Игры без чести - Ада Самарка

Но последствия этого приключения оказались куда более трагическими, чем думалось Славке на следующее угрюмое утро. В конце концов он даже признал, что было хорошо — и ему и ей — и что это есть вся проза жизни, жизненный механизм, все, что говорил Вадик… без этого никак нельзя.

Буквально через пару дней в институте была диспансеризация. Она предусматривала и поверхностный осмотр того, что вдруг начало жечь и чесаться буквально за полчаса до входа в кабинет. — А это что за выделения? — спросил врач. Не спросил, а констатировал.

В кожвендиспансере, куда его направили за результатами анализа, был произведен своеобразный допрос, дабы выявить очаг заболевания. Не желая навлечь тень ни на кого из знакомых, Славка угрюмо сказал, что имени девушки не знает (а ведь так оно и было!) и произошло все спонтанно, в подъезде, номер дома он не помнит, так как был пьян.

Несмотря на отсутствие неприятного осадка по отношению к открывшейся половой теме, после этой истории чистоплотный, щепетильно относящийся к здоровью Славка стал любыми способами избегать встреч с компанией, что была тогда на вечеринке. Возможно, это был какой-то психологический ступор, который должен был со временем исчезнуть. Ведь опыт в ванной был повторен у Вадика дома уже с другой женщиной и без тяжких последствий. Но из-за прогулов, не таких уж и солидных, Славку вдруг неожиданно отчислили. Несмотря на оформленную академку, забрали в армию. Были, конечно, варианты, но Зоя Михайловна вообще выступала против высшего образования и верила почему-то, что военная служба пойдет сыну на пользу. К тому времени у нее имелось два магазина и цех по пошиву «канадских» дубленок, так что особого толка от специальности физика-атомщика она не видела, а сбить с него романтическую блажь не мешало бы.

14

Классические проводы не удались. Напиваться и куролесить с компанией Славка не любил, и шумная часть мероприятия удачно прошла без его участия. Вчетвером пошли гулять по Киеву. Светило солнце — первое, жаркое почти, весеннее, — растапливая остатки почерневшего твердого снега, прилипшие с краю на урны и по углам тенистых дворов в центре города. Киев удивительная столица — где еще можно пройти по центральной улице и сразу за величавой площадью с гостиницей и музеем Ленина упереться в глухой, местами труднопроходимый парк! Огромный, безлюдный, полный каких-то особенных шумов и шорохов, какие встречаются обычно далеко за городом. Только где-то внизу монотонно, едва слышно гудит и позвякивает шоссе на набережной.

Вадик пришел с красивой черноволосой девочкой в короткой юбке с тремя красными пуговицами и флуоресцентно-ярких бирюзовых лосинах. Ей было лет четырнадцать — неоформившееся, неоднозначное какое-то лицо, кошачье и нездоровое одновременно, детские ресницы, с которых осыпается тушь. И вообще вся она, какая-то слюнявая, мокрая, казалась отчего-то очень грязной, хотя глаз при пристальном сканировании ничего конкретно грязного не находил. Со Славкой тоже была девушка, немного другая, но тоже в лосинах. Они нашли место с сухими скамейками и вдали от глаз редких прохожих стали целоваться. Славка чувствовал, что по идее в его жизни сейчас должно произойти что-то важное. Девочка эта, семнадцатилетняя Танюша, похожая на черного кокер-спаниеля, кареглазая, смугленькая, как экзотическая конфета с корицей, сидела на нем верхом, крепко обвив ногами. Они встречались уже почти три месяца, два из них прошли вполне целомудренно, а несколько недель назад невероятно трогательно, в атмосфере крайней теплоты и нежности между ними произошло то, что с ней случилось впервые.

В воздухе нестерпимо пахло весной, на набухших почках повисли крупные капли, из-под прошлогодней серо-коричневой листвы вовсю лезла зелень. Таня сидела счастливая, прижавшись к нему всем телом, и сладко вздыхая, говорила, что будет его ждать. И писать письма. А Славка отчего-то чувствовал себя мерзавцем, потому что перспектива поездки куда-то вон из города, смена всего этого комфортного и бестолкового на азарт выживания в новых враждебных условиях радовала его, хотя, прощаясь с милой Танюшей, нужно было печалиться. Пальцем он нащупал маленькую дырочку в лосинах, в том самом месте, где они чаще всего и рвутся. Блестящая ткань была сильно натянута, и до искомого места оставалось еще сантиметров пять. Это был акт дозволенного любопытства, и Славка снова помрачнел оттого, что делается все не так, без фейерверка чувств. Ткань ее трусиков ощущалась под подушечкой пальца как мягкий щенячий животик.

