Труженики моря - Виктор Гюго

Несмотря на это, почтовый шлюп «Кашмир» прошел благополучно из Англии во время довольно сильного шквала, воспоследовавшего за туманным днем. Он вошел в порт Св<ятого> Петра при первых лучах дня, в ту самую минуту, когда замок Корнс приветствовал пушечным выстрелом восход солнца. Небо разъяснело. Шлюп «Кашмир» должен был привезти нового ректора в Св<ятой> Сампсон. Немного после прибытия шлюпа разошелся по городу слух о том, что ночью ему встретилась на море шлюпка с экипажем, потерпевшим крушение.

XXXI

В этот вечер, когда на море стихло, Жилльят отправился удить рыбу, не отдаляясь, впрочем, от берега.

Когда в начале прилива, около двух часов пополудни, он возвращался домой мимо Звериного Рога, ему показалось, что на кресле Гильд-Хольм-Ур виднеется какая-то тень: только не тень от скалы. Он направил «Пузана» к той стороне и убедился, что в кресле Гильд-Хольм-Ур сидел человек. Море было уже очень высоко, скалу обступили волны, возвращение было уже невозможно. Жилльят принялся делать этому человеку различные знаки, — человек не двигался с места. Жилльят подплыл еще ближе. Человек спал.

Он был весь в черном. «Похож на священника», — подумал Жилльят. Подошел еще ближе и увидел юношеское лицо.

Лицо совершенно незнакомое.

К счастью, скала была высока и море в этом месте довольно глубоко, так что Жилльяту удалось подъехать к самой стене. Прилив так поднимал судно, что Жилльят, стоя на ногах, мог ухватиться за ноги человека. Он стал на край своего судна и поднял руки. Если б он упал в эту минуту, едва ли бы ему удалось вынырнуть. Его непременно бы раздавило между судном и скалой.

Он потянул спавшего за ногу:

— Эй, что вы тут делаете?

Человек сказал спросонья:

— Смотрю.

Он сейчас же проснулся окончательно и продолжал:

— Я только что приехал, забрел сюда, гуляя, провел ночь на море, нашел вид прекрасным, устал и уснул.

— Еще минут десять, и вы бы утонули, — сказал Жилльят.

— Неужели!

— Прыгайте ко мне в лодку, а то вас зальет.

Жилльят ухватился одной рукой за скалу, а другую протянул к человеку в черном, который легко спрыгнул в лодку. Незнакомец был молод и очень хорош собой.

У него были белокурые волосы в кружок, женственное лицо, ясный взгляд, серьезный вид.

Когда «Пузан» подплыл к берегу и Жилльят вдернул канат в кольцо, он увидал в белой руке молодого человека золотой соверен.

Жилльят тихонько отвел эту руку.

Оба молчали. Молодой человек начал первый:

— Вы мне спасли жизнь.

— Может быть, — отвечал Жилльят.

Канат был привязан. Они вышли из лодки. Молодой человек продолжал:

— Я обязан вам жизнью.

— Ну так что же? — отвечал Жилльят.

За этим ответом Жилльята последовало молчание.

— Вы из этого прихода? — спросил молодой человек.

— Нет, — отвечал Жилльят.

— Так из какого же вы прихода?

Жилльят поднял правую руку, указал на небо и сказал:

— Вот этого.

Молодой человек поклонился ему и ушел.

Пройдя несколько шагов, он остановился, порылся в кармане, вынул из него книгу и возвратился к Жилльяту, протягивая ему эту книгу:

— Позвольте вам предложить вот это.

Жилльят взял книгу.

Это была Библия.

Минуту спустя Жилльят смотрел вслед молодому человеку, который обогнул угол тропинки, ведущей к С<ен->Сампсону.

Мало-помалу он опустил голову, забыл о новом пришельце, забыл о существовании кресла Гильд-Хольм-Ур. Все для него исчезло в беспредельном просторе мечтательности. Вечной темой мечтаний была Дерюшетта.

Его пробудил чей-то голос:

— Эй, Жилльят!

Он узнал голос и поднял голову:

— Что, сьер Ландуа?

То был в самом деле сьер Ландуа в маленьком фаэтоне в одну лошадь. Он остановился на дороге, шагах во ста от Бю-де-ла-Рю, чтобы окликнуть Жилльята, и казался озабоченным чем-то.

— Новости, Жилльят.

— Где?

— В Браве.

— Что же такое?

— Некогда рассказывать. Да я слишком далеко от вас. Ничего не услышите.

Жилльят вздрогнул.

— Мисс Дерюшетта выходит замуж?

— Нет.

— Так что же?

— Ступайте в Браве. Все узнаете.

И сьер Ландуа ударил по лошади.

