Рассказы - Евгений Харитонов

Рассказ одного мальчика — «Как я стал таким»

«Значит, на 8-е марта я поехал в Москву (из Иж-ска). Вот тут я и узнал. Нет, но до этого была история с этим народным художником. Он пришел к нам в училище, попросил придти к нему попозировать. Ну и потом начал заговаривать на эти темы, но все так деликатно, и, главное, отношения учителя и ученика, он мне многое раскрывал в искусстве, он говорил что главное для меня должно быть это, а все эти увлечения это болото, надо прежде всего заниматься, становиться художником. Почти что все чисто с ним было, да мне бы с ним было противно, ему 60 лет, я его только уважал как человека. Он меня многому хорошему научил. А в постели мы больше просто так лежали, ему просто нравилось погладить меня, он восторгался мной, моей фигурой, говорил что я для него все в жизни, и сын, и жена, и друг, и ученик. Сам он семейный, у него жена и дочка. Потом он на праздники (8-е марта) отправил меня в Москву посмотреть музеи, выставки, дал мне адрес своего друга, тоже художника бывшего, семейный не такой. Ну и в Москве я узнал: в аэропорту в Быково зашел в туалет, там все написано, загляни в такую-то дырку, и там один поманил меня пальцем, сделал мне минет через дырку». — А откуда узнал что в центре собираются? — «А вот мне этот сказал и предложил встретиться. С ним я не встретился, но за эти дни встречался с другими, вот так я все это узнал. Ну, стоило мне появиться, все сразу подходят, я с этим не иду, с тем не иду, смотрю кто понравится». — Ну а раньше, в детстве, что-нибудь такое бывало, наверное, с каким-нибудь школьным товарищем, так, по-детски? — «Да, был один друг, мы с ним друг у друга дрочили». — Часто? — «Да как только никого нет, так и подрочим. Но только дрочили, больше ничего». — А девушки у тебя бывали? — «А как же, конечно». — А почему нет постоянной? — «Ну они глупые какие-то все, и постоянной девушки у меня не было, а что, просто ходить с ней, провожать и говорить неизвестно о чем, неинтересно. Они же не стремятся спать, им больше нужна просто любовь и провожания. Ну а так, отдельные случаи, да, мне очень понравилось. В колхозе с одной, я заметил по часам, я ее пахал час десять минут, как эксперимент, я регулировал, чувствую, скоро конец, и придерживаю, она уже истекала ручьями». — Ну а тебе приятней с девушками или с парнями? — «Да, с девушками конечно, там у нее внутри все так обволакивает, приятно, мокро все время». Но постепенно он рассказал больше и о тех днях в Москве и о всех своих связях. «Вообще-то, честно говоря, началось все не в Москве в Быково; и не с художника. А когда я однажды был проездом в Кирове, я зашел в туалет, и там была надпись перейди в другой туалет на такой-то улице. Я пошел туда». — А не боялся, не было противно? — «А меня никто в городе не знал, я никого не знал. И вечером уезжать. И вот там стоит один такой страшный, правда, молодой, в очках, губастый. И он мне предложил зайти с ним в кабинку, две разные кабинки рядом, он меня оттуда так пальчиком поманил и взял в рот. О! А там еще лучше прямо чем в пизде, еще мокрее. И рот у него такой большой, зубами не царапает, так все мягко. Я был прямо в экстазе. И он был в таком восторге, говорит — у тебя такой большой! давай снова встретимся! Я говорю нет не могу, сегодня уезжаю; он говорит когда снова приедешь давай увидимся, я тебя буду ждать. Но он был такой страшный, эти толстые губы, большеротый какой-то. Так вот, когда я приехал в Иж-ск, я стал искать таких людей». — И где ты их нашел? — «Ну тоже по тем же местам, на вокзале. Но все они такие ужасные, симпатичных молодых совсем нет, все друг друга высмеивают, у всех клички, та Джульета, та какая-нибудь Жаклин, одну звали Монашка, она раньше работала в церкви, всех там поразвращала. Так вот, с народным художником. Когда он зашел к нам в училище, я уже все это знал. И