Обреченный убивать - Виталий Гладкий

Второй раз, уже перед тем, как я начал на него работать, поддержка шефа пришлась очень кстати: я, к тому времени прозанимавшись почти три года в одной подпольной шарашке кунфу, влип в драку на танцплощадке. Меня пытались пырнуть ножом, пришлось защищаться жестко, и парень, решивший побаловаться "пером", остался калекой на всю жизнь.

Доказать свое право на самозащиту я не смог, потому как танцплощадка находилась в другом районе города, где у меня не было ни друзей, ни сочувствующих. Свидетели клепали на меня, что только могло им в голову взбрести.

Шеф опять не поскупился, купил всех свидетелей на корню, в суде они отказались от своих показаний, и я остался на свободе.

– Отпустите меня, – взмолился я. – Поверьте, я и впрямь больше не могу. Дошел до точки.

– Я тебя не держу. Мы просто работали вместе. И ты ни в чем не был обижен. Ты волен поступать, как тебе заблагорассудится. Но ты забыл, что долг платежом красен.

– Свои долги я вам уже вернул. С лихвой. Если вы считаете, что платили мне слишком много, я верну деньги.

– Деньги… – Шеф саркастически покривился. – Мальчик мой, разве это деньги? Так, шелуха, мизер… Ты еще только на подступах к настоящим деньгам. К большим деньгам. И ты будешь их иметь, сколько захочешь: сто, двести тысяч, миллион. Выполни мою последнюю просьбу – даю слово, что последнюю! – и я возьму тебя в компаньоны. Голова у тебя работает прилично, человек ты надежный, проверенный – лучшего помощника трудно сыскать. А чернухой заниматься больше не будешь. Для этой работы люди всегда найдутся.

– Спасибо за доверие, но я не хочу. Плевать я хотел на большие деньги. Они меня к "вышке" приведут. – Ну, этого я, предположим, не допущу…

Мягкий, убаюкивающий голос шефа вдруг стал скрипучим, неприятным.

– "Вышка" предполагает судебное разбирательство…

Я понял и почувствовал холодок под сердцем. Значит, дорога у меня теперь только одна…

– Кончать меня сейчас будут или как? – спросил я сквозь зубы.

– Предположим, это совсем не просто сделать…

Не возражаю, тут я согласен.

– Но зачем ты так плохо обо мне думаешь? – продолжал шеф. – Или я тебе дал повод?

Я не отвечаю, смотрю, стиснув зубы, в ночную темень. Вот он – финиш… Возможно, я приду к нему позже, все зависит от моего согласия. Впрочем, какая разница?

Но Оля, Олюшка… Я хочу ее увидеть! – Кого на этот раз? – глухо бормочу, не глядя на шефа.

Он колеблется, пытаясь заглянуть мне в лицо, хотя что можно увидеть в мелькании светящихся фар редких легковушек, проносящихся мимо? Затем решается и, придвинувшись поближе, тихо говорит мне на ухо…

Ну, это уже слишком! Видимо, мои мысли отразились на лице, потому что шеф резко отстранился и надолго умолк.

Я тоже молчал. Первым заговорил он:

– Я тебе доверил… большую тайну. Надеюсь, ты это понимаешь. И чтобы между нами не было недомолвок, должен сообщить: в случае чего – ты знаешь, что я имею в виду, – мы позаботимся и о твоей любимой девушке.

Мир обрушился на меня, задавил под своими обломками. Мерзавец, как он посмел?! Ольга – заложница? Я даже не понял, как очутился в моей руке наган. Ярость захлестнула меня, лишила разума.

– Убью… – прохрипел я. – Сейчас, здесь…

– Я тебе сказал – в случае чего… – Голос шефа дрогнул. – Ты должен и меня понять…

Стрелять! Выпустить полбарабана в него, затем кончить Додика… а потом себе пулю в лоб… А Ольга? Она ведь ничего не знает, ни в чем не виновата. Мои грехи, мне и расхлебывать…

– Оставьте ее в покое… – снова хриплю я. – Иначе я за себя не ручаюсь…

– Ладно, ладно, все… – торопливо говорит шеф и мягким движением отодвигает дуло нагана в сторону. – Извини, я переборщил. С кем не бывает. Успокойся, с ее головы и волос не упадет.

Не верю я ему, не верю! Но делать нечего – киваю и прячу наган. Шеф быстренько прощается, хлопает по плечу и исчезает. Минуты через две появляются Додик и компания.

– Поехали, – улыбается мне рожа неумытая; я стою возле машины.

– Без меня… – отвечаю ему.

– Это почему? – удивляется Додик.

– Катись…

– Ну, как знаешь… – косится на мою руку; ее я держу на поясе – поближе к оружию.

