Из уральской старины - Дмитрий Мамин-Сибиряк

Марина плясала так себе, больше помахивала платочком, но разгулявшимся старикам не много было нужно.

Федька Ремянников присутствовал при общем веселье, пил вместе с другими, но выглядел угрюмо, волк-волком; он отлич­но понимал, отчего развеселился Евграф Павлович и что заве­лось у него на уме. На Марину Ремянников старался совсем не смотреть: без того было тошнехонько, и даже вино не пьянило.

—    Братие! — выкрикивал заседатель и лез ко всем цело­ваться.— Слава тебе, царю небесный… Вот и помирились. Ро­димые мои…

Заседатель на вторые сутки совсем развинтился и напрас­но отыскивал уголка, где бы вздремнуть: его разыскивали, встряхивали и опять заставляли пить.

—   Ты вот что, Федя,— говорил Евграф Павлыч Ремянникову под шумок,— заседатель еле на ногах держится… Попа Андрона я спою, а ты накачивай этого зеленого попа. Пони­маешь?

—   Понимаю, Евграф Павлыч.

—    Ну, а я отсюда не уеду, пока не развяжу узелка.

—   Понимаю, Евграф Павлыч.

Намерения барина были вполне ясны: он увлекся востро­глазой поповной Мариной, которая сама заигрывала с ним глазами. Евграфа Павлыча бросало в жар и холод, когда она смеялась.

«Будешь моя, голубушка,— думал разгоревшийся самодурзаводчик.— Год проживу здесь, а не отступлюсь. Вот так дев­ка: вся яблоком, не чета моим-то птахам».

Ремянников следил за этой двойной игрой и чувствовал, как сам он делается точно чужой себе, точно застыл, а на сердце так и накипает жестокая, смертная злоба.

«Постой, я покажу тебе, как узелки развязывают»,— думал Федька, глядя на Евграфа Павлыча исподлобья, и даже сам вздрагивал. Что-то такое красное застилало ему глаза, и все представлялось лицо барина, бледное, искаженное предсмерт­ными судорогами, с выкатившимися глазами. Да, он убьет его и Маринушку, подлую, по пути: семь бед — один ответ. Накажут плетями, потом пошлют в катергу, потом он убе­жит и будет бродяжить здесь же на заводах. Не он первый, не он последний. А вот и эшафот готов… палач в красной рубахе похаживает и вытягивает длинную ременную плеть… Кругом тысячная толпа народу… Господи, как страшно!.. Федька поднимается на эшафот, и вдруг у него захолонуло на душе, но он собрал все силы, перекрестился, покло­нился на все четыре стороны…

—  Ты что это, Феденька, задумался? — пристает зеленый поп.

—   Да так… о тебе, батька, соскучился. Выпьем!

«Зеленый поп» на вид был такой вихлястый и жидень­кий, пальцем ударить, так переломится, а пить был здоров: пьет, как дудка, и конец. Пьет и смеется, да еще свои гни­лые зубы показывает. Федька все-таки помнил наказ Евгра­фа Павлыча и старался всеми силами накачать водкой зелено­го попа до положения риз.

—    Невинно вино, а укоризненно пианство,— повторял зе­леный поп перед каждой рюмкой и опять показывал свои гнилые зубы.

«Ах ты, гнилушка проклятущая»,— начал сердиться Ремянников и серьезно принялся за свое поручение, заставляя зеленого попа хлопать одну рюмку за другой.

Марина появлялась к гостям только по зову или посмот­реть на отца, который все еще держался на ногах, а по­том уходила к себе в комнату, где и запиралась на крючок. Пьяный Евграф Павлыч, улучив минуту, несколько раз про­бовал, под шумок, незаметно пробраться к поповне, но каж­дый раз ему что-нибудь мешало: то зеленый поп подвернет­ся, то пьяный Блохин. Раз Евграф Павлыч совсем был у це­ли и даже осторожно постучал в дверь поповне.

—    Кто там? — окликнула Марина вполголоса.

—   Это я, Маринушка… Отвори, словечко надо сказать.

—    Я боюсь…

Без сомнения, еще четверть часа — и поповна отворила бы дверь. Евграф Павлыч клялся и божился после, что отво­рила бы, но как на грех притащился поп Андрон, схватил Евграфа Павлыча за ухо и увел к гостям.

—    Сие не подобает,— строго заметил старик и погро­зил своим коротким пальцем.— А то я тебе все ребра перело­маю.

—   Да ведь я так… мимо шел,— оправдывался Евграф Павлыч, как пойманный школьник.

—   И мимо не ходи, да и другим закажи, поелику не подобает. Видел заседателя-то?

—   Блохина?

—    Ну, его самого… Так вот этот самый Блохин изъявляет свое желание обручиться с девицей, нареченной Мариной.

—    Ну, уж этому не бывать, попище!.. Пусть поищет дру­гую твой заседатель, а Марина его ногами затопчет.

—    Не от нас это строится, Евгоаф Павлыч: кого господь укажет, за тем и быть Марине.

