Мальчик, который упал на Землю - Кэти Летт

Последнее предложение я выпихнула в воздух, как словесный парашют. Не услышав в ответ ничего, я дернула за вытяжной трос.

– Школа, в которую сейчас ходит Мерлин, – зал ожидания ближайшей тюряги. В программу включены чтение, письмо и сделки с наркотиками. Но хоть считать научится, – улыбнулась я.

По-прежнему ноль эмоций. Скрипнула дверь, появился Мерлин – задом наперед, обеими руками держа тарелку с холодными рыбными палочками, добытыми из холодильника. С неукоснительной учтивостью он предложил угощение бабушке. Я учила его всегда предлагать гостям еду и питье, даже если сам он не голоден и пить не хочет, и для Мерлина это представляло немалую трудность – на уровне концепции. Мерлин осчастливил Веронику лоботомической улыбкой. Ее он взялся тренировать недавно. Мой храбрый мальчуган. У меня сердце зашлось от обожания.

Вероникины брови совершили очередной прыжок к линии волос.

– Думаешь, рыбные палочки – подходящая еда? Питательная? – строго призвала она меня к ответу голосом военно-полевого репортера Би-би-си. Самая запоминающаяся черта лица Вероники – ее нос. Вероятно, потому, что она его постоянно задирает.

– Мне бы очень хотелось быть идеальной матерью, Вероника, ей-богу, но как же чудовищно обременительно растить ребенка в одиночку, – ответила я многозначительно.

Мерлин глянул на бабушку одновременно вежливо и насупленно, и глаза его сияли, но прочесть в их глубине ничего не удавалось.

– Нет. Спасибо. Мерлин. – Она произнесла все слова раздельно, будто у Мерлина трудности со слухом или он только что прибыл из Гданьска, после чего снова ему улыбнулась – так, что моего сына всего скрючило.

Я препроводила Мерлина обратно на вторую полку бельевого шкафа, но он успел заглянуть мне в глаза и сказать с той проницательностью, от которой у меня по временам захватывало дух:

– Улыбка бывает уловкой, мам.

Когда я вернулась в гостиную, Вероника изучала автопортрет Мерлина в раме: малюсенькое тело, непропорционально большие руки, сверху нахлобучена гигантская голова с громадными ушами и глазами. Графическое изображение его перевозбужденного восприятия. Эксперты называли это «сенсорной дефензивностью» – глубокой чувствительностью к визуальным раздражителям, запаху, вкусу, прикосновению и звуку. Вероникино лицо, пока она исследовала неуклюжее карандашное творение, окаменело, как у болванов с острова Пасхи.

– Дорогая, – медленно заговорила она, словно успокаивая вспыльчивого домашнего зверька, – это все, конечно, тяжко. – Каждое слово произносилось с дикторской отчетливостью. – И конечно, слишком непосильная для тебя ноша.

На мгновение я утеряла бдительность и ответила искренне:

– О да. Ой, блин, да. Но вы же сами знаете, что такое материнство. Даже если вроде бы весь тюбик прилежания выдавлен вчистую, всегда наскребется еще капля.

– Серьезно, Люсинда...

Взгляд ее обежал еще один круг по дому, подмечая пыль и мусор.

– Люси, – поправила я всего в какой-то стотыщмильонный раз. Меня при рождении назвали Люси, однако она всегда представляла меня своим друзьям как Люсинду, чтобы хотя для вида привести меня в соответствие с сынком-аристократом.

– Как ты оцениваешь перспективы Мерлина?

Слово «перспективы» было пропитано всей возможной щепетильностью, доступной викторианской тетушке.

– Ну, если я смогу определить его в школу – в смысле, в ту, где его ежедневно не будут обворовывать, бить, подкатывать к нему с грязными предложениями и продавать значительные количества наркотиков класса «А», то у него есть и перспективы, и потенциал. Он оригинал и умница.

Меня накрыло волной усталости. Пора уже было предложить Бофорам стакан старой доброй вины.

– Слушайте, я понимаю – вам с Дереком не нравится признавать, что у Мерлина есть отклонения, потому что все знают, что аутизм и Аспергер наследственны. Но вы действительно разузнавали, что да как в вашем фамильном древе? Может, есть у него кривоватые ветки? Может, стоит нанять генеалога? Это такой специалист, который исследует историю семьи докуда хватит ее денег, – добавила я в тщетной попытке разрядить неловкость. – Пора, пора наконец разобраться, отчего Мерлин получился вот такой. Может, в семье Бофоров были и другие чокнутые гении? Ну вот Дерек, например. Очень умный – да, но социально неадекватный, замкнутый...

