Тайна центрального района - Валерий Георгиевич Шарапов

Решив снизойти к возрасту собеседника, Сергей попробовал зайти с другой стороны:

— Ну а если какой бабай…

Соня взбеленилась:

— Дядя Сережа, вы что? Я не грудная, как-никак семь лет!

— А что, страшилища только на маленьких нападают? — пошутил Акимов и тотчас получил сдачи:

— С чего я буду бояться того, что никто никогда не видел?

Сергей переварил услышанное и, фигурально выражаясь, утерся после смачной оплеухи.

В этот момент дождь полил как из ведра, да еще и ветер поднялся — а тут и тропинка кончилась, деревья расступились — светлее не стало, зато показался Сонькин отчий дом. Сырые полысевшие кусты сирени, подгнивающий, покосившийся палисадник, осевший угол крыла Катерины.

Сонька, обидевшись, решительно прибавила шаг, твердо решив первой, самостоятельно взойти на крыльцо. Однако как только она и поспешающий за ней Акимов зашли за угол, обогнули его — прямо на них вместе с завывающим порывом ветра и дождя накатило, налетело что-то белое, с растопыренными руками и с черной прорвой вместо лица и головы.

Сонька, оглушительно завопив, повисла на Сергее, тот машинально шарахнулся обратно за угол — бог знает, как они снова там очутились. Сонька орала так, что казалось, она вывихнула челюсть, рот у нее, распахнувшись от уха до уха, не закрывался, и из этой прорвы вырывался оглушающий, сбивающий с ног густой бас.

— Тихо, тихо, Соня, Соня, ш-ш-ш, — твердил он, словно заклинание, мечтая лишь об одном: чтобы она замолчала. Она же все висела и орала, орала и висела, и стихла лишь тогда, когда закончился воздух.

Из-за угла уже шлепали по воде опорки, и вылетела Наталья — очки на ухе, на одной дужке, край платка волочится по лужам, «летучая мышь» над головой. И эта начала в голос:

— Соня!

— Ты-то не начинай, — взмолился Сергей, весь в мыле. Роту таких вопящих на передовую, врагов громить акустическим ударом можно. — Мы это, Лукинична, дочь тебе привел.

Введенская тотчас переполошилась:

— Почему? Что случилось?

— Ничего, что вдруг должно…

— Мама, боюсь, — тихонько пропищала Сонька.

Будь девица чуть постарше, она бы услышала много всего правильного. О том, что нечего бродить по темноте под дождем, когда всем приличным людям следует сидеть по домам, куда следует отправляться немедленно по окончании уроков. Однако мама есть мама: Наталья без звука отобрала девчонку у Сергея, засюсюкала, загугукала, как сова-нянька, и потащила ее в отчий дом. Вот интеллигенция, никаких элементарных правил приличия, не сказала даже спасибо, тем более не попрощалась.

Ну ее. Акимов, пожав плечами, обошел так напугавший их с Сонькой барашковый вывернутый полушубок, в лучших традициях этого безумного семейства вывешенный на просушку под проливной дождь.

«Да ну, просто в запарке не убрали. Хорошая шкура! Жалко, промокнет, закиснет, гнить начнет», — он снял полушубок, прошел под козырек, встряхнул, поднялся по ступеням. Осторожно приоткрыл дверь.

Глава 7

И тут же в сенях, общих на два крыла, встретил Сергеевну, которая тащилась куда-то с керосинкой и топором.

«Легка на помине», — порадовался Сергей.

— Это вы, Сергей Палыч? — подняв лампу, зачем-то уточнила она.

— Я. А ты чего с топором, на медведя собралась? На вот лучше, повесь, — отобрав у нее топор, накинул на освободившуюся руку мокрый полушубок.

Сергеевна, легко облаченная, поежилась:

— Уф, сырой. Вот спасибо, я и забыла. Как раз и шла забрать.

— Топор-то к чему? — Инструмент-то барахло, так и болтается топорище. Клинья подбить надо.

— Дров шла нарубить.

— Ну а в голом виде — чтобы проще топором махать было?

Она начала было препираться, но Акимов лишь отмахнулся:

— Иди, иди. Займись своим делом.

Дрова у них еще были, но в таком состоянии неясно, как они собираются зимовать. Навес как решето, весь прохудился. Зальет сейчас поленца — и готово дело, пойдет гниль. Если сразу не выморозит, то не раскочегаришь. Надо потоньше нарубить.

Нет, на самом-то деле навес надо укреплять. Сергей не решился орудовать под ним (не ровен час, придавит) и, перетащив колоду чуть поодаль, наколол дров, тщательно, стараясь брать потоньше, натесал щепы для растопки.

Как-то раньше не задумывался, как они тут справляются, без мужских рук. Понятно, что в войну не такое терпели, да и сейчас в деревне несладко — но, во-первых, не война, во-вторых, те, что терпят, невесть где, а эти на глазах. Неловко. Сам-то живешь в тепле и холе, вода из крана, тепло — по трубам.

«Снова погнал свет спасать. Со своими бы делами сладить. А чего они сами?! Надо ходить, добиваться переселения. Что, они не знают, куда писать, обращаться? Наталье, положим, все трын-трава, а Катька что? Малого в руки — и вперед, добиваться… Отставить патетику, неси дрова».

Набрав полные руки дров, холодных, скользких, пошел обратно в сени.

— Ты где тут? Куда нести?

Сергеевна, наспех застегиваясь, выскочила со своей половины: шея-грудь нараспашку, шаль волочится.

— Ох, — Акимов поморщился, — Сергеевна, ну ты это…

— Ой, совсем одичала, — Катя, спохватившись, привела себя в порядок, платком покрыла голову. Надо ж, коса какая, узлом, и когда только отросла?

Вообще похорошела Катерина, слов нет. С тех пор как родила — округлилась, в глазах лисьих теперь доброта и спокойствие, движения вроде бы по-прежнему быстрые, порывистые, но теперь как чайка парит, как лебедь плывет. Этак присмотришься — и начнешь понимать, по каким причинам Введенский на зоне переживает.

Сергей не решился просто так скинуть дрова на пол, застыдился. Только что баб жалел, а чуть до дела — все свалить и бежать. Возиться с сырыми грязными полешками не хотелось, да все равно сложил аккуратно.

— Батюшки! Да чего вам беспокоиться, сами бы, — оказалось, что Катерина уже снова в сенях, а с ней — небольшой поднос с изящной каймой, на нем — чай горячий в подстаканнике, а если присмотреться, то и крошечная стопка, в которой что-то плещется.

— Что вам поесть предложить — не ведаю, — извинилась она, — вот разве огурцы остались, соленые?

— Да ничего, — заверил Акимов, как бы невзначай опрокинув содержимое «наперстка» и хрустнув названным продуктом.

— Моментально чаю, — приказала Катя, — простынете.

— Справедливо, — Сергей взял обеими озябшими руками стакан в подстаканнике, ощупал его: оп-па, а это что такое? Ишь ты, цацка какая.

Это не из скобяной лавки, не подтибрено из трехсот спальных вагонов прямого сообщения. Акимов поднес вещицу к керосинке — ух ты, прям произведение искусства. Райские птички-цветочки, сплошной модерн. И, к гадалке не ходи, никакая не латунь. И лафитник, из которого испил согревающего, тоже эдакий, очень похож на серебро, эмаль разноцветная, и на дне клеймо,