Пьяный Силен. О богах, козлах и трещинах в реальности - Морган Мейс

воспринимали Ницше как участника боевых действий — но сам он, по-видимому, считал себя таковым, и не просто каким-то там участником. Он считал себя величайшим бойцом из всех — немощный Ницше на поле сражения со своей маленькой книжкой, нацеливший ее, будто мушкет, на французов и все силы исторической трусости. Короче, Ницше (по мнению самого Ницше) был единственным и неповторимым героем Франко-прусской войны. Но в итоге его никто не послушал, германский народ не стал пробуждаться, и он был вынужден написать еще несколько все более горьких вариаций на «Рождение трагедии», прежде чем окончательно и бесповоротно сойти с ума.

Все эти вещи спутывались в голове Ницше все крепче и туже: нация и книга, народ и идея, бог и козел — и старый пьяница, который плетется за ним на осле.

VIII. Все в истории взаимосвязано, и прежде всего посредством войны. А там, внутри этой истории, скрыта другая — история мира, которая для сломленных людей и неудачников. И еще: не надо шутить с Вильгельмом Молчаливым

Для Ницше Франко-прусская война была его собственной личной войной. Но в действительности есть лишь одна война, и она идет бесконечно. Можете взять эхо от выстрелов, которое разносится на месопотамских равнинах Ирака и Сирии прямо сейчас, когда я пишу это предложение, и проследить его отзвуки назад через холодную войну ко Второй мировой и к Гитлеру, который в лесу в вагоне поезда заставляет французов подписывать соглашение в отместку за Первую мировую, и затем проследовать за эхом еще дальше — вот снова Пруссия, Ницше вновь едет под стены Меца, проносятся перед глазами Наполеоновские войны, и мы опять возвращаемся к первой битве при Вёрте, где французские революционные силы потерпели серию военных поражений от сил Старого порядка.

Можете пойти и еще дальше. Можете заглянуть за Французскую революцию в тот период, когда короли из династии Бурбонов посиживали на своих тронах и затевали тут и там битвы против своих извечных врагов — дома Габсбургов. А что такое, по правде говоря, эти Габсбурги, как не силы, оставшиеся после Священной Римской империи? Все это уходит в глубь столетий. Любые малейшие интриги, войны или убийства восходят к предшествующим интригам, предшествующим формам распределения власти и могущества, к интригам и убийствам предшествующей эпохи. Можете перематывать ход истории назад и вперед как угодно, вглядываясь то в один период великой и постоянной войны, то в другой период этой бесконечной и изнурительной войны, которой нет края.

Отматывая историю из начала XVIII века в XVII-й, мы оказываемся в центре особенно гадостного периода резни и убийств, известного под довольно стерильным названием Тридцатилетняя война, которая раскинулась на чрезвычайно разрозненных и разобщенных землях людей, коих потом назовут народом Германии. Но тогда это была еще не Германия. Она придет только с Ницше и стенами Меца. Эти разрозненные земли находились во владении различных германских князей и правящих семей. Германских, но без Германии. А во Фландрии — в центре которой обретался Антверпен, — людям, жившим во время конфликтов между Бурбонами и Священными Римскими Габсбургами, приходилось подходить к выбору союзников и общению с ними особенно тщательно.

Я это все к тому, что Рубенс, подобно Ницше, жил в трудные и неспокойные времена. А что, времена бывают другими? Войны, которые отбушевали и будут еще бушевать вокруг Антверпена, просачивались в голову к Рубенсу, — совсем как Франко-прусская война просачивалась в голову к Ницше.

* * *

Отец Питера Пауля Рубенса, Ян Рубенс, был известной фигурой во Фландрии и жил во времена склок между Бурбонами и Священными Римскими Габсбургами — склок, подогретых религиозным противостоянием между теми, кто хотел следовать Риму, и теми, кто не хотел. На территориях, в остальном вроде как бывших в сфере влияния Священных Римских Габсбургов, эти религиозные материи сами по себе провоцировали множество запутанных конфликтов.

Ян Рубенс, юрист, своего рода адвокат и для Фландрии того времени (как нас уверяют) фигура обоснованно амбициозная, на местном уровне был, если так можно сказать, вовлечен в различные вопросы, обуревавшие тогда Фландрию, — а Фландрия находилась в сфере влияния Священных Римских Габсбургов и вместе с тем вдохновлялась идеями религиозной реформы, пришедшими из северных областей — голландских территорий — и с территорий будущей Северной Германии на востоке.

Здесь мы, очевидно, говорим о протестантах и папистах. Папа, как известно, католик. Фландрия стала малым плацдармом Священных Римских Габсбургов, втиснутым между владениями Бурбонов к югу и антигабсбургскими силами к северу и северо-востоку, то есть на весьма и весьма узком клочке земли между враждующими силами — протестантами и папистами.

В общем, перед субъектом, который жил во Фландрии в тот период, когда Рубенсы пытались куда-то пробиться в жизни, перед обвыкающейся во Фландрии семьей тогда стояли вопросы политики, вопросы геополитики и многолетних трений между Бурбонами и Священными Римскими Габсбургами, а еще вопросы религиозного характера — личные вопросы о том, как ты молишься Богу и за что полагаешь Церковь, — и они были вписаны в политические и географические заботы, хотя и не всегда топорно и напрямую. Тут все сложно.

Если вы живете во Фландрии в тот период, когда во Фландрии жили Рубенсы, вам нужно играть в сложную игру «свой — чужой», и уметь идти на компромиссы — разбираться в правилах игры, так сказать. Нужно знать, с кем вы говорите в каждый отдельный момент, и быть готовым по щелчку пальцев переключаться в беседе со следующим человеком, с которым вы можете столкнуться завтра. Оплошность может повлечь серьезные последствия — например, с вас сдерут кожу, а затем порубят на маленькие кусочки и разбросают эти кусочки в поле, так что никто вас уже не узнает. Или выпотрошат, как скотину на улице. Последствия самые разные.

Люди, которые погружаются в историю и делают всякие заявления, иногда заявляют, будто Ян Рубенс был анабаптистом. Анабаптисты были протестантами. Но анабаптисты были протестантами как бы в квадрате — протестантами, которые брали основные идеи Лютера и шли куда дальше, чем когда-либо задумывал старый наставник. Анабаптисты выкручивали ручки до упора и так серьезно воспринимали некоторые штуки, которые Иисус говорит в Евангелиях, что, по сути, не считались добропорядочными гражданами уже вообще ни в одной стране. Если вы воспринимаете какие-то фразы Иисуса очень серьезно и, так сказать, ловите его на слове, у вас уже не получится быть лояльным никакой мирской власти, не так ли? Да и как это возможно? В этом смысле Иисус всегда был радикалом, анабаптисты же всегда хотели