Поцелуй льва - Михаил Яворский

Наконец улица начала выпрямляться. «Мерседес» уменьшил свою скорость. Когда она выровнялась со скоростью бега, мы выпрыгивали из него, потом снова запрыгивали, бежали рядом, носились вокруг, пока он полностью не остановился.

Мы были у подножия холма крутой улицы Мицкевича. Внизу был временный штаб «уголовной милиции». Она состояла из бывших узников тюрьмы Лонцкого, в большинстве уголовников, которые теперь носили красные повязки, изображая из себя коммунистов. Мы уже имели с ними несколько стычек, потому что они считали нас незаконной группировкой и заходили на нашу территорию.

Ехать туда ― значит нарваться на нежелательные проблемы.

Кто-то предложил, что так как мы уже развлеклись, дать возможность и «уголовной милиции» пороскошничать. От удовольствия мы начали подпрыгивать и дали хорошего пинка этой жестянке.

ПОСЕЩЕНИЕ ДВОРЦА КУЛЬТУРЫ

Из-за металлической ограды и густого живоплота выглядывал, словно спрятанный от улицы, дом. Его высокие золотые верхушки казались непреодолимыми. До войны я часто проходил мимо него, но никогда не видел, чтобы кто-нибудь заходил в него или выходил. Казалось что его покрытые славой жители выехали несколько столетий назад. Один раз мы с Богданом попробовали выцарапаться на ворота, но вдруг появился смотритель со злым псом, и с тех пор мы молча избегали той стороны улицы.

Тот дом, говорят, принадлежал шляхетной польской семье Потоцких. В их честь было названо улицу. Я видел это имя в учебнике истории за 6 класс, но тогда я себе и представить не мог, что когда-нибудь войду в этот сказочный дворец.

И вот мы с Богданом изумлённо рассматриваем лепку на фасаде и выпуклые балконы. Из окон второго этажа свисало белое полотно с надписью: «Народный дворец культуры». Под ним, прямо над входом в здание, багряно-красные буквы, написанные как курица лапой, провозглашали: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Мы с Богданом пришли туда на собрание «красной милиции» ― той, которой неделю назад мы послали розовый «Мерседес».

Наверно, мы опоздали. Если там и был какой-то митинг, то он уже закончился. Газоны дворца заполнили многочисленные гости, в основном мужчины, но было и несколько женщин и двое-трое детишек. Они сбивались в шумные группы под деревьями, между кустов роз, среди вытоптанных клумб настурций.

Некоторые нахально разлеглись на покрывалах, простынях и коврах, украденных из дома. Людской шум переплетался со звонким чириканьем воробьёв. Разбитые, пустые и полупустые цветные бутылки, которых было в изобилии, свидетельствовали о пышном угощении, проходившем целый день. Подвалы Потоцких были уже, наверно, пустыми. Неподалёку, откуда я любовался величественными окнами дворца в стиле барокко, какой-то мужик блевал, крепко держа бутылку с водкой, чтобы та не дай Бог не убежала.

Ротонда перед роскошным входом в дом кипела судорожным движением. Оттуда мы слышали пение, хлопанье, таинственные крики, но ничего не видели, поскольку её безнадёжно закрыли спины других, которые и сами хотели видеть, что там происходит. Мы с Богданом нашли выход ― решили влезть на дерево.

Из этого наблюдательного пункта хорошо было видно центр безумно пьяной толпы, где какая-то толстуха танцевала под аккордеон. Она напомнила мне урода со странствующего цирка, которую называли самой толстой женщиной в мире. Она кружилась и кружилась, а когда поднимала юбку, показывала массу желейного, вялого мясива. Потом она сорвала блузку ― её груди тряслись, как два глобуса, что вот-вот взорвутся.

Пьяницы во внутреннем круге делали непристойные движения. Вдруг один из них схватил сзади женщину и задрал ей юбку: «Смотрите, ей в задницу можно заехать лошадью с телегой и она не заметит».

В ответ толпа одобрительно засмеялась.

Я не видел что было потом, так как ощутил что меня кто-то легко стукнул по пятке. Это был один из наших старшеклассников. Он взволнованно приказал нам спуститься: «Собрание прогрессивных граждан проходит в середине. Пошли».

Белые мраморные ступени привели нас в прихожую. За ней был величественный зал, украшенный фресками. Напротив входа на стене кто-то смело написал: «Мы были ничем. Мы станем всем! Да здравствует пролетариат!»

Старшеклассник, которого мы выпустили из поля зрения, появился наверху, на балконе: «Вот, где происходят настоящие события, ― крикнул он. ― Поднимайтесь!»

