Триктрак - Ольга Васильевна Болгова

— Прорвёмся, — беззаботно бросил Лёня, улыбнувшись пространству комнаты.

Они ушли, а Ася откинулась на подушки и заплакала, молча, растирая по щекам слёзы, жгучие, как кислота.

Вечером Лёля притащила стакан зелёного ликёра Шартрез, которым разжилась в 512-й, мальчуковой, и маленький телевизор, переходящий, как красное знамя, из комнаты в комнату — его приходилось время от времени лупить по корпусу, чтобы он возвращал на место сужающуюся в линию картинку. Общими усилиями был сооружен фирменный лечебный напиток из ликёра, мёда, малинового варенья и чая под рабочим названием «Если не помрешь, то будешь жить». Чтобы поддержать подругу, Леля накапала ликёра и себе в чай. Асе же пришлось выпить свои полстакана. Напиток обжигал внутренности и бил в голову, зато эффективно бросал в пот и сбивал жар собственным жаром, короче говоря, клин вышибался клином.

— Лёля, ты знала, что Лариска здесь у нас… спит с… Акуловым? — спросила Ася уже не шепотом — под воздействием ликёра или чего-либо другого у неё прорезался голос.

— Не… нет, не знала, — протянула, смутившись, Лёля. — Про него не знала, клянусь. Да Ларка с кем только не спит, — добавила она, пытаясь исправить ситуацию, и замолчала, виновато глядя на Асю, сообразив, что этим вряд ли что исправишь.

— Ерунда, я просто спросила. Не успела тебе рассказать: вчера пришла домой, а они здесь, на Валиной кровати.

— Аська-а… — пробормотала Лёля, хмыкнула, проглотила накатившее не к месту веселье. — Брось переживать, у него таких Ларис… все равно у них это не всерьёз… — слова утешения прозвучали не слишком утешительно.

— Да мне какая разница? — прохрипела Ася, вновь потеряв голос. — Но он мне маг оставил, посочувствовал. А я была страшна, как ведьма.

— Да что ты? — восхитилась Леля. — Ну и мерзавец!

Она встала и хлопнула по телевизору, вернув на экран четверку мушкетеров российского производства, браво распевающих «Когда твой друг в крови, а ля гер ком а ля гер…».

На третье утро после кризисной ночи, проведённой в кошмарах и в поту, Ася в невесть-который-раз решила начать новую жизнь, отбросив прочь глупые девичьи грёзы, и почувствовала себя свободной и лёгкой, как птица. Вероятно, этому способствовало состояние эйфории, которое часто приходит во время выздоровления. Она нагрела воды и вымылась в тазу в комнате — душевые в общежитии отсутствовали, мыться ходили в знаменитые на весь Ленинград Посадские бани на углу Малой Посадской и Певческого переулка. Там можно было попариться в сауне, нырнуть в крохотный бассейн, а в раздевалках общих душевых послушать беседы и воспоминания питерских старух-блокадниц, которые собирались в бане, словно в английском клубе.

Банный день Ася отложила до выздоровления. Замотав голову большим, ещё маминым, полотенцем и закутавшись в теплый халат, она устроилась на кровати с чашкой горячего чаю и зачитанной самиздатовской книгой, которую вчера, напирая на сочувствие к себе, больной-беспомощной, выпросила у мужа Валентины, Юры Володина, на один день и под честное слово не слишком рекламировать. Душа компании, балагур и гитарист, он имел весьма обширный круг общения, в том числе и около-диссидентский.

Ася осторожно перелистывала тонкие желтоватые страницы, с замиранием сердца глотая бледные, напечатанные на машинке строки. Было немного конфузно: оттого, что она читала запрещённую книгу, от неверия в то, о чём повествовал автор, и потому что это было правдой. Она отложила книгу, когда от слабости закружилась голова, а в комнате стемнело, словно снаружи на окно накинули тонкое серое покрывало. По оконному стеклу застучали, потекли струи дождя. Ася откинулась на подушку, думая о том, что Смолич мог бы сыграть роль главного героя книги, что нужно успеть прочитать до завтра, и что у Лёни Акулова не слишком хороший вкус, раз он выбрал Лариску — или она его выбрала, что тоже вполне вероятно. Мысли о Лёне стали какой-то обыденной составляющей, о которой необходимо помнить, потому что всё равно не забыть.

Слабость взяла своё, и Ася задремала, прижалась щекой к прохладной подушке, обняла книгу, забралась под одеяло, погружаясь в приятный, почти счастливый сон, из которого была вырвана резким стуком. Села на кровати, стук повторился, дверь открылась, противно заскрипев — не помогало подсолнечное масло, которым были щедро политы старые петли, — и нетерпеливый гость вошёл, остановился на пороге, открыв своим явлением немую сцену.

— Привет, — сказал Лёня Акулов. — Я тут… ворвался, извини, если что.

— Привет, ничего, проходи, — Ася засуетилась, вскочила с кровати, книга упала на пол, раскрылась, обнажив потертые страницы.

Лёня наклонился, поднял, взглянул на самодельный переплет.

— Ого, читаешь самиздат?

— Да, вот… читаю… — Ася совсем смутилась — мало того, что он снова застал её в разобранном виде, так ещё и за чтением запретного плода.

— Нравится?

— А ты читал? — спросила она.

— Нет… эту нет, — махнул он головой, подавая книгу.

Она взяла её, повертела в руках, положила на стол. Узел закрученного на голове полотенца развалился, оно сползло на плечи. Ася сбросила полотенце на спинку стула и поправила еще влажные волосы, поймав на себе Лёнин взгляд, от которого стало не по себе. В последний раз так или примерно так на неё смотрел курсант нахимовского училища, с которым она целовалась в холодном тамбуре поезда Ленинград — Рига. Дело было в марте, когда они с Лёлей экспромтом поехали в Пушкинские горы. Места в вагоне достались боковые, а соседями оказались курсанты, едущие на практику в Ригу. Это был кураж, короткий, на три часа от Питера до Пскова, с весёлой болтовней, глотком водки, поцелуями и быстрым прощанием. Парень даже написал Асе письмо, которое она без колебаний порвала — ведь у неё уже были далёкий Георгий Смолич и безответный Лёня Акулов, который сейчас так внезапно оказался рядом.

«Не забудь — он спит с Ларкой», — напомнила себе Ася, словно это могло помочь — и не помогло, — беспринципное нутро противно замирало и ёкало.

— А Ларисы здесь нет, — сказала она, отворачиваясь от синего взора.

— Я, собственно, не к Ларисе.

— А зачем? — поинтересовалась она.

Оставалось только кокетливо улыбнуться.

— Навестить больную, — заявил он.

— Неужели?

Это краска смущения ударила в лицо или снова поднялась температура?

— Пробегал мимо, подумал…

— … что оставил здесь свой магнитофон… — продолжила Ася. — Вот он, в целости и сохранности. Спасибо.

— Как это ты всегда всё знаешь?

— Я не всегда всё знаю, я ничего не знаю, потому что ты меня совсем не знаешь, — Ася выдала абракадабру, проклиная себя за косноязычие и глупость.

— Стоит узнать получше? — спросил он.

— Не стоит… — отрезала она, замирая от собственной смелости.

— Как хочешь, — ответил он и замолчал, оглядываясь.

«Вспоминает, как тут