Вадик со своей партнершей целовались, широко открывая рты и чавкая, потом свалились со скамейки, и девочка, кажется, больно ударилась, но, чтобы его не расстраивать, виду не показывала.

Но по крайней мере в одном Славка был честен перед собой и, готовясь к отъезду, как бы ни велик был соблазн, не стал прощаться с Танюшей так, как хотелось ей. Он был сдержан и немногословен и именно в момент окончательной разлуки испытывал к ней самые светлые, самые нежные чувства, удивляясь, что в них нет при этом ни грана любви. Хотя что такое эта любовь? Она представлялась ему чешуйчатым монстром в красном полумраке, как какой-то неопределенный клубок, потеря рассудка, жар, боль и сладость, сплавленные намертво, то, что захлестывает, выбивая дыхание, и само потом становится воздухом.

В условленное время пятеро восемнадцатилетних притихших пацанов собрались в военкомате с вещами. Тогда, на вокзале, в глазах добродушного прапора было и впрямь много искреннего и неожиданного сочувствия.

— Ну шо, хлопці, поїхали?

Воинская часть находилась на северо-западе, в полесье, где-то за Ковелем. Славка тогда с особым увлечением читал едва появившиеся книги Солженицына, публиковавшиеся в толстых журналах отрывки из диссидентских воспоминаний. Готовясь к армии, он вообще-то представлял себя немножко врагом народа, осужденным по 58-й статье. Ковель, знакомый ему лишь по описанию в книге «Мальовнича Україна», мог вполне сойти за Сибирь, и оттуда он, тихонько посмеиваясь над собой, готовился бежать в случае нечеловеческих условий, как Евфросиния Керсновская в своих «лагерных комиксах» (две цветные вкладки в «Огоньке» за 1990 год) бежала по тайге более полутора тысяч километров, одна, без еды и теплой одежды.

Но все оказалось совсем не так.

Попади они туда даже три года назад, служба была бы и впрямь адской — секретный объект, войска ПВО, огромное подземелье, тщательно спрятанное в лесах, наружу показываться нельзя: рассказывают, что в увольнение выпускали только наверх, воздухом подышать, на небо посмотреть.

А в 1993 году там, как и во многих других местах, царил сонный бардак. Денег на учения не было, дела до солдат там тоже не было, поэтому служба сводилась к охране входов в подземелье. Также, по негласному соглашению, строились коттеджи для руководства, в том числе и по заказам, получаемым руководством от мирных, но обеспеченных граждан. Лес, где располагалась часть, считался заповедным, были и озера — красотища, словом. Все, что можно было украсть из секретных подземелий, было уже украдено верховным начальством. Жизнь в части протекала спокойная, расслабленная. Дедовщина, которой принято бояться больше, чем врагов, — и та была чисто номинальной и сводилась к стирке и уборке. Собственно, тут Славка не возражал, все было справедливо. Отношения вообще складывались со всеми хорошие, легкие — а зачем их портить-то, когда все так спокойно, в поселке веселые девчата, есть ферма неподалеку…

Зоя Михайловна добилась цели, и если бы не эта армия, быть может, ее сын вырос бы другим. Тут же он окончательно вошел в ворота зрелой, состоявшейся мужской жизни, где зависишь только от себя, своей совести. Пронзительный миг был скуп на события, но остался одним из ярких воспоминаний всей его жизни. В одно солнечное декабрьское утро Славка пробирался лесом от Лоры — старше его на четыре года сочной блондинки, медсестры в поселковой больнице. С одной стороны, в этом утре не было ничего примечательного (да и в ночи тоже), но почему-то играло, радовало все вокруг. Он специально шел по снегу, свернув с тропы, проваливаясь кое-где по колено, пронзительно остро пахло морозом и соснами, щеки сводило от улыбки и румянца, было холодно и жарко одновременно. Дух перехватывало то ли от счастья, то ли оттого, что воздух был другой, ловился только ртом. Ушанка съезжала набок, куртку он не застегивал. На полянке блестел, золотясь, свежий мягкий снег без единого следа — пушистый, морозный. Небо из-за припорошенных сосновых верхушек светило ярко-голубым. Где-то дома его ждет мать, суровая и любимая, Вадька учится в своем университете и на что-то туманно намекает в последнем письме, наверное, снова кого-то трахнул, а Лора, накрасившись, нахлобучив шапку из нутрии и замотавшись в пальто, идет сейчас осторожно, боясь поскользнуться, по блестящей на солнце дорожке — такая же румяная и довольная — к себе на работу. Счастье, облегчая дыхание, заползло в легкие, теплыми мягкими пальчиками затопталось в голове. Весь мир был у его ног.