Мы быстро присоединились к нему. Протолкавшись душной комнатой, заполненной потными мужчинами, которые ворчали и тяжело дышали, мы устроились на подоконнике. Оттуда всё было прекрасно видно.

На софе лежала полуголая женщина с раскинутыми ногами, а на ней какой-то тяжёлый плечистый мужчина. Его задница подскакивала, он что есть мочи порол её, будто хотел расколоть пополам. Женщина то ли от боли, то ли от удовольствия, стонала. Её руки и голова дёргалась, как бы в конвульсиях. Остальные мужчины ободряюще шумели, как болельщики на футболе. Они цедили водку прямо из горлышка и выкрикивали непристойные замечания на всех местных диалектах, смешивая польский, идиш, украинский и немецкий языки.

Некоторые напоминали мне заключенных из тюрьмы Лонцкого.

Вверху на балконе старик наигрывал гармошкой знакомый меланхолический мотив ― «Последнее воскресенье», бешено популярное танго в предвоенной Польше. Никто не обращал на него ни малейшего внимания. Все прикипели взглядами к событиям на софе.

Моё лицо залилось багрянцем, когда я увидел, как тот человек держит своими куцыми толстыми пальцами член, а потом вставляет его в женщину. Не зная как реагировать, я боялся что у меня вылезут или глаза или язык. Но как я ни старался, не мог отвести взгляд от гипнотически пульсирующего движения задниц и ляжек.

Только пронзительный крик вынудил меня оглянуться на бешенного от ненависти незнакомца, который пробивался через толпу.

― Где моя сестра? ― крикнул он, размахивая длинным ружьём с серебряным крестиком, свисающим со ствола.

Теперь повернулись все головы. Только старик и дальше играл себе «Последнее воскресенье» с тем же безразличием, что и теперь.

Силуэт разгневанного стройного незнакомца на фоне заходящего солнца в открытом окне сиял, когда он шагал к софе. С его плеч свободно свисала мешковина, перевязанная в поясе ржавой проволокой. Сумасшедший? В моём воображении промелькнула икона св. Иоанна Блаженного.

Тот, что занимался женщиной, рассматривал вторгшегося с ленивым интересом.

― Прочь от неё! ― приказал незнакомец, показывая на женщину.

― Odpierdolsia от моей курвы!― послышался издевательский ответ, польско-украинским суржиком.

― Она не курва, она моя сестра.

Словно чтобы продемонстрировать своё пренебрежение к незнакомцу, полуголый мужчина опять попробовал взобраться на женщину, но к удивлению, она поднялась и оттолкнула его. Под гром общего хохотанья тот упал на пол.

Встав, он поклялся отомстить. Одел штаны, но перед тем как застегнуть их, вынул из кармана тряпку и не спеша, вытер свой обмякший член. Потом забрал у одного из зрителей бутылку, хлебнул водки и внезапно плюнул незнакомцу между глаз так, что тот аж выпустил ружьё. Оружие поменяло хозяина. Теперь всё было в руках насильника.

― Руки вверх! Кайся, сукин сын, сволочь! Ты знаешь, кто я?! Ты оскорбил начальника Красной милиции.

Незнакомец был невозмутим. Непокорная усмешка на его лице в конец разозлила начальника.

― Кайся! Считаю до трёх!

Опять заиграла меланхолическая гармонь.

― Один!

Все притихли.

― Два!

Гармонь заиграла громче. Куцые пальцы начальника сжали курок. Я закрыл глаза.

― Три!

Я услышал щелчок. Выстрела не было. Опять щелчок, снова ничего…

― Чудо! ― крикнул кто-то.

Начальник с досады швырнул ружьё в незнакомца. Когда оно упало на пол, серебряное распятие слетело со ствола. Я в это время раскрыл глаза и увидел, что женщина встала с софы.

Прикрывая распухшие груди, она схватила ружьё и направила его на начальника.

На моё удивление он рассмеялся ей в глаза, ржал, аж за бока схватился: «Дави! Дави! ― подстёгивал он её, подходя ближе. ― Дави, пока я не взял это проклятое ружьё и не затолкал в твою pizdu».

Когда он сделал ещё один вызывающий шаг, несчастная, затравленная женщина, казалось совсем не знала что сделать. Но когда он протянул руку, наверно, чтобы отвести дуло, она сделала то, что он просил: нажала на курок.

Сражённый неожидаемой пулей, начальник подпрыгнул, раскрыл рот, словно что-то хотел сказать, потом ноги его подкосились. Когда он упал на землю, комната была уже полупустой.

Богдан соскочил с подоконника и отчаянно жестикулировал мне уже от дверей. Опустив глаза, я опрометью кинулся к нему. На обратном пути мне снова попал в глаза написанный толстыми красными буквами лозунг: «Мы были ничем. Мы станем всем!»