Memento - Радек Йон

— Ты откуда?

— С работы. Пришлось задержаться. Надо отработать два прогула.

Михал теряет дар речи.

Она отправляется в ванную, напускает воду, добавляет пены.

— Говори, где ты была?

Ева удивленно оборачивается.

И тут он увидел! Зрачки как маковые зернышки! Медленно, очень медленно до Михала начинает доходить.

— Но ведь это…

Он слишком хорошо знает, от чего бывают зрачки-точечки. Михал хватает ее за руку, рвет рукав блузки.

— Садист! — орет Ева, пытаясь вырваться.

Он снова судорожно сжимает ее руку. В локтевой ямочке малюсенькая, совсем незаметная, зато свежая ранка от укола.

— Кто тебе дал? — ревет он.

Ева молча качает головой.

— Кто? Говори!

Бежать некуда.

— Ну, расскажи, чем ты за это заплатила?

И ты еще спрашиваешь, проносится в голове. Напускает ванну, чтобы все с себя смыть! Моя любовь!

— Потаскуха!

Ненавижу тебя!

Пытаясь уклониться от пощечины, Ева спотыкается о ванну. И падает в нее. Чугун звенит от удара затылком. Похоже, она даже не чувствует боли. Напичканная черт знает чем почти до потери сознания.

Ночью она во всем призналась. Один лаборант из гинекологии дает ампулу морфия, если с ним переспишь.

— Мерзкий слизняк. Сопит и потеет, как свинья. А воняет! Мышь скользкая, — всхлипывает Ева.

На плечах у нее обязательно останутся синяки от стиснутых пальцев Михала.

— Обещай, что никогда больше туда не сунешься! Ты же любишь меня! Я убью тебя, если пойдешь еще раз!

— Что мне делать, Михал? — всхлипывает Ева на его плече.

— Пойдем к врачу. Он должен тебе помочь.

Она тут же отодвигается. Кричит:

— Добровольно засесть на полгода в психушку? Ты спятил?

— Тогда пробуй сама. Но туда ты больше не пойдешь!

Вот так мне приказывал отец, осеняет Михала. И чувствовал, наверное, такое же бессилие. Полная безнадега — никакого отпора и никакой уверенности.

— Как же мне выдержать на работе? — шепчет Ева.

Все было лишь вопросом времени. Рихард точно вычислил, насколько мы втянулись. И когда надо перестать снабжать нас кайфом.

Вечный страх — выдержит ли Ева целый день на работе, а потом еще весь вечер. Ужасная ночь с кошмарами до самого утра и снова дневная круговерть.

Я умираю от ревности. В мозгу засела одна и та же картина — толстое, потное тело дергается на худенькой фигурке Евы. И с каждым днем вероятность того, что это повторится, все правдоподобнее. Никого и никогда я не видел на таком дне, как Еву. А что, если я могу этому помешать?

На пятый день Михал позвонил в дверь Рихарда. Ради нее или ради себя? Помочь Еве или самому хотя бы на минуту сбросить напряжение?

Врезать бы разок по этой ухмыляющейся харе. Михал прячет руки в карманы. От греха подальше.

— Для тебя найдется что-то совершенно сногсшибательное, — улыбается Рихард. — Такая комбинация никому и не снилась.

Интересно, подождет он, пока кайф начнет действовать? Конечно. Он всегда был очень предупредительным. На диване грубая ткань пледа с огромными цветами. Они словно сплетаются друг с другом.

Ткань царапает кожу. Все тело разом как в огне.

Господи боже!

Ева! Господи боже!

Нет, так жить нельзя! Запасов от Рихарда хватило ровно на два дня. Скорей бы уж приезжали предки. Пусть будет скандал. Пусть хоть что-нибудь произойдет. Даже конец света!

Что завтра?

Что послезавтра?

Вообще не спорить с Евой! Запихнуть в такси и отвезти к врачу, который был в тот раз в вытрезвителе.

Рак воли, говорят о наркомании.

— Если хотите услышать мой совет, не пытайтесь сейчас спасти Еву. У вас нет никаких шансов. Скорее, не вы вытащите ее, а она затянет вас… Это жестоко, я знаю. Но для вас это вопрос жизни.

Плевать мне на такую жизнь!

Куда же она отсюда сбежала? Откуда я знаю! В голове картина: жирное тело и тщедушная фигурка Евы. Уйма других тел. Свиньи! Любой ценой вызволить ее из этого! Судорога ревности до самого желудка.

— Спокойно, пан Отава, спокойно… Вам приснилось что-то страшное? У вас температура. Не бойтесь, мы вам поможем.

Как мама, когда я болел. Улыбка в лучиках морщинок.

Он кивнул, что понял.

— Попробуйте хотя бы выпить чаю…

Сестра с подносом.

Желудок свело, но рвать было нечем.

— Нога болит?

Он кивнул. Болело, как никогда раньше. Жар от щиколотки к бедру, боль, стреляющая снизу вверх.