сразу понял что к чему, когда он меня к себе зазвал. Он, когда я позировал, сразу стал заводить разговоры на эти темы. Слегка дотронется а, говорит, какое у тебя там хозяйство. Дело было в его мастерской. Потом пошли во вторую комнатку, там столик стоял возле дивана с выпивкой. Потом на диван он попросил с ним прилечь, он трогал мой член, говорил все женщины будут без ума, ласкал меня. Но мне, конечно, он в постели был неприятен, он старый, а так, как человек, другое дело, он мне много дал, у нас с ним больше дружба была. Я, конечно, уважал его. Он говорит ах, я бы с удовольствием тебе отдался, но у меня отверстие узкое, не влезет. В рот он брал, но больше так, чтобы мне было приятно, возьмет немножко, как тот губастый не умел. И говорил никогда в жизни никому не рассказывай что ко мне ходишь, и что позировал не рассказывай. Он мне мой портрет подарил, тоже просил никому не показывать, потом, говорит, когда-нибудь, когда сам выучишься, станешь художником, потом покажешь, я сам скажу это мой ученик, а сейчас нельзя, мне надо тогда кончать самоубийством, меня отовсюду выгонят, у меня столько врагов! На 8-е марта я решил в первый раз съездить в Москву, он мне сказал походить по музеям, дал адрес где остановиться, и вот я попал в центр и здесь самое главное было знакомство: подошел ко мне в последний вечер Миша такой, приятный, с усиками, он мне сразу понравился больше всех и мы поехали к нему. Он жил дома с сестрой с мужем, их дома не было. Мы зашли с ним в ванную, он там сзади смазал мне, выеб. И он мне так понравился, вот один случай когда я даже сам захотел взять у него в рот. Но не взял! Как мне не хотелось с ним расставаться) Какой-то необыкновенный случай, в ту ночь сестра с мужем не вернулись из гостей и мы всю ночь проспали с ним. А назавтра мне надо было лететь, я до последней минуты не мог с ним расстаться. Я кое-как успел на самолет. Больше я не мог ни о чем думать, только он был у меня в голове. Там в городе началась весна, я ходил по городу, искал хоть кого-нибудь похожего на него, но никого не было. Мы писали друг другу. Я ждал 1-го мая чтобы снова поехать в Москву. Я все рассказал о нем учителю, но он сказал что это очень нехорошо, что мне надо учиться и думать только об учебе, а эти приключения это болото, они затянут. Он отговорил, не разрешил мне ехать в Москву. И я написал Мише что не приеду. С тех пор я не получал от него писем. А я еще написал письмо тому своему другу Саше, с которым мы все школьные годы продрочили, мы должны с тобой увидеться, я тебе такое расскажу! такое! как я съездил в Москву, у тебя дух захватит, приезжай ради Бога, я не могу тебе всего описать. И вот, вместо того чтобы мне на 1-е мая ехать в Москву к Мише, я послушался художника и поехал домой в деревню и встретился с Сашей, этим своим школьным другом. Он слушал и прямо стонал, потом истопил баню и говорит — делай со мной все что с тобой делали в Москве! А у меня там в рот брали, что ж, я ему должен тоже? Мне этот его хуй какой-то кривой с синим концом с детства еще надоел. Ну я так и быть взял у него, прямо чуть не стошнило. Вот единственный раз, больше никогда никому! Он изнеженный такой, все время дома сидит, любит читать по истории, все про Русь, западного ничего не признает, такой патриот, и музыку слушает только классическую, все эти ансамбли, эстраду не любит, недавно только стал слушать чуть-чуть. А что он за друг, друзья познаются в беде, а с ним только когда ему что-нибудь интересно, а так, мы пошли, например, был такой случай еще когда в школе учились, пошли с ним на танцы, там все девчонки меня приглашают наперебой, а их парни мне пригрозили чтобы я уходил. Ну я не хотел показаться трусом, танцую дальше. И они меня отвели в сторону и разбили губу. Так Саша тоже мне стал говорить давай уйдем отсюда, не остался со мной, испугался. Вот такой друг».

