Короткая глава в моей невероятной жизни - Рейнхардт Дана

Но у меня есть проблемы посерьезнее, чем Тим Уэлан: я не могу выбросить из головы разговор с Минхом.

Просто позвони ей.

Неужели все и в самом деле так просто? Телефон. Трубка, прижатая к моему уху. Гудок. Набрать десять цифр, расположенных в особой последовательности, – неужели это равносильно получению ответа на тайну всей моей жизни?

Почему мое прошлое не может оставить меня в покое? Зачем оно стучится в мою дверь, зачем стучится все громче и громче, так что я больше не могу спать или даже думать?

Мне нужны ответы. Я не могу и дальше отбиваться от них. Стук становится все громче, и моя дверь со скрипом открывается.

Часть седьмая

Прошлой ночью был Хеллоуин. Хеллоуин – мой самый любимый праздник. Так было всегда, и это не просто потому, что я большая любительница сладостей, особенно маленького размера. Я думаю, что Хеллоуин пробуждает в людях все самое лучшее. Мы открываем свои дома и отдаем, не ожидая ничего взамен. Подумайте, ведь это на самом деле так удивительно прекрасно. Когда еще вы вечером разговариваете со своими соседями, и соседями своих соседей, и соседями других людей, приехавших в ваш квартал, потому что он показался им подходящим местом, чтобы постучаться в двери абсолютно незнакомых граждан? Когда еще вы вечером не возражаете, чтобы в вашу дверь звонили во время ужина снова, и снова, и снова? Во время большинства праздников мы закрываемся ото всех. Мы собираемся в наших домах, разжигаем камины, проводим время с любимыми. Но Хеллоуин отправляет нас на улицу, на холод, чтобы мы бегали с людьми, которых не знаем, от дома одного незнакомца к дому другого незнакомца. Причем в дурацких костюмах!

И для атеиста Хеллоуин – идеальный праздник. Он включает призраков, мертвецов, всяких духов, но, насколько я знаю, не Святого Духа. Поэтому я люблю Хеллоуин. И поэтому я все еще каждый год участвую в игре «сладость или гадость». Можно подумать, что люди встречают шестнадцатилетнего подростка в костюме, пришедшего за сладостями, с презрением или даже враждебностью. Но, как я уже говорила, Хеллоуин пробуждает в людях все лучшее. И меня встречали, протягивая вазы с конфетами и хваля мой костюм.

Я была одета в костюм Эдварда Руки-Ножницы. Джеймс надел парик со светлыми волосами и изображал героиню Вайноны Райдер. Мы смотрелись потрясающе. Собрав довольно большой урожай, вернулись домой и поделились с Джейком. Потом мы втроем посмотрели фильм «Эдвард Руки-Ножницы», и я рано легла спать.

И вот сегодня утром я делаю это. Я звоню ей. Когда я нажимаю на кнопки, мои руки дрожат так сильно, что сначала я набираю номер неправильно. На мгновение мне кажется, что это все неправда, что она дала мне фальшивый номер, как какой-нибудь парень, который хочет, чтобы ты подумала, будто нравишься ему, а на самом деле не хочет больше тебя видеть. Однако, попробовав во второй раз, я попадаю на женщину, слегка запы – хавшуюся, и сразу понимаю, что у меня верный номер.

Я молчу, кажется, вечность, хотя в действительности проходит всего лишь тридцать секунд. Она не говорит «Алло? Алло? Алло?», как обычно раздраженным тоном восклицают люди, отвечая на телефонный звонок, в то время как на другом конце молчат. Она просто остается на линии, как будто у нее на это есть целый день. Я могу слышать, как она пытается восстановить дыхание, а затем слышу, как ее дыхание замедляется до нормального ритма.

Наконец, я просто говорю:

– Привет.

Снова долгая пауза.

– Симона? – говорит она, но на самом деле это не вопрос. Она просто произносит мое имя.

Опять тишина.

– Знаешь, – говорит она, – я тут просто сидела на кухне, читая в газете свой гороскоп.

О, отлично. Она одна из тех повернутых на астрологии дамочек. Терпеть не могу людей, увлекающихся астрологией или нумерологией либо видящих ауры других людей.

– И тебе следует знать, – говорит она, – что я считаю гороскопы полной чушью и думаю, что людей, которые в них верят, надо изолировать от общества. Но при всем этом я читаю свой гороскоп каждый день. Чуднó, правда? И вот сегодня мой гороскоп говорит, что внезапно объявится кто-то из моего прошлого.

