Куйбышев - Илья Моисеевич Дубинский-Мухадзе

кадетского корпуса до члена Политбюро Центрального Комитета партии, — всегда «расписание дня». Сейчас, в одиночке томской тюрьмы, от восьми с половиной часов до девяти с половиной — занятия правом; от четырех пополудни до восьми — занятия правом; в промежутке — немецкий язык; перед отбоем два часа — книги; полчаса — гимнастика.

Прицел куда более дальний, чем затянувшаяся схватка из-за посылки. Для этой текущей цели хватит науки, преподанной «Маратом» в омском остроге. И достаточно схожая зацепка. Опять исправник пренебрег наставлением драгоценного Козьмы Пруткова: «Прежде чем войти — подумай, как выйти!» «Выемку» посылки он учинил в почтовой конторе до того, как к ящику, обшитому коленкором, прикоснулся кто-нибудь из Куйбышевых. Вскрыл в их отсутствие.

Листок из тюремной тетради В. В. Куйбышева.

У Валериана полная возможность обвинение отвести нехитрым, но юридически в общем-то бесспорным доводом: нелегальные издания злонамеренно подброшены. Они вне круга моих интересов. Я полностью поглощен изучением права. Уложений уголовных и гражданских.

Правда. Чистая правда. Намерения у Куйбышева самые благопристойные. Получить высшее юридическое образование. И так как задумка созрела в Каинске, то не будет слишком большим отступлением от истины прошение ректору университета, написанное в тюрьме, пометить: «Город Каинск. 31 мая 1909 г.».

В Томске у Куйбышева много друзей. Находится свой человек и в канцелярии губернатора. Умасливает нужного чиновника. Тот колеблется, прикидывает: свидетельство о политической благонадежности Куйбышеву? Это которому? Затруднительно до невозможности… На той неделе за подписью самого губернатора отписали министру внутренних дел и министру военному: «Все члены семьи подполковника Куйбышева в большей или меньшей степени, по поведению и сношениям с лицами, скомпрометированными в политическом отношении, считались неблагонадежными… Сам подполковник, получая разные конспиративные письма и посылки на имя заведомо неблагонадежных лиц и передавая эти письма по назначению, был посредником в нелегальных сношениях и, несомненно, не мог не сознавать, что он действует в партийных интересах».

Листок из тюремной тетради В. В. Куйбышева.

Ну, да на все промысел божий. В подходящий момент свидетельство о благонадежности размашисто подписывает вице-губернатор. Сам в отъезде…

В обычный срок — во второй половине августа ректор принимает благосклонное решение. На юридическом факультете заводят личное дело за порядковым номером 134. На студента первого курса Куйбышева В. В.

Остановка за самым небольшим. Возможностью покинуть тюрьму.

Как-то не по себе и жандармскому полковнику Романову. Обременяют также рассуждения невеселые. За четыре месяца обстоятельства дела вовсе не разъяснились. Категорических улик против Куйбышева нет. Личность Елены Финн не раскрыта. Подозрения… Подозрения… Что докладывать его высокопревосходительству директору департамента полиции? Вчерашний день губернатор неодобрительно хмыкал… Некий внутренний голос нашептывает полковнику: «Штабс-ротмистра Соболева отстранить. Дознание передать в руки подполковника Лукина».

Подполковник — хорошо натасканный служака. Репутацию свою оправдывает. По крайней мере в глазах начальника губернского жандармского управления. Господин Романов вполне одобряет хитроумнейший план. Куйбышева из заключения освободить, чтобы начать охоту с подсадной уткой. Уверенный в том, что все подозрения отведены, Куйбышев поспешит восстановить связи с подпольем. Выйдет на известные ему явки. Черкнет тому, другому… Неотступно следуют самые способные агенты. Переписка перлюстрируется… Бьем на взлете дуплетом!

Двадцатого сентября Валериан впервые в университетской аудитории. Впереди два — целых два! — счастливых месяца. До депеши из Тюмени. Нового, теперь уже последнего, места службы Владимира Яковлевича. Родные просят Волю приехать сразу, немедленно. Отец хочет попрощаться… Не успеет. Кровоизлияние в мозг (последствие ранения и контузии в русско-японскую войну) оборвет жизнь Куйбышева-старшего. Двадцать четвертого ноября 1909 года.

Валериан приходит на кладбище по первому в том году снегу. Сын прощения не просит. По его убеждению, отец обиды на сына не имел. Отец понимал!

Перед возвращением в Томск Валериан уговорил Юлию Николаевну, чтобы на могилу отца была возложена чугунная доска. И выбито: «Дети твои тебя никогда не забудут и будут такими же честными тружениками, каким был ты. В этом твоя награда».

Занятия юриспруденцией продолжаются и в новом году. С малой поправкой. Вместо лекций в университетских аудиториях практический курс. По расписанию, не всегда зависящему от Куйбышева. Когда доставят из исправительного арестантского отделения № 1 в кабинет подполковника Лукина.

«Виновным себя в принадлежности к томской организации социалистов-революционеров я не признаю и никогда к таковой не принадлежал… По своим взглядам скорее мог бы разделить некоторые принципы социал-демократов, но ни в коем случае не социалистов-революционеров».

В строго классическом виде охота с подсадной уткой не увенчалась пиршеством. Пришлось несколько импровизировать. Причислить Куйбышева к лику эсеров. Кстати, их организацию только что выдал провокатор.

С ночи на пятнадцатое февраля все та же постановка. Вызов из тюрьмы. Расспросы о здравии, об условиях содержания. Добрые советы дворянина дворянину. «Извольте прекратить бесполезную игру. Подумайте о своем будущем, о матери-вдовице, тяжко обремененной содержанием малолетних дочерей… Начните давать показания. Все обойдется малым сроком. Мы знаем, социалисты-революционеры большого доверия вам не оказывали ввиду недавней принадлежности к эсдекам крайне левого толка. Большевики, ха-ха, одинаково нежелательны во всех кругах и общественных направлениях!.. Ну-с, я готов записывать».

Подталкивает, загоняет в угол жандармский подполковник. Понимает: для Куйбышева обвинение в уходе от большевиков к эсерам тяжкое оскорбление. На то и бьет.

Терпение. Еще терпение. Оно вознаградит за все. Революционера или жандармского подполковника?

Валериан на грани допустимого законами конспирации. В протоколе дознания: «…По своим взглядам скорее мог бы разделить некоторые принципы социал-демократов, но ни в коем случае не социалистов-революционеров!»

Руку помощи подполковнику Лукину протягивает Киев. Установлена личность Елены Финн. Она арестована, допрошена, в арестантском вагоне отправлена в Томск. Игре в кошки-мышки вот-вот конец.

Майский полдень. Все пронизано солнцем. Много света. И сидят они так близко. Стул против стула. Очная ставка.

Ее в самом деле зовут Лена, Елена. Она подруга сестры Нади по омской казенной гимназии, по коммуне. «Жить вместе, ни от кого не зависеть и чтобы много книг, тайных, запрещенных…» С субботы на воскресенье в коммуну приходит кадет Воля. Читают, обдумывают разное, все будоражащее.

Узнать друг друга, заглянуть в глаза, улыбнуться вполне можно. Скрывать знакомство — пустое. Псевдоним Елены раскрыт трудными усилиями трех губернских жандармских управлений: киевского, московского, екатеринославского. Нет Елены Финн. Есть Елена Ревзон. Двадцати трех лет. Лицо для государственной власти настолько опасное, что на самое короткое время нельзя отпустить в больницу немного подлечиться.