XXXII

Управляющий пароходом Летьерри, сьер Клубен, был мал, желт и силен как вол. Морю не удалось его спалить. Лицо у него было точно из воску. Глаза блестели скромным светом церковной свечи. Память у него была удивительная, непоколебимая. Для него видеть человека раз было все равно, что записать навеки заметку в книжку. Его лаконический взгляд сразу охватывал всякий предмет. Зрачок как будто снимал слепок с каждого лица и сохранял его навсегда. Как бы потом лицо ни старелось, сьер Клубен всегда его узнавал. Упорную память его нельзя было сбить с пути. Сьер Клубен был молчалив, сдержан, холоден; никогда никакого жеста. Скромный вид привлекал всех к нему с первого взгляда. Многие считали его простяком; у него в углу глаза была какая-то складка удивительной тупости. Мы уже говорили, что мудрено было бы найти моряка лучше его: никто не умел так натянуть парус, чтобы уменьшить напор ветра. Никто не пользовался такой славой религиозного и честного человека. Кто бы его заподозрил, сделался бы сам подозрительным. Он был дружен с Ребюше, менялой в С<ен->Мало, в улице С<вятого> Викентия, рядом с оружейником, и Ребюше говаривал: «Я бы отдал свою лавку на сохранение Клубену!» Клубен был вдов. Жена его была такою же честной женщиной, каким он был честным человеком. Она умерла с репутацией несокрушимой добродетели. Эта чета олицетворяла в Тортевале идеал английского эпитета: почтенный (respectable). Госпожа Клубен была лебедью; сьер Клубен — горностаем. Пятно убило бы его. Он не мог найти булавки без того, чтобы не отыскать ее хозяина. Он объявил бы барабанным боем о находке коробки со спичками. Он вошел однажды в кабак в Сен-Серване и сказал целовальнику: «Я завтракал здесь три года тому назад, вы ошиблись в счете», — и отдал ему лишние шестьдесят пять сантимов. Удивительная честность и тонкие стиснутые зубы.

Он всегда был будто настороже. Кого же он боялся? Вероятно, мошенников.

Каждый вторник он отводил «Дюранду» из Гернсея в С<ен->Мало, оставался там дня два, чтобы нагрузиться, и уезжал обратно на Гернсей в пятницу вечером.

В то время в гавани С<ен->Мало был маленький трактир, известный под названием «Трактир Жана».

Постройка нынешних набережных уничтожила этот трактир. В эпоху же, о которой мы говорим, море доходило до ворот Св<ятого> Викентия и до ворот Динан; С<ен->Мало и С<ен->Серван сообщались во время отлива посредством тележек, которые сновали взад и вперед между кораблями, ловко избегая вех, якорей и цепей и рискуя иногда задеть кожаными своими фартуками за нижние реи или за палку бом-кливера. Между двумя приливами извозчики гнали лошадей своих на песчаную отмель, куда часов через шесть ветер гнал волну. На этой же самой отмели бродили некогда те двадцать четыре сторожевые собаки С<ен->Мало, которые заели морского офицера в 1770. Их уничтожили вследствие этого избытка усердия.

Сьер Клубен останавливался в трактире «Жан». Там помещалась французская контора «Дюранды».

Таможенные и береговые сторожа всегда пили и ели в трактире «Жан». У них был свой особый стол. Таможенники Биника встречались тут с таможенниками С<ен->Мало.

Бывали здесь и судовщики, но они садились за другой стол.

Сьер Клубен садился то за один, то за другой стол, впрочем, охотнее за стол таможенников, чем за стол судовщиков, хотя и те и другие принимали его одинаково радушно.

Стол в трактире «Жан» был очень хорош. Там подавались изысканные туземные и иноземные напитки. Щеголь матрос из Бильбао нашел бы там свою хеладу. Там пили стоут, как в Гринвиче, и темный гез, как в Антверпене.

За столом судовщиков красовались иногда старые, бывалые капитаны и судостроители. Тут разменивались новостями: говорили громко и делали жаркие возражения. За столом таможенников и береговых сторожей говорили не так громко.

Факты из полицейской и таможенной деятельности не любят большой ясности и публичности.

За столом судохозяев председательствовал старый капитан Жертрэ-Габуро. Жертрэ-Габуро был не человек, а барометр. Навык моря дал ему удивительную способность предсказывать погоду. Он знал, какая погода будет завтра. Он вслушивался в ветер, как доктор в дыхание больного, и щупал пульс у прилива и отлива. Он говорил тучам: покажи мне язык. То есть молнию. Он был врачом волн и шквалов.

Океан был его пациентом; он обошел кругом света, как доктор обходит клинику, и выследил все климаты, как в здоровую, так и в нездоровую их эпоху. Он знал до тонкости патологию времен года. Часто можно было услышать от него замечание, вроде следующего: барометр опустился однажды, в 1796 году, на три градуса ниже бури. Он был моряком из любви к искусству. Он ненавидел Англию так же пламенно, как любил море. Он основательно изучил английский флот, чтобы знать все его слабые стороны. Он был источником всяческих знаний; справочной книгой, календарем, тарифом. Он знал наизусть таксу сбора с маяков, особливо английских; пенни с тонны здесь, фартинг — там.