— Придется сделать вливание с антибиотиками. Если вообще удастся найти участок вены, куда можно ввести иглу. Да, серьезно вы над собой поработали, скажу я вам. Когда же вы начали колоться?

Сколько прошло лет? Пять, шесть? Почти десять уже. Он вдруг понял, что не может говорить. Язык приклеился к нёбу. Изо рта вырвался хрип. Потрескавшиеся от жара губы разлепились лишь на секунду и снова замкнули за собой то, что он силился сказать.

Что нужно было сделать, черт побери, чтоб все закончилось совсем иначе? Ну что?

Добровольное лечение у Аполлинара[16]. Чумовоз вызвали прямо в поликлинику.

— Что с тобой, Михал? — перепуганная мама.

Возвращение из-за границы, какое не приснится и в страшном сне.

— Я знала, не надо было мне никуда уезжать! Давай заберу тебя домой? У тебя будет все, что захочешь…

Ну конечно. И Еву я буду видеть. И кайф доставать.

— Спроси лучше у врача, мам.

Не было сил объяснять. Такое чувство, что нет вообще никаких сил.

— Но почему все это? Не хочешь учиться? Ладно. Отцу я попробую объяснить. Ты не волнуйся. Слышишь?

А что, если врач прав? Неужели, чтобы спастись самому, надо бросить Еву на произвол судьбы? А что у меня тогда останется?

— Михал! Не убивай меня, ну пожалуйста… Не нужно было нам уезжать, я знаю. Ты еще ребенок. Вернемся домой. Я возьму отпуск за свой счет. Будем всегда вместе. Все уладится, вот увидишь. Мы привезли тебе из Канады калькулятор…

Он покачал головой.

— Ты ведь еще совсем мальчик. Я буду заботиться о тебе днем и ночью…

Слезы.

Боже мой, этого только не хватало.

— Правда, мам, спроси лучше у врача, он тебе объяснит.

Вечером, перебирая в уме весь разговор, Михал подумал, что и на этот раз сбежал от нее, как маленький. Побеги — это в моем стиле.

Но Еву я все-таки найду. Сразу, как оклемаюсь. И вытащу из этого. Любой ценой вытащу.

Тринадцать недель военной муштры в лечебнице. А вместо хэппи-энда — повестка в военкомат.

— Я уже говорил об этом с твоей матерью, Михал. В данной ситуации армия для тебя — и в самом деле шанс.

— Гениальный! — оборвал Михал своего загорелого мучителя.

— Считай, на два года она вырвет тебя из этой среды. Два года не будет доступа к наркотикам, не то что здесь. Если, конечно, не заниматься их добычей серьезно. За этот срок есть надежда выздороветь.

— Два года в казармах — терапия что надо, — ухмыляется Михал.

— И еще. Тебе полезно ненадолго оторваться от семьи.

— Не понял?

— Твоя родительница на тебе зациклилась. И это понятно. С тобой ей гораздо проще, чем с отцом. Никакого секса, надежно, безопасно. Ребенок должен любить мать, потому что зависит от нее. Вот она и не хочет, чтобы ты повзрослел. Подсознательно желает твоей зависимости. Не от наркотиков, естественно. По крайней мере пока. Она хотела бы, чтоб ты навек принадлежал только ей. Понятно, в армию ты пойдешь без особой радости. Обстановка там, конечно, стрессовая. Но если два года продержишься без наркотиков, то после демобилизации это будет уже сущим пустяком.

Само собой. Всякое говно для меня ужасно полезно, злился про себя Михал.

— А знаешь, почему я ужасно люблю ходить в горы? — неожиданно спросил врач. — Тащиться целый день с тяжеленным рюкзаком за спиной — порядочная глупость. Но когда его наконец снимаешь, такое чувство, будто вот-вот полетишь, — улыбнулся он.

Вместо напутствия, подумал Михал. Гран мерси. Уж лучше бы я, кретин, учился.

Предписание, которое мать принесла с таким ужасом в глазах, было в Восточную Словакию.

Весь первый год как пыльным мешком прибитый. Жуткая апатия. Теперь уже все равно. Просто мы где-то заблудились. Почти каждое второе воскресенье приезжает мама. Ночным скорым. Только мне все равно ничем не помочь.

А Ева? Осталось одно воспоминание.

— Это не опасно — быть сапером? — ужасается мама.

— Нормально.

— Михал, скажи мне правду.

— Да совсем не опасно. Бывает, месяц, а то и два, если ничего не находят, работы вовсе нет.

— С чего это ты вдруг разжирел? — удивляются ребята в казарме. Первые полгода в армии худеет почти каждый. — Всё бы тебе чем-нибудь отличиться, а?

Знали бы они, отчего я толстею. Или, вернее, почему до этого был глиста глистой.

В субботу увольнение — коллективная вылазка в кино. Даже в местный клуб в конце концов привезли «Челюсти»[17]. Билеты заказаны за месяц. Ребята летают по роте, словно перед дембелем.