Ты будешь страдать, дорогая - Натали Фокс

Они обогнули бассейн и сквозь арку из вьющихся роз направились в другую часть сада, при виде которой у Джеммы перехватило дыхание, так как их глазам открылся настоящий рай. Орхидеи, сотни орхидей, прозрачно-восковых, экзотических, красочных. Их пышные яркие головки выглядывали отовсюду.

— Какая красота, просто фантастика! — ахнула Джемма.

Фелипе сорвал один цветок, нежно-кремовый, едва раскрывший изящные удлиненные лепестки, настолько совершенный, что где-нибудь в Париже или Лондоне за него отдали бы целое состояние. Улыбнувшись, он пристроил орхидею в гагатово-черной блестящей шевелюре Джеммы и посмотрел на нее пристальным взглядом. Джемма не смогла выдержать его: она была расстроена той болью, что прочитала в его глазах. Девушка отвернулась и сделала вид, что рассматривает один из самых необычных цветков. Фелипе хихикнул за ее спиной — и вот тогда она все поняла. Для него это просто игра, с горечью подумала Джемма, и очень жестокая. Что ж, она не станет подыгрывать ему, хотя именно этого он и ждет.

— Они все твои? — поинтересовалась она.

— Мои и Агустина. Наше общее хобби. Джемма нахмурилась. Ей хотелось узнать побольше об их хобби, но Фелипе уже развернулся и направился в сторону бассейна. Она догнала его.

— Ты на него работаешь? — Еще один вопрос, который свидетельствовал о том, как все-таки мало она знает о Фелипе.

— Да. Я его финансовый директор.

— А ты не можешь мне немного рассказать о нем? — попросила Джемма. — Я имею в виду… что мне это необходимо для работы. Чтобы портрет оказался удачным, мне необходимо знать, что он за человек.

— В принципе он может быть настоящим негодяем, но он состоятелен, удачлив, и это, как правило, привлекает большинство женщин, — безразличным тоном произнес Фелипе.

Это что, очередная шпилька, намек, что она — как раз одна из «большинства женщин»? Пропустив колкость мимо ушей, Джемма подумала: ничего себе портрет получится — богатый, удачливый негодяй, да еще оказавшийся ее родным отцом!

Они уже оставили позади себя бассейн и приближались к церквушке рядом с виллой. Раньше Джемма ее не заметила, но теперь обратила внимание, что прямо от входа в церковь скрытая от глаз тропинка ведет к двойным дверям в боковой стене виллы. Джемма мгновенно вычислила, что это дверь из той самой закрытой комнаты — личного кабинета Агустина де Наваса. Наверное, он очень набожен.

— Вот тут ты будешь работать — разумеется, если Агустин позволит. Сюда в течение долгих лет не ступала нога человека. — Фелипе полез в карман за ключом.

Джемма открыла было рот, чтобы возразить, что она ни за что не станет рисовать в Божьем храме, разве что епископа или папу римского, но в этот миг Фелипе распахнул дверь.

Он прошел в помещение, раздвинул шторы на окнах. Джемма сняла очки, уронив при этом орхидею, и наклонилась, чтобы поднять цветок. Разогнувшись, она не сдержала восторженного вздоха.

Церковь оказалась вовсе не церковью, но самой прекрасной студией из всех когда-либо виденных ею. Куполообразный потолок снаружи придавал зданию облик церкви. Пол из золотистой сосны покрыт пылью, и по всей просторной комнате, залитой потоком хлынувшего солнечного света, заплясали пылинки.

Одно из окон студии было самым огромным, почти во всю стену высотой. Фелипе поднял жалюзи — и освещение в комнате стало иным: поскольку деревья снаружи отбрасывали густую тень, то сюда попадал теперь не прямой солнечный свет, а рассеянный, тот самый, который как раз подходил для работы.

Джемма озиралась в благоговейном восторге; этот неожиданный сюрприз на какое-то мгновение заставил позабыть ее обо всех тревогах. Она увидела небольшую кухоньку, отгороженную восточной бамбуковой ширмой, дверь в крошечную ванную, туалетную комнату и душевую кабинку. Вдоль белых стен расставлены мольберты, и несколько кушеток под шелковыми покрывалами расположились в художественном беспорядке. На одной из стен висели полки, забитые красками, коробками с кисточками, карандашами, жестянками с пастелью и углем. Аккуратная стопка полотен всевозможных размеров и форм высилась в одном из углов студии.

— И этого никто никогда не использовал? — Джемма в изумлении посмотрела на Фелипе.

— Вот теперь и используют. — Ответ Фелипе гулко отозвался под высоким куполом. — Я пришлю сюда женщин, чтобы все привели в порядок. Пора уже этой студии увидеть свет Божий.

— Но зачем же ее построили, если никто ею не пользуется?

Фелипе ответил не сразу. Он медленно провел по спинке жесткого кресла, взглянул на покрытые пылью пальцы.

— Фелипе? — хрипло шепнула Джемма. Наконец он обратил на нее взгляд темных, непроницаемых глаз.

— Ходят слухи, что он построил студию для одной женщины, которую повстречал где-то в Европе и которую очень любил…

У Джеммы пол поплыл под ногами, и она беспомощно схватилась за край одной из кушеток. О Боже, неужели Агустин построил это для ее матери?

— Правда, мало кто может представить себе Агустина, без памяти влюбленного в женщину, — с каменным выражением на лице продолжал Фелипе, — и меньше всего — его несчастная жена.

Его жена? Горечь в его голосе лишь усилила смятение в душе Джеммы. На дрожащих ногах она обошла кушетку. Ей просто необходимо присесть, пока она не потеряла сознание. Так, значит, Агустин женат. И его жена станет еще одной горькой каплей в переполненной чаше ее терпения.

— Его… его жена? — еле слышно выдохнула она.

— Она умерла. Пару лет назад. По моему мнению, для нее смерть явилась блаженным облегчением. Их брак не был счастливым.

— А почему они не разошлись? — тяжко вздохнула Джемма.

— Разошлись? — презрительно бросил Фелипе. — Ты забыла, что это католическая страна. Браки заключаются здесь на всю жизнь.

— И даже если брак не удался, нужно с ним как-то мириться? — невольно вырвалось у Джеммы.

— Но лучше всего сначала не совершать ошибки. То есть жениться здесь следует только тогда, когда окончательно убедишься, что берешь замуж истинно свою женщину, — ровным тоном проговорил Фелипе, как будто в жизни все это было так просто осуществить.

Джемма подняла на него глаза, надеясь прочитать на его лице хоть какие-то намеки на то, как следовало понимать эти слова: он имеет в виду себя или говорит вообще? — но оно было бесстрастно. За время их лондонского романа никто из них не обмолвился ни словом о браке, да и могло ли быть иначе? Неделя — очень малый срок, и все же их чувства друг к другу казались такими глубокими, что мысль о браке, очевидно, неизбежно возникла бы. Наверное, да; но между ними встала Бьянка.

— Что с тобой? — Склонившись над кушеткой, Фелипе убрал с ее щеки прядь волос. — Ты побледнела. — Его голос звучал почти нежно.