Все рассказы - Павел Васильевич Крусанов

в середине которой помещался учитель, остановился и разжал кулаки. – Труб-ба дело! – боднул он удивлённо головой. – Мафия!

Некоторое время, медленно гоняя на скулах желваки, он прожигал учителя взглядом, потом картинно сплюнул на сторону и распорядился:

– Запомни: к Надьке не ходи. Ясно? Этот мармелад не тебя дожидается! – Андрей резко повернулся и зашагал к машине. Прыгнув на подножку, он потерял равновесие, но выправился, шлёпнул дверцей и с рыком сорвал «КамАЗ» с места.

Учитель протяжно выпустил из груди воздух. За плечом шелохнулось пространство, он перекинул взгляд назад, и губы его невольно растаяли в улыбке. Сзади стоял Серпокрыл – теребя в руках фомку, он смотрел вслед уезжающему грузовику. Губы учителя растекались шире. Серпокрыл, опережая вопрос, пригнулся к земле и, красный от натуги, завозил фомкой под ларьком.

– Надоела эта падаль, – сдавленно выдохнул он. И добавил: – Шиш достанешь! – Он выпрямился, плотный, шумно сопящий, и вдруг сощурился. – Что будешь делать, Коля?

От овощного ларька по улочке, обсаженной липами, учитель спешил к рынку. В поределых липовых кронах трещали сороки. По дороге учитель выкурил подряд две папиросы, торопился, но, когда проскочил в ворота рынка, увидел, что ряды уже почти пусты и цветочницы не торгуют.

День падал в сумерки. Город становился блеклым, дома теряли фактуру, казались унылыми глыбами – останками подъеденной временем горной страны. Из колокольни гулко, как камнепад, катились наружу марши. В душе – то огонь, то зола и пепел. Это делаешь ты.

Около заветной двери учитель перевёл дух; помедлил, полируя и притирая друг к другу заготовленные слова, потом утопил кнопку звонка.

Надя стояла за порогом в светлой прихожей, мягкая, домашняя, халат с расчётливой небрежностью оставлял открытым накат её роскошной груди. Пропуская учителя в дверь, она отступила вглубь прихожей (волосы, угодив в случайный ракурс, вспыхнули под электрической лампой) и сыроватым голосом пропела:

– Я рада, что ты пришёл, я ждала тебя.

– Твой посыльный вырастет крупным жуликом – дипломатом или директором рынка, – сказал учитель, просыпая заготовленные прежде слова в какую-то головную мусорную щель. – Он обменял твоё приглашение на право не учить урок. Мне пришлось отпустить его с чистым дневником.

Надя вплотную подошла к гостю (волосы её пахли чем-то райским), расстегнула на нём куртку, просунула под полы руки, фыркнула, почувствовав щекой сырость и колкость свитера.

– Я ждала тебя, я рада, что ты пришёл, – повторила она прямо ему в лицо.

В комнате учитель сразу закурил. Он боялся своих свободных рук, боялся свободных губ. Хозяйка поставила на стол глиняную, облитую кофейной эмалью пепельницу и спросила:

– Ты купил вина?

– Нет. – Учитель пробежал пятернёй ото лба к затылку, создав на макушке ершистый вихор. – Я как-то не подумал.

– Хорошо, что подумала я.

Надя вышла из комнаты и вернулась с бутылкой «Акста-фы» и плетёной корзинкой, полной яблок. Яблокам надавали пощёчин до кровавого румянца. Попугай при виде корзинки взволнованно развернул крылья, прошёл по клетке вприсядку и наконец механически выдал: «Труб-ба дело». Надя взяла с подоконника лиловую шаль и накрыла клетку.

Когда они выпили, Надя без передышки снова наполнила бокалы и пылающим бочком подставила к носу гостя яблоко. Потом откусила сама и пристроилась на диване рядом с учителем.

– Скажи, – спросила она, слизывая с губ яблочную влагу, – разве в Ленинграде к женщине ходят без вина?

– С вином. Просто я бестолковый.

– Да, таких здесь больше нет, – подтвердила Надя. Тёплой ладонью она пригладила ему вихор и поинтересовалась: – Тебе не жарко в свитере?

В спальне пылали батареи. Надя снимала перед зеркалом серьги, выскальзывала из фланелевого халата и, голая, собирала в косу лучистые волосы. Учитель чувствовал в ногах лихорадку. Чтобы унять дрожь, привыкнуть к тому новому, что теперь у него было, он обнял сзади живую волну Надиного тела, поцеловал впадину ключицы, шею и, нерасчетливо угодив носом в волосы, захлебнулся их райским духом.

– Зачем ты шаманил на Горлоедова, Коля? – Роман Ильич сочувственно разглядывал учителя, просачивающегося с улицы в утренний коммунальный коридор. – Камлал? Звал на помощь птицу Хан-Херети?

– Что случилось? – устало поинтересовался учитель.

– Горлоедов в кутузке. – Серпокрыл изучал сонную фигуру соседа. – Вчера на площади его сержант Гремучий задержал – Горлоедов, как помнишь, выпивши был. Не знаю, что за вожжа ему под хвост угодила, только он Гремучего начал гонять по площади перед бампером, как немецкий танкист балладного солдата, пока тот от Горлоедова не спрятался в пивном шалмане. Тогда Горлоедов пообещал после сержанта в блин раскатать, на шалман, мол, у него рука не поднимается, и понесся со своим прицепом по городу лужи расплескивать. А потом загнал машину на крепостную стену, на самую верхотуру – там только гаишникам сдался. Самого в отделение отправили, а машину, как ни прилаживались, спустить не смогли.

Серпокрыл по-стариковски кашлянул в кулак.

– Впрочем, потом гаишники смекнули, что трезвому ни в жизнь не согнать эту механику вниз, и притащили назад Горлоедова. Посадили, как камикадзе, за руль, и он им устроил слалом – чистое художество!

Учитель молча пошёл к своей комнате. Закрыл за собой дверь, разделся и лёг в постель – уроков сегодня не было. Некоторое время он лежал закинув руки за голову, глупо улыбался в потолок, потом упал в глубокую светлую воду. Он видел беспокойный и радостный сон, будто он цветущий куст и его треплет ветер. Проснулся за полдень с флейтой в сердце.

Учитель уже оделся, когда в комнату заглянул Роман Ильич. С мокрого его плаща текли на пол тёмные ручьи.

– Свежий звон: королевна Зубарева окрутила. – Серпокрыл поймал встречный взгляд, дёрнул щекой и, исчезая за дверью, проворчал: – Город мелкий – все на виду.

Я знаю, что это правда, но лучше бы я этого не знал. Для каждого есть что-то, чего ему лучше не знать, – так легче жить. Некоторое время, закрыв глаза и шевеля губами, учитель сидел на кровати, потом встал, выгреб из кармана горсть мелочи и поворошил пальцем монеты.

Улицу сёк хлёсткий, как проволока, дождь. Трубку сняли быстро, из неё просыпался деловой Надин голос:

– Слушаю!

– Зачем тебе Зубарев? – сказал учитель. – Зачем тебе все сразу?

– Всё в порядке! В по-ряд-ке! – повторила она, растягивая слово, как бельевую резинку.

Учитель повесил трубку. На миг ему показалось, что мир застыл, он не может вздохнуть, словно от удара в солнечное сплетение, – замерли в столбняке деревья, розги дождя, низкие цинковые тучи. Мир заклинило в безнадёжной мёртвой точке. Это было страшно. А через миг всё покатилось дальше.

1987

Бутерброд для Нади

– А вот такого видал! – выпалил Андрей Горлоедов и,