На ноябрьские праздники я сам поехал в Ижевск и увидел всех, и народного художника, и Сашу, попозже. Договорились с Сережей («Как я стал таким»), что он пригласит Сашу, когда я приеду. Народный художник не старичок совсем, как рисовалось из Сережиного рассказа. Так, послевоенного образования. И мастерская не подвал, как по привычке тоже представил. Большой начищенный зал, ни соринки, в новом доме. Картины как во Дворце Культуры. И народный художник тихий, вежливый, как бы его имя не попало в историю. А неплохо бы, чтобы какой-нибудь новый гангстер, идущий ему на смену, публично бы ошельмовал его у них на правлении, написал в Крокодил, разбил бы ему все поломал и пустил по миру. Тогда, может быть, и вышел бы из него народный художник. И на праздник приехал Саша. Вот: Сережа и Саша, рядом. У Сережи, «как я стал таким», игривый приятный ветер в голове, он танцор, и товарищи по общежитию чувствуют, чем-то он не такой как они и любят его за это, неосознанно даже заигрывают. А Саша уж как привык сидеть там у себя дома читать про Русь и про Церковь, так и просидит. Пока само в руки не приплывет. Вот когда он знал наверняка, что к Сереже едет один из Москвы, тогда он тоже сюда приехал. И ждал, что из этого будет. Но пока само не начнется. Думаю, с замиранием сердца. Но не показывал вида. А уж в кровати такой податливый, нежный. Такой худенький, теплый, молоденький. Так ему сладко было все что с ним делали. Трогал меня несмелой рукой за хуй. Опять же, если я сам его руку подвину. А сам бы, на всякий случай, не решился. А путь я бы ему предрек такой. Надо ему на самом деле в церковь. Все линии там у него сойдутся. Он ведь даже любимый свой предмет историю не смог сдать в институт, потому что более менее знал в ней только русскую древность. Вот какая чудесная узость. Какой дар любить одно и не смотреть в разные стороны. И склад ума у него покорный, нетворческий. Запоминает, что когда было, как кого звали, кто в каком был чине. Но это и хорошо! и как-то удивительно приятно. Зато он не станет еретиком-богословом, Флоренским в гордыне ума. Просто будет хорошим послушным батюшкой. Сережа говорит — ну что ты, разве он пойдет против отца с матерью (отец у Саши парторг в совхозе, мать учительница); для них же это позор. Ой, нет, Сережа. Надо только чтобы Саша набрался терпения, как следует родителям объяснил. Что, мол, антирелигиозная пропаганда пропагандой, а все равно у церкви и с советской точки зрения свой почет, тоже там и звания и продвижения по работе. Что, мол, Брежнев перед праздником награждал патриарха и митрополитов. А у старушек в их деревне уже давно слух, что Саша будет попом, что он собирает старые книги, крестики. И как ему пойдет быть попом. Такие у него выразительные глаза, длинные черные брови, яркие губки; бородка ему пойдет. Надо ему приложить все силы, ехать в Загорск. Там его счастье. Среди семинаристов, конечно, должно цвести мужеложство, как и вообще в церкви, не говоря о монашестве. Да, если мальчик прячется от других ребят в уголок, не играет с ними в боевые игры, если мальчик занимает себя мечтами не о войне, не об автомобилях, а о безбрачных святых, разукрашенных ризами, этот мальчик, как Розанов сказал, муже-дева. Он узнаёт в их небоевитости свою, и рад, что есть мораль, которая так высоко это ставит. Но есть для Саши и второй путь, нецерковный. Сережа, как и мне, рассказывал народному художнику про Сашу. И тот тоже стал выпытывать, когда, мол, Саша, приедет? обязательно приведи его ко мне, я, мол, устрою его на исторический факультет, у меня связи. В свою очередь, и Саша наставлял Сережу — ты зачем не дорожишь народным художником, у него такие связи, он тебе поможет в жизни. То есть, для народного художника Саша был бы находкой. Художнику так хотелось тайного, постоянного негулящего мальчика. И Саша бы удовлетворился верностью старику. Но выучился бы он на историка; дальше общественные науки, партийность; художник женил бы его для прикрытия их связи, и все встало бы на свои места, в мышином вкусе народного художника. Не надо чтобы Сережа их знакомил! Пусть идет в церковь. А мы на карте СССР поставим крестик, где служит знакомый юный попик.