Это известие еще больше разгорячило Евграфа Павлыча, и он еще больше начал пьянеть от одной мысли о соблазни­тельной близости запретного плода. Ну, да ничего, толь­ко бы споить попов, а там все уладится само собой…

Это жестокое пьянство продолжалось ровно три дня и три ночи. Евграф Павлыч помнил, как сквозь сон, что поп Андрон преподнес им какую-то заветную наливку на какихто травах — целую ведерную бутыль. Все пили рюмку за рюмкой, так что под конец у Евграфа Павлыча заходили столбы в голове. Потом все как-то перемешалось, точно было подернуто дымкой.

На четвертый день.Евграф Павлыч проснулся поздно. Го­лова у него трещала, как расколотая. Он долго не мог от­крыть слипавшиеся глаза, пока не повел рукой. Рядом с ним на подушке лежала другая голова. Евграф Павлыч быстро поднялся на постели и даже раскрыл рот от удивления: он лежал на какой-то необыкновенно широкой кровати, а рядом с ним спала поповна Марина. Да, это была она, вся ро­зовая, в сиянии своих рассыпавшихся золотых волос…

—   Где же это я? — старался припомнить Евграф Павлыч и потом ударил себя по лбу.— В Ключиках, у попа Андрона… ха-ха!.. Очень хорошо… Однако ведь это, кажется, комната Марины? Да, да, все были пьяны, потом… потом…

Марина проснулась и смотрела на Евграфа Павлыча за­спанными, улыбавшимися глазами и нисколько не стесня­лась своего нового положения, а даже потянулась, как кош­ка, и обняла его своей теплой, белой рукой.

—   Здорово кутнули,— проговорил наконец Евграф Пав­лыч, напрасно стараясь припомнить подробности этой ночи.— Послушай, Марина, я тихонько вылезу в окно, а то, пожалуй, поп Андрон проснется, и тогда плохо будет…

Поповна ничего не ответила, а только быстро спрятала свое улыбавшееся, залитое румянцем лицо в подушку.

«Вот молодец девка!» — невольно подумал Евграф Пав­лыч, поцеловал Марину в крепкий затылок, точно заткан­ный вившимися золотыми волосиками, и начал быстро одеваться.

Окна были завешены кисейными занавесками, но через них можно было рассмотреть, как по двору ходили какието люди (окна из комнаты Марины выходили во двор). Зна­чит, бежать через окно нечего было и думать. Оставалась дверь, но за дверью в соседней комнате слышались чьи-то шаги и осторожное покашливанье.

«Ох, плохо дело, поп проснулся,— со страхом подумал Евграф Павлыч, не зная, как ему выбраться от ласковой по­повны.— А, все равно, скажу, что попал сюда пьяный… ниче­го не помню… отлично!»

Евграф Павлыч приосанился, приотворил дверь и увидел в соседней комнате кипевший самовар, за самоваром «зелено­го попа» и самого попа Андрона, который сидел на дива­не в больших серебряных очках и читал какую-то книгу в чер­ном кожаном переплете. Дезаться было некуда, и Евграф Пав­лыч вышел, немного сконфуженный.

—    А, вот и ты,— весело заговорил поп Андрон и пошел навстречу к Евграфу Павлычу с распростертыми объятиями.— Ну, Евграфушка, давай поцелуемся.

Зеленый поп тоже показывал все свои гнилые зубы и тоже полез обниматься.

—     Слава богу, слава богу! — повторял зеленый поп.— По­здравляем вас, Евграф Павлыч, с законным браком…

—    С каким законным браком?

—     А то как же? Изволили вчерашнего числа вступить в закон,— объяснил зеленый поп.— С радости-то, видно, всю па­мять отшибло… Я вас и венчал, Блохин был свидетелем. Да…

—     Да вы с ума сошли, простоволосые черти! — не своим голосом закричал Евграф Павлыч и только теперь припомнил, что действительно был в церкви вчера, горели свечи и т. д.— Это вы пьяного меня обвенчали?., а?

—     Полно шутить, Евграфушка,— серьезным тоном загово­рил поп Андрон.— Не такое это дело… Я не навяливался с дочерью: сам в ногах ползал у меня да просил согласия.

—    А где Федька?

—     На погребице вместе с Блохиным лежат вторые сутки: зело угобзились…

Евграф Павлыч подумал, подумал, покачал головой и наконец проговорил:

—    Ну, попище, перехитрил ты меня… да, ловко околпа­чил…

X

Свадьба была отпразднована на той же ноге в Ключи­ках, и празднество продолжалось целую неделю. В озна­менование торжества вся посуда в поповском доме была пере­бита влоск, переломана вся мебель, и, войдя в азарт, пьяные гости изорвали в клочья все платье друг на друге, так что для продолжения праздника из Кургатского завода была выписана целая партия киргизских азямов, которыми и при­крылась пьяная нагота. В этой свалке погиб и знаменитый зеленый подрясник запрещенного попа, обвенчавшего молодых.