– Ого, – говорю я, потому что не уверена, что еще можно сказать. – Впечатляет.

– Нет. Не особо. В гороскопах подобная ахинея почти каждый день. Это просто случайность. Хоть когда-то они должны угадывать.

Снова тишина. Затем звук закипающего чайника.

Я пытаюсь представить себе ее кухню. Бледно-желтая? Ярко-зеленая? Окна смотрят во двор или выходят на океан? Высокие табуреты возле барной стойки? Маленький деревянный столик со стульями? Котелки и сковородки свисают с потолка? Какие-нибудь цветы?

И почему ее дыхание было сбито? Пришлось ли ей побегать, чтобы найти беспроводной телефон? Лежал ли он под подушками на диване в гостиной, как это случается у нас дома?

Я все еще не пытаюсь представить ее. Я все еще не могу.

– Ты вчера праздновала Хеллоуин? – спрашивает она у меня.

Это сбивает меня с толку. Я не уверена, осознает ли она, сколько мне лет, хотя она, конечно, знает, сколько мне лет, но, возможно, она ничего не знает о шестнадцатилетних подростках. Но опять же, я собирала сладости, так что, может, мне следует сказать что-то, доходчиво объясняющее, что, хотя я и слишком взрослая для игры «сладость или гадость», я все равно в ней участвую, потому что люблю Хеллоуин.

– Я была Эдвардом Руки-Ножницы. Мой друг Джеймс был Вайноной Райдер.

– Остроумно. Мне нравится. У меня побывало слишком мало собирающих сладости, и теперь я не знаю, что делать с целой вазой Almond Joy[25] и Peppermint Pattie[26]. Я терпеть не могу Almond Joy и Peppermint Pattie. Потому и покупаю их, чтобы все не съесть. Но теперь я начинаю думать, что, возможно, детям они тоже не нравятся, и именно поэтому я сейчас смотрю на огромную вазу с «Almond Joy» и «Peppermint Pattie».

– Я обожаю «Almond Joy», – говорю я. И вот оно. Пе р в о е з ам е тн о е р азл ич и е м ежду н ами. – А «Peppermint Pattie» могу взять, а могу и не взять.

Когда снова наступает тишина, я слышу звук, доносящийся с улицы, откуда-то издали. Машины, грузовика или, возможно, самолета.

– Где ты? – спрашиваю я.

Она понимает, что я имею в виду не комнату. Понятно, что она на кухне. Она уже об этом говорила.

– В Уэллфлите. На Кейп-Коде. – Я знала. Черт, я молодец. – Здесь сейчас так тихо. Все приезжающие на лето уехали. Это мое любимое время года тут, вот-вот наступит зима, и все впадут в спячку.

– Я никогда не была на Кейп-Коде.

– Как так?

– У меня дядя в Сэг-Харбор. На пляжные каникулы мы ездим в Хэмптонс.

– Очень зря.

Я чувствую раздражение. Да кто она такая, чтобы судить о моей семье или о том, на какие пляжи мы ездим?

– Там очень хорошо. Дом дяди всего в паре кварталов от воды, и у него трое детей, по возрасту почти как мы с братом. – Я говорю это, чтобы слегка утереть ей нос за свою семью. Посмотри на нас. Мы большая, счастливая, любящая повеселиться, ездящая на пляжи семья. А ты живешь в одиноком маленьком домике на Кейп-Коде. А может, и нет? Может, ее дом огромен. Может, у нее есть муж и целая толпа детишек бегает вокруг.

– Звучит отлично, – говорит она. – Полагаю, я просто сноб в отношении Кейп-Кода. Я работаю над расширением своих горизонтов.

Но я все еще думаю о том, кто еще может быть у нее дома. Внезапно я чувствую острую необходимость повесить трубку.

– Слушай, мне надо идти. Я извиняюсь.

– Симона. – Она делает это снова, произнося мое имя. Я думаю, может, она просто тянет время. Она делает глубокий вдох, потом выдыхает: – Я очень рада, что ты позвонила. – И после этого просто отпускает меня.

Я нахожу своих родителей сидящими в гостиной. Папа в банном халате. Мама вернулась с пробежки. Джейк все еще спит в своей комнате и, вероятно, пробудет там еще по крайней мере два часа. Везде разбросаны газеты (по воскресеньям мы получаем и «The Boston Globe», и «The New York Times»), и мне кажется, я чувствую запах свежевыжатых апельсинов.