Непрочитанные письма - Юрий Калещук

— Про меня написали однажды: «В дверях выросла огромная фигура Шикова». А во мне сто семьдесят пять с каской...

— Да это понятно, Володя. Надень робу, болотники, схвати в охапку цепной ключ «Вулкан» — ну, чем не гигант? Мне на Самотлоре парни казались великанами, когда я на них во время вира-майна со стороны смотрел. А в городе встретимся — этот вровень, этот на полголовы ниже, а третий тощ, как вермишелина. Зато в работе, в своем деле — каждый выше. И на голову, и на две.

— И ты, что ли, решил подрасти?

Году в шестьдесят третьем я вернулся из сельдяной экспедиции, торкался в двери различных изданий, предлагая свой замечательный очерк про рыбную ловлю в Норвежском море, в журнале «Вокруг света» очерк читали дольше, чем в других редакциях, и долгота ожидания уже порождала какую-то надежду, на журнальном щите лучших материалов висел тогда рассказ Олега Куваева «Берег принцессы Люськи», в редакционных разговорах только и слышалось: «Куваев обещал», «Куваев сказал», «Куваев звонил», очерк в конце концов мне вернули; через год в командировке на Сахалине я купил маленькую книжечку Магаданского издательства со знакомым именем — Олег Куваев, прочитал и «Берег принцессы Люськи», и «Не споткнись о Полярный круг», и «Где-то возле Гринвича» — в книге была точность, надежность, отвага и вера. После я не раз читал его книги, читал их так, как читаешь письма друга, уже я знал про него многое, восхищался его мужеством, жалел, что филологический диплом не дает мне ни малейшего шанса встретиться с автором в геологическом маршруте, а я хотел с ним встретиться, мне хотелось поговорить о многом, но я откладывал встречу, потому что нельзя было приходить с пустыми руками, а руки оставались пустыми и после Норвежского моря, и после Сахалина, и после целины, и после Мангышлака, я все надеялся и верил, что сейчас или вот сейчас должно получиться что-нибудь путное, я поеду на Ямал, я давно собираюсь на Ямал, поеду не в командировку, ну а потом... Но не будет «потом». Куваев умер вскоре после «Территории», умер в сорок лет, продолжая до самой смерти тянуть две непосильные лямки — геологию и литературу. «Так почему же вас не было на тех тракторных санях и не ваше, а чье-то другое лицо обжигал морозный февральский ветер?..» Меня не было там, и изменить это невозможно.

— Надолго сюда? — спрашиваю я.

— Не знаю... Хочется, конечно, на буровую. Да тут еще установка такая... Любопытно!

«Буровая установка Уралмаш ЗД-67. Проектная глубина — 3200 метров. Проектный горизонт — юра. Интервалы отбора керна...»

— Вообще-то, здесь наша бригада должна была работать, — с неожиданной грустью произносит Володя. — На пятом номере мы забурились позже, чем Гаврилыч на четвертом, но догоняли, должны были догнать — сюда рвались. Вышкари как раз «десятку» сдавали. Да-а... Не удалось Артему устроить брата в депо. И, между прочим, я подвел, я...

— Как это?

— Так это! Мы превентор крепили, знаешь? Ну, а там надо трактором затягивать. Трактора долго не было, и мы пошли обедать. Я перед этим муфты паром отогревал, зима еще стояла. Положил шланг, а он все время соскакивает. Тогда я его шпилькой прижал. Только отошел — звяк! Я назад, туда-сюда — нигде нет шпильки. Кранты, — думаю, — в скважину угодила. Представляешь? Нам же колонну спускать, а шпилька-то, особенно если она где-нибудь наверху застряла, могла ее пропороть. Могла?

— Наверное...

— Наверняка! А я еще думаю: сказать или не сказать? сказать или не сказать? Да-а... Иду к бурильщику: Зульфир, так и так. А Зульфир — ну, его надо видеть! — скучно мне говорит: «Валяй к мастеру, Шикович, делать нечего, будем ловить...» Я к мастеру. А тот: «Что ж, спускайте «паука»...»

— Паука?

— Ну, берут трубу, режут полосы на конце — чтобы от удара о забой они загибались...

Похоже. Здесь умеют давать вещам точные имена. Длинная шея стояка манифольда наверху выгнута и заканчивается фланцем, к которому крепится буровой рукав. Этот конец стояка называется «гусаком». Направляющий желоб скважины — «утка». Опоры, вбитые в землю и удерживающие оттяжки фонаря буровой вышки, — «мертвяки». Шаткие полати верхового на гулкой высоте — «люлька». Тяжелые шары противозатаскивателя, бессильно падающие вниз и запирающие тормоз лебедки, когда таль-блок рвет страховочный тросик... Ну нет, как называются эти шары, я скажу в другой раз.

Опустили «паука» инструментом на забой. Ударили. Начали медленно поднимать. Пусто! Еще одного «паука» — опять пусто. Ребята мне: «Может, показалось?» Попробовали еще раз, магнитом. Ни черта. Спустили тогда долото. Крутанули — начало прыгать. Шпилька. Затолкали ее, конечно, а три дня потеряли. Да-а...

