Черный человек - Ричард Морган

И дождь идет.

Севджи подняла глаза, и ее охватила внезапная первобытная злость, когда она отследила настоящий источник низкого шипящего звука. В углу комнаты все еще работала допотопная развлекательная панель JVC. Какой-то трек прокрутился на ней до конца, и капризная система не обрушилась по умолчанию в синий экран. Вместо него на мониторе плясали снежинки статических помех, и мягкое шипение лилось в уши вместе со звуками города за окном. Заполняло все, будто…

Губы сжались. Теперь ясно, что за трек она смотрела. Севджи не помнила этого – она просто знала.

И ни хера это не дождь никакой, разумеется.

Она, пошатываясь, встала на ноги и ударом заставила панель замолчать. Потом с минуту стояла в собственной квартире, как в чужой, словно она вломилась сюда, чтобы что-то украсть. Чувствовала, как сердце равномерно бьется в горле, и знала, что вот-вот расплачется.

Вместо этого Севджи яростно мотнула головой, и вместо слез пришла сильная, пульсирующая, как сонар, боль. Ковыляя через спальню в смежную ванную, она прижимала пальцы к вискам. Там на полке стояли таблетки от головной боли в пластмассовой бутылочке, а рядом – блистер из фольги с сином. Если говорить точнее, это был синадрайв к37— разработанные для военных целей суперэффективные капсулы, еще точнее – ее доля изъятого с черного рынка полицией Нью-Йорка препарата, в несколько раз более сильного, чем тот, что обычно называют сином на улицах. Она уже несколько раз принимала эти капсулки и нашла их пугающе действенными: они стимулировали симпатическую нервную систему и координацию, отодвигая на второй план все остальное, и делали это быстро. Севджи поколебалась мгновение, осознавая, что на сегодня у нее есть дела, пусть даже прямо сейчас она не помнит, какие именно.

Да все равно весь этот хренов город в наше время занимается самолечением, Сев. Так что не парься.

Она выдавила на ладонь две «военные» капсулы и как раз собралась проглотить их, не запивая, когда засекла периферийным зрением какое-то движение.

И шагнула обратно в спальню.

– Привет.

Девушка в постели была никак не старше восемнадцати или девятнадцати лет. Моргая спросонок, она казалась даже моложе, но тело под единственной простыней было слишком округлым для беспризорного подростка. Девушка села, и простыня соскользнула с неправдоподобно выпирающих грудей. Судя по тому, как они качнулись, это были не импланты, а синтетическая подкожная ткань, что странно. Дороговато для такой молодой. Севджи решила, что эта псевдобонобо-цыпочка[26] – чей-то трофей, подружка на одну ночь, но из-за похмелья не было сил ломать голову, вспоминая, кто присутствовал на вечеринке. Может, тот, кто приволок ее сюда, слишком надрался, чтобы, уходя домой, забрать все свои аксессуары.

– Кто тебе разрешил тут спать?

Девушка снова моргнула:

– Ты.

– Ох. – Ярость Севджи угасла, сменившись новой волной дурноты. Севджи сглотнула. – Ладно, собирай свои манатки и дуй домой. Вечеринка окончена.

Она вернулась в ванную, тщательно прикрыла дверь, а потом, словно подчеркивая последние слова, согнулась и блеванула в унитаз.

Когда она уверилась, что сможет удержать к37 в организме, то проглотила капсулы, запив стаканом воды, а потом влезла в душ и стояла там, прислонившись к стене, под теплыми струями, ожидая, когда лекарство подействует. Много времени не понадобилось. Химический состав такой, чтобы действовать быстро и сохранять ум в ясности; от того, что в желудке пусто, процесс пошел еще быстрее. Пульсация в голове стала стихать. Севджи отлепилась от кафельной стены, нащупала баночку с гелем и стала осторожно втирать его в кожу головы. Спутанная и мокрая масса волос поддалась и опала шелковистой волной, пена клочьями стекала по телу. Это было словно скинуть одежду, которую носишь пять дней. Она ощутила целеустремленность и свежие силы, словно в нее вставили новый скелет. Когда десять минут спустя она вышла из душа, боль скрылась за дымкой фармакологического происхождения, ее место заняла острая, кристально чистая ясность.

Сомнительное приобретение. Вытираясь перед зеркалом, Севджи заметила отложившийся на ляжках жирок и поморщилась. Она месяцами не посещала зал, а программа ее домашнего АстроТона Кэсси Роджерс – используется персоналом «МарсТрипа» во время перелетов! – погружалась в забытье, как сложенный шатер цирка шапито. И вот, пожалуйста, наглядное тому подтверждение. Жирок военными пилюлями не сгонишь, это тебе не боль. В сознании промелькнули до смешного идеальные бока девчонки в ее постели. И безупречно сконструированный, выдающийся бюст. Она посмотрела на холмики собственных грудей, чуть обвисших и смотревших в разные стороны.

