время, как известно, требуют в обмен бессмертную душу. Верила она во все это плохо. Точнее говоря, плохо верила в жуткое чернокнижие и некое могучее колдовство, а также в заговоренные книги. Ведовством мелким этот мир, конечно, был насыщен гораздо сильнее, чем кажется образованным, прогрессивным и вольнодумным горожанам – оно, ведовство мелкое, провинции присуще испокон веков, от гаданий, всевозможных наговоров-заговоров и присух до пастушьего, рыбацкого, мельничного и прочего похожего прадедовского искусства. Сколько она себя знала, окружающие гадали на женихов и невест, порой насыпали град на посевы врагов, накладывали заклятья на благополучную поездку, на сбережение стада, на добрый улов – и тому подобное. Но это было совсем другое – именно что мелкое, житейское, подручное… никакое не колдовство даже, а так, провинциальное умение время от времени пользоваться не силами даже, а, если можно так выразиться, штучками. В которые горожане верили плохо, но они, штучки эти, тем не менее существовали по углам. Простая и совершенно неграмотная крестьянка Ульяна заговаривала зубную боль, а столь же темный крестьянин Пахом за скромную плату накладывал на амбары какие-то слова, навсегда изгонявшие мышей и не позволявшие являться новым. И так далее, и тому подобное. Дело было совершенно житейское. А вот книжные страхи вроде заколдованных книг, вызова самого Сатаны в реальной жизни на Ольгиной памяти не случались. Что бы там ни рассказывала, пребывая в добром настроении, Бригадирша…

Так что в чернокнижные доблести господина камергера Ольга не верила. Гораздо сильнее верилось в другие, опять-таки насквозь житейские детали: собственную тюрьму с палачами и цепными медведями в подвалах, а также гарем из юных красоток, где попадались не только крепостные девки, но и дочки людей свободных, но бедных и малозначительных для того, чтобы добиться справедливости в единоборстве с камергером…

Последнее как раз и заставило ее досадливо поморщиться. Были причины. С некоторых пор – не первый год пошел – она частенько при визитах камергера к старшему брату ловила на себе недвусмысленный взгляд столичного визитера, нисколько не соответствовавший, кстати, Дуняшиному выражению – «глянет – как шильями кольнет». Если рассудить с позиций кое-какого жизненного опыта, нет ничего странного в том, что как раз таким взглядом нестарый и довольно ветреный дворянин поглядывает украдкой на девушку… скромно выразимся о себе самой, не лишенную обаяния.

Тем более что господин камергер ни разу не только не переходил границ светских приличий, но и даже никогда не оказывался в опасной близости к таковым. Ни разу не дал повода себя упрекнуть. И тем не менее Ольге эти взгляды были отчего-то откровенно неприятны без каких бы то ни было вразумительных объяснений. С определенного времени многие на нее так поглядывали, а кое-кто и пытался легонько ухаживать со всем политесом, полагавшимся воспитаннице князя Вязинского. Нормальные девушки (а какая же она, по-вашему?) в жизни не обижаются на подобные знаки внимания и не тяготятся ими, скорее уж наоборот. И все же камергер вызывал у нее некое внутреннее отторжение. Совершенно непонятно, почему: мужчина был видный, галантный, обходительный, способный заинтересовать своей персоной превеликое множество особ женского пола – а вот поди ж ты, не лежала к нему душа, и все тут. Абсолютно необъяснимая антипатия…

Досадливо пожав плечами, в очередной раз не найдя объяснений своим мыслям, она направилась к лестнице – во дворе уже раздавалась пронзительно-медная трель охотничьего рожка. Не в первый раз бывавшая на охоте Ольга сразу определила, что этот сигнал не имел никакого смысла – вероятнее всего, начиналась показуха, устроенная для заграничного гостя из тех самых высших политических соображений…