Он так расстроен, словно это произошло вчера, словно три дня, которые они потеряли в апреле, лишили их не только возможности работать на новой буровой установке, но и открыть в себе нечто новое. И в августе, и в новом апреле им будет не хватать этих трех дней, и вся жизнь будет короче на целых три дня...

Гриша чертит очередную схему на очередной обертке печенья, Петро и Валера наблюдают за ним: Петро с интересом, Валера, по обыкновению, полузакрыв глаза.

— Сюда пару «пятерок» варим. Здесь кольцо. Понял?

— Пожалуй, Гриша. В этом что-то есть.

— А то. У нас в Грозном...

— Гриша, — укоризненно говорит Петро.

— У нас в Грозном, — твердо произносит Гриша, — мы никогда с колонной не мучились. Понял, да? Просто готовились грамотно, инженерно — и за две вахты кидали до забоя.

Валера приоткрывает один глаз, поглядывает на чертеж.

— А если сделать так? — говорит Петро, подвигает листок к себе и берет карандаш. — Убираем автоматический ключ — долго его снять, что ли? Ставим два угольника — вот так, на конус...

Валера открывает оба глаза, говорит восхищенно:

— А вы это... хотя и не механики, но... Толково. М-м, вполне. Только кто делать будет? Кольцо, трубы приварить — это ерунда, мы мигом. А вот люльку?..

Насколько я понимаю, Гриша предлагает следующее: метрах в десяти над ротором, на уровне второго пояса, приварить к фермам фонаря пятидюймовые трубы, установить на них съемную люльку — из нее верховой мог бы регулировать центровку труб колонны при спуске. Это надежнее, чем топтаться с веревкой.

Можно было бы, конечно, просто отмахнуться от Гришиной затеи, объявив ее очередной выдумкой, несуществующей подробностью избыточной биографии. Но час ритуального трепа уже прошел, и в силе теперь другие законы — законы дела. Впрочем, дело — так повелось издавна — не отпускает мужиков и во время трепа. Есть и еще одна немаловажная деталь: Гриша, как мне кажется, относится к тому неудобному типу людей — это качество от возраста не зависит, либо оно дано, либо отсутствует начисто, — чье изначальное нежелание поступать как принято, как велено, как поступают другие причиняет беспокойство и сулит неустройство и неуют прежде всего им самим. Они могут подчиниться и подчиняются правилам, когда эти правила осмыслены, прожиты и приспособлены ими к конкретной ситуации — как подгоняют ремни рюкзака в зависимости от груза и ширины плеч и грудной клетки. Им случается нести больше, чем несут другие, но в их действиях запоминается не реальность поступка, а размышления о причинах, побуждающих к действию, не результат, а сомнения, раздумья перед первым шагом..

Калязин откладывает в сторону «Справочник бурового мастера», заглядывает через плечо Ибрагима, который рассматривает схему, глубокомысленно морщит лоб. Мишаня вертит кругляш настройки транзистора, и в балок врываются чьи-то крики и возбужденные голоса.

— Футбол, — говорит Мишаня.

— Попробуем, — задумчиво произносит Ибрагим. — Я — что? Я — пожалуйста!

— Так не делают, — заявляет Калязин, — не делают так. Вот у нас в Тазу...

— Ладно тебе, — говорит Петро. — Здесь все только и заладили: «У нас в Тазу!», «У нас в Грозном!», «У нас в Надыме!» Гришка — тот хоть старается что-то придумать, но все равно... Просто хочется услышать хотя бы однажды: «У нас на Харасавэе, у нас в Карской...» Вы понимаете?

Калязин обиженно машет рукой: «Ну вас!» — уходит, засунув под мышку справочник.

— Выиграли! — радостно сообщает Мишаня, оторвав ухо от приемника. — Ну, я угорел.

— Кто выиграл? — машинально спрашиваю я.

— Не понял. Слышно плохо. Но — выиграли, в натуре! Вот жизнь!

— И чего у Панова отпуск кончился? — вздыхает Гриша. — Гулял бы себе на здоровье...

— Опять, Подосинин, у тебя митинг? — это, конечно, Панов. Просто чутье у человека! — Или торжественное заседание? По случаю ударной работы на спуске колонны... Хороши ударники: двадцать одна трубка за вахту! Очко! Герои труда, точно. А как же иначе? Два бурильщика в вахте, технические советники...

— Михалыч, — миролюбиво говорит Гриша, — мы тут вот что придумали... — Он излагает суть дела, добавляя в заключение: — А люльку я попрошу отца сделать. Он сделает.

— Люльку? — переспрашивает Панов. — Отца?! — И начинает хохотать, сотрясаясь всем телом, притопывая ногой. — Нет, дайте хоть раз посмеяться, как в кино! Люльку! Отца! Отец для сынка люльку!