Повседневная жизнь осажденного Ленинграда в дневниках очевидцев и документах - Коллектив авторов

Проснулись наши артиллеристы и начали долбить по немецким позициям. После чего не замедлили явиться немецкие бомбардировщики. Мы ожидали массированную бомбежку, но на этот раз противник сбросил всего около полутора десятков небольших осколочных бомб. Они не нанесли нам серьезного урона. Разрушено несколько домов, погибли или были ранены с десяток бойцов и мирных жителей, случайно остававшихся в деревне.

Нас перевели ближе к штабу. В одну ночь разграбили пекарню и растащили магазин. Мы ловили население и солдат. На третий день нас временно отправили на работу в хозвзвод. Днем мы оборудовали землянки, склады, по ночам несли охрану штаба и других объектов. Немцы не пытались делать переправу. Они укреплялись, постреливали, отдыхали, попивали наше вино и отсыпались у проституток.

В темные осенние вечера по Неве плыли горящие баржи. Охваченные ярким пламенем, они медленно двигались от Шлиссельбурга вниз по течению, освещая берега реки. ‹…›

Мы охраняли передний наблюдательный пункт, заходили в пустующие дома, где еще мяукали голодные коты, стояло не скисшее молоко и не успевший зачерстветь хлеб. Жители ушли со своим скарбом в лес, где вырыли землянки, забрав ребятишек и скот. Но каждый день с наступлением темноты они возвращались на свои огороды за картофелем.

Три дня на реке было тихо. Противник уже успел окопаться и укрепиться. На четвертый мы первые открыли огонь по немцам. Они ответили. Начались короткие перестрелки. Началось с того, что наш молодой боец, в недавнем прошлом молодой рабочий, вопреки всем приказам не вытерпел свободного «нахального», как он выразился, хождения немцев и нажал на спусковой курок. Он был превосходным стрелком и на расстоянии 500 метров убил наповал здоровенного фрица. Это понравилось, и начали наши палить в сторону противника. Начальство поддержало инициативу. Более того, оно издало официальный приказ стрелять по немцам.

Так фрицы перестали на наших глазах среди бела дня разгуливать по берегу, черпать невскую воду. Теперь они воровали ее по ночам.

Мы тоже отказались от невской водички. Наша кухня стояла на видном месте метрах в 100–150 от Невы. Место было открытое. За водой на Черную речку нужно было пройти столько же. Молодые необстрелянные бойцы трусили. ‹…› На кухне особенно донимала чистка картофеля и заготовка дров.

* * *

Однажды я увидел девочку лет десяти с простреленной головой. Она копала картофель, и немецкий снайпер «снял» ее. Мне стало не по себе. Личико такое печальное, приятное. Я долго мучился, вспоминая убитого ребенка, ярость и бешенство закипали еще сильнее.

* * *

Меня послали в разведку вместе с тремя товарищами. Командир смешил нас своей трусостью и бездарностью. Мы вернулись, не выполнив задание. Он нарушил присягу, когда второй раз стали посылать в разведку, он отказался идти, а рекомендовал меня, как хорошо знающего эти места. Я пошел с великим удовольствием. ‹…›

До нашего начальства дошли слухи, что недалеко от расположения нашего батальона спущен парашютный десант. Наша задача – найти этот десант и уничтожить. Я взял пятерых отборных молодцов с двумя автоматами. Мы вооружились винтовками, наганами и гранатами. Времени, чтобы выполнить задание, было достаточно. По пути зашли к леснику в деревню Березовка. От него я узнал, где есть благоприятные места для высадки парашютистов и какое настроение у крестьян, передал записку матери, а уж потом скомандовал ребятам ложиться и отдыхать.

* * *

Однажды получил задание достать для батальона пару коров. Нас было четверо: я, Беляков, Сосновский и Ежов. Наконец мы в Коркине, знакомый дом. Воспоминания. Я в военной форме с карабином. Подходим к дому, матери нет. Чужие люди. Дома – записка от матери, что она уехала в Ленинград.

Нашел бутылку вина, масло, грибы, свежепросольные огурцы, селедку, яйца. Выпили с аппетитом, закусили, отдохнули с полчаса. Не хотелось уходить. Всем понравилась моя гостеприимная дача.

* * *

Утро. Лес. Срубаем тяжелые ветки, делаем шалаши. Роем землянки, маскируя их хвоей. Поочередно несем караульную службу. Варим кофе с молоком на костре со знатоком Терещенко. Беляков тоже любит хорошо покушать. Кучменко – изнеженный и неприспособленный к лесной жизни. Боится воровства, у него пропадают вещи. В землянках темно и сыро. Освещаем свечами. Шофер Андрей, участник финской войны. Веселый неприметный мужчина. ‹…› Простой солдат. Не дурак, себе на уме. В. – представительный, культурный командир, инженер завода имени Сталина. Н. – склочник, кляузник, чопорный мужичонка. Награжден медалью «За трудовое отличие». Этим весьма кичится. Е. – самовлюбленный, трусливый интеллигентик, не пользующийся авторитетом среди бойцов.

* * *

По утрам спускаемся к Черной речке. Здесь так много зелени и солнца. На левом берегу лес. Крутые обрывы. Утренний туалет минометчиков. Вести из Ленинграда. Газеты, почта.

* * *

Моя поездка за вином. Нашли литр водки в пустой посуде, опрокинулась в речку при переправе. Я нырнул за «монахом». Взгляд Андрея из кабины – незавидное критическое положение. Распиваем водку. Согреваемся, я с Романовым иду выполнять задание командира. Стреляю в лесу. Крепко пьян. Арест. Допрос. Сопровождают конвоиры. Сплошная мгла и сплошной лес, меня принимают за шпиона. В землянке коменданта пьянка и свет. Злополучные конвоиры. Ночлег в шалаше. Лихорадка, соседи – товарищи по несчастью.

Утро в лесу при штабе дивизии Донского. Докладная записка. Освобождение. Радость, свобода, форсированный марш в родном лагере. Шутки, остроты товарищей. Расспросы. Голод.

* * *

‹…› Кокорево. Берег Ладожского озера. ‹…› Опять роем окопы. Остановились в школе. Обживаемся, несем караульную службу. Обедаем у рыбаков и на кухне. ‹…› Осенний холодный, ветреный день. Иду с рыбаками на озеро на ловлю рыбы. Среди рыбаков тесть брата. Старик – типичный рыбак. Знаю его пятнадцать лет. Не видел семь-восемь. Расспрашиваем друг друга об общих знакомых и говорим о настоящих событиях. Нас четверо: три рыбака и я – их «конвоир». Одних их опасаются отпускать на озеро. Натягиваем парус и разводим костерок на баркасе. Долго ищем кубас[7]. Сильный ветер рябит воду и слезит глаза. Баркас убаюкивает. Тянем сети. Я жадно смотрю на трепещущее серебро. В корзину летят сиги и окуни. Попадают щуки, налимы и судаки, но их мало.

Баркас тяжелеет от грузов и рыбы. Около сорока сетей вынули. Три огромные корзины наполнили рыбой. Она медленно умирала на моих глазах, судорожно шевеля жабрами, некоторые долго трепетали, подпрыгивали, сверкая в хрустальном воздухе.

Над нами летали чайки и самолеты, свои и чужие. Мы были в открытом море, верстах в десяти от берега. Видели только береговой маяк и суда. После труда праведного опять развели костер. Варили уху из сигов и натягивали паруса. Опять говорили о текущем моменте.