АДМИРАЛ КОЛЧАК: ПРАВДА И МИФЫ - Владимир Хандорин

Трагическую развязку ускорила Первая мировая война, к которой Россия с ее внутренними проблемами была морально не готова. Небывало затяжная и кровавая война принесла народу миллионные жертвы, ухудшение жизни в тылу. При этом специфически «позиционный» характер нудной окопной войны без особых побед и поражений раздражал, а ее цели оставались непонятными массам русского народа. В отличие от Германии, Франции, в России не было такой патриотически-пропагандистской обработки населения в духе подготовки к войне. В народе нарастало глухое недовольство, брожение, чему способствовала активная пораженческая пропаганда в тылу немецкой агентуры и партии большевиков.

В такой сложной обстановке усилившаяся чехарда ничтожных министров лишний раз демонстрировала слабость власти, а делиться этой властью с буржуазно-либеральной оппозицией в лице Государственной думы царь упрямо не хотел. При внешнем спокойствии на фронте и в тылу, все сколько-нибудь опытные политики по ряду признаков предчувствовали приближение грозы. Правительство и двор демонстрировали непонимание всей серьезности положения. Революция стала неизбежной.

Развязка наступила в феврале–марте 1917 года. Стихийно начавшиеся в 20-х числах февраля выступления рабочих в Петрограде за несколько дней переросли в вооруженные столкновения и мощную демократическую революцию. На сторону восставших перешли войска Петроградского гарнизона, состоявшие из тыловых солдат, не желавших отправки на фронт. 27 февраля правительство пало, а 2 марта находившийся на пути из Ставки в столицу Николай II под давлением Государственной думы и высшего генералитета отрекся от престола в пользу брата Михаила, который, в свою очередь, под влиянием той же Думы на следующий день отрекся в пользу Учредительного собрания. Тысячелетняя монархия и трехсотлетний дом Романовых рухнули в одночасье.

Лидеры Государственной думы сформировали Временное правительство, к которому и перешла власть и состав которого утвердил Николай II в своем акте отречения. Это придало свершившемуся перевороту видимость законности, и в таком виде его вынуждены были признать армия и страна.

Для военачальников, проникнутых великодержавным патриотизмом, главным оставалось доведение до победного конца войны. Опасение внутренней смуты во время войны явилось для них одним из стимулов к признанию нового правительства.

Но с революцией ситуация в тылу и на фронте в корне изменилась. Переход от автократического самодержавия к безбрежной свободе был опьяняюще разительным. В условиях такой страны, как Россия, с отсутствием прочных демократических традиций, с крайне низкой правовой и политической культурой основной массы населения, это было неизбежным. Временное правительство, состоявшее из прославленных думских либеральных ораторов и политиков, лишенных, однако, опыта управления, в этой ситуации не сумело найти правильные пути для наведения порядка. Допущенные им с непростительным легкомыслием такие шаги, как «демократизация» армии, роспуск правоохранительных органов и отмена смертной казни (в условиях войны!), дали толчок разгулу анархии, развалу государства и армии.

Революция перекинулась из полуголодного тыла на фронт. Народ, солдатские массы стали требовать скорейшего окончания войны, хотя бы ценой сепаратного мира. Этим воспользовались большевики. Стремясь к власти любой ценой, они стали разлагать фронт демагогической агитацией, обещая немедленный мир и немедленный передел земли, и этим обеспечили себе быстрый взлет популярности в темных массах народа.

Демократическая интеллигенция, раньше сама много и красиво говорившая о благе народа как о высшем законе и своими действиями немало способствовавшая подготовке революции, но в сущности не знавшая и не понимавшая народной психологии, теперь оказалась в растерянности перед лицом разбушевавшейся стихии и не сумела противостоять разрушительной пропаганде демагогов и популистов. О чем говорить, если до революции слово «патриотизм» в среде интеллигенции долгое время было чуть ли не ругательным?! Даже такая демократическая и социалистическая по своему направлению газета, как омская «Заря», в годы Гражданской войны стоявшая в глухой оппозиции к правительству Колчака, вынуждена была тогда признать, что трагический поворот русской революции оказался возможен благодаря «безнациональности русской демократии, отсутствию в ней чувства Родины».[13]

В армии и на флоте началось быстрое разложение, чему в огромной степени способствовал пресловутый «приказ № 1» Петроградского «совдепа», по существу упразднявший традиционные формы воинской дисциплины и ограничивавший власть командиров выборными солдатскими комитетами (позднее его требования были закреплены столь же печально известной «декларацией прав солдата»). Армия начала стремительно разлагаться, без конца митинговать. Все чаще солдаты и матросы отказывались выполнять приказы, дезертировали. В особенно разнузданных формах это проявилось на Балтийском флоте, на котором революция послужила сигналом к форменному бунту с кровавым самосудом над адмиралами и сотнями офицеров; в числе других был убит и командующий флотом вице-адмирал Непенин. (Между прочим, резкий контраст в этом отношении представляла Германия. Там даже после поражения в войне и революции практически не было случаев самосудов над офицерами).

За исключением наиболее революционизированных Балтийского флота и Петроградского гарнизона, остальные соединения русской армии и флота приняли революцию пассивно, в растерянном либо настороженном ожидании. Но последующие события разлагающе подействовали и на них.

Так, на Черноморском флоте положение поначалу казалось спокойным. Хотя и сюда вторглась разнородная митинговая, комитетская и партийно-политическая деятельность, но авторитет командования первое время по инерции сохранялся. Колчак пытался освоиться в новой ситуации, старался не выпускать бразды правления флотом из своих рук. Но уже тогда проявилась его неподготовленность к политической деятельности, в особенности в обстановке революции. Это признавал он сам, подчеркивая, что политикой никогда не занимался.

В литературе издавна дискутировался вопрос о политических убеждениях Колчака. Впоследствии на допросах в Иркутске он говорил: «Я относился к монархии, как к существующему факту, не критикуя и не вдаваясь в вопросы по существу об изменениях строя».[14] Он говорил, что положительно оценивал работу Государственной думы. «Когда последовал факт отречения государя, – вспоминал он, – ясно было, что уже монархия наша пала и возвращения назад не будет. Я об этом получил сообщение в Черном море, принял присягу вступившему тогда первому нашему Временному правительству. Присягу я принял по совести... Я считал себя совершенно свободным от всяких обязательств по отношению к монархии и после свершившегося переворота стал на точку зрения, на которой я стоял всегда, – что я, в конце концов, служил не той или иной форме правительства, а служу Родине своей, которую ставлю выше всего».[15]При этом он добавлял, что сам факт перехода власти к Государственной думе даже приветствовал, поскольку «для меня было ясно, что монархия не в состоянии довести эту войну до конца и должна быть какая-то другая форма правления, которая может закончить эту войну».[16]