Да ну на хер, тебе же уже за тридцать, Севджи. Тебе же незачем впечатлять парней с Босфорского моста, ведь так? Угомонись уже. К тому же у тебя месячные, от них всегда выглядишь хуже.

Волосы уже высохли и стояли вокруг головы привычным непокорным черным колоколом. Она пару раз провела по ним расческой, потом пришла в раздражение и сдалась. Из зеркала на нее неласково смотрело собственное лицо, в котором читались ее, по большей части, арабские корни: высокие и широкие скулы, крючковатый нос, полные губы в сочетании с яркими янтарными глазами под тяжелыми веками. Итан однажды сказал, что в ее лице есть нечто тигриное, но Севджи, сегодня резкой от действия сина и еще ненакрашенной, подумалось, что она больше похожа на ворону в дурном расположении духа. От этой мысли на лице появилась ухмылка, и Севджи каркнула на свое отражение. Отшвырнула полотенце и пошла одеваться. Обнаружила, что хочет кофе.

Кухня – что предсказуемо – выглядела как зона военных действий. Все доступные поверхности заставлены грязной посудой. Среди мусора Севджи рассмотрела кушанья со вчерашней вечеринки: тарелки с остатками темно-зеленой, похожей на лоскуты, виноградной долмы, ломкие куски пирожков сигара берек, остывшие баклажаны с помидорами в оливковом масле, перевернутая половинка лахмаджуна, похожая на высохшую жесткую мочалку. В раковине пьяно дыбилась башенка из кастрюлек, похожая на робота из коробки с сюрпризом. На полу вдоль стены ровными рядами выстроились бутылки из-под пива «Эфес». Кухню заполнял исходивший от них слегка кисловатый дух.

Вечеринка удалась.

Когда она выпроваживала гостей, кто-то из них пробормотал эти слова. Неожиданная лавина воспоминаний подтвердила это: вот друзья, роящиеся тут и там по всей квартире, развалившиеся на диванах и напольных подушках, вот выпивка и закуска, жестикуляция с набитыми ртами, ненапряжное веселье. Вечеринка действительно удалась.

Ага. Жаль только, что тебе потом пришлось прикончить ту бутылку виски.

Почему это произошло, Сев?

Она ощутила, как дернулось лицо, и знала, что ее глаза остекленели и стали несчастными и, кажется, закатились куда-то внутрь головы.

Ты знаешь, почему.

За этой мыслью, четкой и колючей, стоял син. Севджи внезапно поняла, как легко, должно быть, убить кого-нибудь в таком душевном состоянии.

Заговорил телефон, мягко, убедительно – как вату кусал:

– На линии Том Нортон. Вас соединить?

Воспоминание о том, что нужно сегодня сделать, обрушилось на нее, как кирпич.

Она застонала и пошла за обезболивающими.

Первой неправильностью была машина.

Обычно Норт разъезжал на нелепом здоровенном доисторическом кадиллаке с откидным верхом. Решетка его радиатора напоминала ухмылку, а на капоте можно было загорать. Норт до смешного гордился этим драндулетом, что, учитывая историю последнего, вообще-то странно. За езду по Нью-Йорку на этой машине, построенной на какой-то алабамской потогонке еще до его рождения, Нортона без всяких церемоний арестовали бы, если бы он не установил на ней, заплатив почти две аукционные цены, оригинальный магнитный двигатель, снятый с японского моторного катера устаревшей модели. Потом он вбухал месячную зарплату на то, чтобы полимеризировать машину от носа до хвоста, увековечив каталог царапин и вмятин, полученных ею за предыдущую жизнь в Иисусленде. Севджи не могла заставить Нортона увидеть, что у него получилась практически метафора идиотизма прошлых времен – тех, в которые и появилась эта таратайка.

Сегодня, благодаря неожиданному озарению – спасибо сину, – она вдруг поняла, что Итан хотел бы подобную машину, и что именно это отступление от в остальном безупречной мужской манхэттенской светскости Нортона раз за разом будит в ней молчаливую желчную ярость.

Сегодня он был на другой машине.

Когда она вышла на улицу, натягивая по пути строгую летнюю куртку, попавшуюся под руку, Том выбирался с заднего сиденья снабженной автопилотом темно-синей «капли», очевидно принадлежащей автопарку КОЛИН. Стоя возле машины, Нортон выглядел таким же лощеным и самодостаточным, как и его машина, – ходячая ода холеному профессионализму. Нити седины в его коротко остриженных волосах блестели на солнце; загорелое европейское лицо будущего-кандидата-в-президенты (он клялся, что черты эти – его собственные) собиралось морщинками у светло-голубых глаз.