Взгляд Вероники стал как у Горгоны – чуть не обратил меня в камень.

– Нет совершенно никакой истории умственной отсталости – в нашей семье, – сказала она как отрубила, со всей очевидностью подразумевая, что подобная хромосомная катастрофа могла случиться только с нашей стороны фамильного уравнения. – А какова история умственных заболеваний у вас?

– Ну, мой отец был сексуально невоздержанным заштатным актером, в последние годы занялся тантрической йогой и умер на руках у польской проститутки, она же – друидка выходного дня. В результате моя мама растратила его страховку на путешествия по миру и разовых любовников. Если не считать всего этого, моя родня – сплошь радость дня.

– Ты уверена? – проговорила она с выбешивающим спокойствием. – Вообще-то как раз поэтому я и согласилась сюда приехать. Мне довольно огорчительно позвонил некий... социальный работник. – Она будто подносила отдельные слова к свету невидимым пинцетом.

– Образовательный психолог? Ну да. Я дала ей ваш номер – условиться о некой семейной терапии.

– Они составляли какой-то там отчет о семейном происхождении. Возмутительное вторжение в частную жизнь. Дерек – член парламента, на него все смотрят. Подобные вмешательства крайне неуместны. – Она так решительно треснула чашкой, что та опасно закачалась в блюдце.

Ах, ну да, подумала я, великий парламентарий Дерек Бофор не потерпит никакого ущерба для чести фамилии. Скрестите трактор с доберманом – получите моего бывшего свекра.

– Есть только один способ решить проблему Мерлина, – продолжала Вероника, и губы у нее сжались до тонкости бумажного пореза. – Его надо куда-нибудь услать. Я могу выписать тебе чек на сто тысяч фунтов хоть сейчас, если ты дашь мне забрать Мерлина и поместить его под соответствующий присмотр. В частный пансион.

Она возложила ридикюль крокодиловой кожи на колени, где он заизвивался, как живой. Вероника разжала ему челюсти и добыла чековую книжку.

– Начнешь новую жизнь. Джереми начал. Отчего бы и тебе не попробовать? – Улыбка у нее была колючей и приторной, как глазурь. Я глянула на нее в полном ступоре.

– Вы серьезно? – Сердце сжало от охранительной любви, сдавило горло. – Но ведь только я не дам Мерлину катиться по жизни, как валун с горы.

– Могу выписать на двести тысяч.

Ее голос звенел в безмолвной гостиной. Она распахнула чековую книжку.

– Недалеко от нас есть заведение. Мы сможем его навещать...

Какая добрая, подумала я. Эта женщина благостное млеко принимает обезжиренным[30].

– Микроволновки увечат его мозг, он разговаривает с собаками, ножницы у него кровожадные, дерется с тобой за пирожные, ведет себя неуправляемо... – Избыточные Вероникины телеса колыхались, как взбитый крем. – Ясно, что мальчику нужна профессиональная помощь.

Если бы я, как диснеевские персонажи, могла выстреливать из глаз смертоносными лучами, от Вероники не осталось бы мокрого места. Ярость клокотала во мне, как то молоко, о котором шла речь выше.

– Вы что же, пытаетесь выкупить у меня сына?

– Ну, вполне очевидно, что ты не справляешься.

Крючковатый нос матери Джереми внезапно стал хищным, как у коршуна.

– Раздражение выдает тебя с головой. Ты, что ли, хочешь довести до того, что Мерлина заберут социальные службы? Представь, какой скандал будет. Сама только что сказала – сын тебе кажется инопланетянином, ты часто притворяешься, что он не твой ребенок, он тебя позорит, тебе претит перспектива оставаться рядом с ним всю жизнь, как крепостной... Это же тебе так чудовищно невыносимо, – заключила она с расчетливой жестокостью.

Я смотрела на ее рубиновое ожерелье, которым когда-то восхищалась. Сейчас оно мне казалось гроздью кровавых пузырьков на толстой шее.

– Да, растить Мерлина трудно. Но и радости в этом море. – Я изо всех сил держалась, чтобы не дать остаткам хорошей мины взорваться шрапнелью.

– А эти его психопатические срывы? Поджигание прически завучу, незапирание дверей? И эти вот цифры, которые он пишет и пишет страницами, как какой-то Человек дождя[31]...

Цифры я как раз понимала. В цифры Мерлин разливал себя, как в емкости. Они придавали ему форму. Вмещали его. Но как это втолковать алебарде по имени миссис Дерек Бофор, облаченной в беж и твид? Женщине, которая досуги свои коротала, судя по ее виду, добивая тюленят?