Они уезжают. Я облегченно вздыхаю и вдруг сажусь прямо на асфальт – ноги стали ватными…

Опер

Фишман защищался с упорством, которое трудно было предположить в человеке такого склада характера. И все же Хижняк "дожал" его – мрачные стены следственного изолятора и дикие нравы сокармерников из уголовной среды оказались весьма действенным средством.

Фишман начал давать показания, когда ему пообещали отдельную камеру. Известно ему было немного, но вполне достаточно, чтобы представить картину тотальной системы коррупции, опутавшей город и область.

Кооператив "Свет" был создан для легализации торговли импортной видеоаппаратурой, компьютерами и прочей электроникой, поставлявшейся зарубежными партнерами по подпольному бизнесу.

Контрабанда доставлялась в город частично транзитными рейсами в автофургонах, но больше в ящиках с импортным оборудованием для строящегося завода по производству магнитофонов.

Расплачивались за заграничный товар преимущественно антиквариатом и золотыми изделиями. По самым скромным подсчетам, месячный оборот торгово-закупочного кооператива "Свет" составлял около десяти миллионов рублей.

В чьих карманах оседали эти деньги? Фишман, увы, этого не знал – зицпредседателя в такие подробности не посвящали. Он лишь передавал выручку от тайных операций в условленном месте некоему молодому человеку без имени, молчаливому и угрюмому.

А перед этим обычно звонил шеф и назначал дату, время и место встречи. Шефа Фишман и в глаза не видел.

Новость принес Баранкин.

– Ты слышал, что случилось в СИЗО? – спросил он, передавая мне оперативные сводки.

– Не приходилось… – буркнул я в ответ, не придав должного значения словам Баранкина.

– Вчера поздним вечером подследственные захватили заложников! Требуют, чтобы им дали оружие, деньги, машину. Генерал вызвал спецназовцев.

Некоторое время я сидел спокойно, переваривая услышанное. Новость, конечно, была из ряда редких, но собственно говоря, мне-то что… И вдруг меня словно током ударило: Фишман!

Я включил селекторную связь.

– Товарищ подполковник! СИЗО…

– Знаю, – перебил меня Палыч. – Только что звонил. Спецназ готовится к атаке. Договориться… э-э… не удалось. Выезжаем туда. Поторопись…

В СИЗО хаос: расщепленные взрывом двери, куски штукатурки, кислый дым от взрывчатки, который еще не успел выветриться. Ребята из спецназа курят, устроившись на каких-то ящиках у ворот. Только немногие сняли бронежилеты, остальные отдыхают в полной экипировке, до боли знакомой мне по Афгану.

Начальник следственного изолятора бледен и не выпускает из зубов сигарету, дымит, как заводская труба. Они с Палычем старые приятели.

– Из-за этих сволочей чуть кондрашка меня не хватила… – жалуется он подполковнику. – Теперь комиссии забодают – такое ЧП…

– Ты мне вот что скажи – убитые есть? – нетерпеливо спрашивает Палыч.

– Один. Всего один. Подследственный.

– Из тех, кто брал заложников?

– Нет. Этих молодчиков взяли живьем.

– Фамилия? – не отстает Палыч.

– Не помню. Зачем тебе?

– Нужно.

– Сейчас справлюсь…

Начальник СИЗО подзывает кого-то из своих сотрудников, спрашивает, тот разводит руками, при этом глупо ухмыляется. Мне его состояние понятно – радуется, что в такой передряге жив остался.

– Где труп? – наконец теряет терпение Палыч. – Веди к нему…

Убитый лежит на полу одной из камер. Он прикрыт какими-то тряпками, кажется, старыми простынями. Палыч, кряхтя, присаживается на корточки и открывает лицо покойника. Смуглая кожа, черные, чуть тронутые сединой кудри, крупный нос… Фишман!

– Как это случилось? – глухим голосом спрашивает Палыч.

– Когда спецназ вышибал дверь взрывом. Ему размозжило голову, – отвечает начальник СИЗО.

– А как он оказался под дверью? Ведь он не был… э-э… с теми, кто брал заложников.

Начальник СИЗО, как перед этим его подчиненный, в недоумении разводит руками…

– Ты предполагал нечто подобное? – усталым, бесцветным голосом обратился ко мне Палыч, когда мы усаживались в машину.

Я совершенно разбит, подавлен: похоже, все наши усилия и старания теперь не стоят выеденного яйца. – Угу… – Это единственное, на что у меня хватило духу. Мы молчали всю обратную дорогу. И только у входа в управление меня прорывает:

– Товарищ подполковник! Чем я провинился, что вы именно мне это дело сосватали? Ведь вы знали, знали, чем оно пахнет!

– Знал… – угрюмо соглашается Палыч. – Потому тебя и выбрал. – Спасибо за доверие.

Что-то мутное, нехорошее поднимается из глубины души, и меня охватывает необъяснимая злость.

– Между прочим, моя жизнь мне пока еще не наскучила.