Живое море - Жак-Ив Кусто Джемс Даген

Тут бы и кончилась их беседа, но Симона решила еще испытать японский, и капитан ответил ей на том же языке. Выяснилось, что он филиппинец, специалист по рыбному промыслу, назначен командовать шведским траулером, зафрахтованным ФАО, чтобы помочь арабам наладить рыбную ловлю. Японский он изучил в войну, когда его родина была оккупирована. А Симона в детстве училась в монастырской школе в Японии.

…Мы продолжили наше плавание и, идя на юг, увидели ночью Южный Крест. А утром «Калипсо» подошла к островам Эз-Зубайр, которые называют также Семь Апостолов. Несколько вулканов вздымают здесь свои бесплодные макушки со дна Красного моря в виду покрытых зарослями босвеллии берегов Йемена. От черных Апостолов на нефритовое море падает зловещая тень. Нас особенно занимал остров Гебель-Тейр, который в отличие от своих соседей некогда был обитаем. Почти сто лет назад, в пору расцвета Оттоманской империи, один французский подрядчик соорудил на нем маяк для турок. Тогда это был самый важный маяк к северу от Адена.

Сойдя на берег, мы чуть ли не на четвереньках пробирались по лавовым глыбам Гебель-Тейра. С трудом вскарабкались к заброшенному маяку и по ржавой лесенке поднялись до фонаря. Окна и линзы были разбиты, вокруг башни метались птицы. Моя душа моряка сжалась от боли, ведь этот маяк не одно судно уберег от столкновения с Семью Апостолами.

Поздно вечером «Калипсо» простилась с вулканами Эз-Зубайр. Экран нашего локатора был исчерчен помехами: лайнеры и танкеры тщательно прощупывали ночь своими радарами. Кому нужен турецкий маяк в век радара? Скоро его развалины будут забыты навсегда.

В Красном море мы впервые испытали подводную наблюдательную кабину. «Калипсо» шла со скоростью десяти узлов мелкими проливами в коралловом лабиринте. Дюма и де Вутер спустились в «обсерваторию», и на их лицах заиграли зеленые блики света, отраженного от песчаного дна, придавая обоим вид каких-то чудовищ. Видимость достигала шестидесяти футов. Из мглы впереди возникали коралловые стены и колонны, чтобы через четыре секунды снова пропасть в тумане. Завидев огромную пятиглазую стальную морду, рыбы бросались врассыпную. Да и другие обитатели рифа испуганно вздрагивали и спешили укрыться в своих норах.

Когда глубина возрастала, у Дюма и де Вутера было такое ощущение, точно они летят на самолете над сумеречным голубым краем. Вскоре дно снова поднималось, и прямо по курсу вырастали башни, заставляя наблюдателей съеживаться от испуга. Но тревога оказывалась ложной, препятствия проходили в десяти футах под ними, и, когда друзья наконец вышли наверх, они так упоенно рассказывали о виденном, что возле люка, ведущего в «обсерваторию», тотчас выстроилась длинная очередь.

Во время ночной стоянки возле скалистого острова Зебергед я спустился в кабину. Мои товарищи погрузили в воду яркие фонари, и вскоре на свет собрались полчища всякой мелочи — совсем как мошки, слетающиеся к лампе. Рачки, черви, личинки, крохотные мальки затеяли буйные пляски перед иллюминаторами. Мелюзга продолжала прибывать и совсем заслонила фонари; я видел лишь световой ореол. Я поглядел туда, где кончался свет. Там скользили крупные силуэты подводных жителей, которые не отваживались выйти на авансцену. Я опознал только карангов, остальные слишком быстро проносились мимо. Возможно, эти верзилы ждали, когда погаснет свет, чтобы наброситься на беспечную мелюзгу, устроившую танцы в ночном клубе.

В открытом море обсерватория редко привлекала наблюдателей. А я любил эти часы, любил без помех отдаться созерцанию. Словно сверкающие мечи, проплывали мимо, опасливо озираясь на корабль, чопорные макрели. А один раз я увидел изумительное зрелище: это шли переливающиеся всеми цветами радуги корифены, самые лучезарные обитатели пучины. Самки корифен великолепны, а при виде самцов просто дух захватывает. На них будто надеты карфагенские шлемы, усыпанные изумрудами, сапфирами, рубинами, алмазами. Корифены очень решительно посматривали на иллюминаторы кабины, даже подплывали вплотную, как бы подчеркивая свое бесстрашие. Я знал, как упорно они сопротивляются, попав на крючок, и как блекнут, умирая. Насколько же приятнее видеть этих изумительных пловцов в их родной стихии!

Сквозь верхний иллюминатор я наблюдал косяк рыбы, идущий на глубине около фута. Похоже, сардины… Вдруг они исчезли в вихрях сверкающих брызг. Я не сразу сообразил, что «Калипсо» спугнула косяк летучих рыб.

Я лежал в кабине, когда мы через Баб-эль-Мандебский пролив вышли из Красного моря в Индийский океан. Было сильное волнение, и «Калипсо» резвилась вовсю. Меня кидало, точно игральную кость в стакане. Валы вздымали вверх форштевень, вжимая меня в резиновый матрац. Затем нос нырял в ложбину, наступала невесомость, и я ударялся о стальные стены. Иллюминаторы то вырывались на воздух сквозь ослепительно белую пену, то вновь погружались в голубую толщу. Рыбы не показывались даже в те короткие мгновения, когда кабина была под водой. В этом странном состоянии, напоминающем небытие, мне почудилось, что я заточен в собачьем ящике на пьяном корабле. Я поспешил выбраться на палубу и подошел к рулевому. Он был совершенно трезв и от души наслаждался схваткой с расшалившимся проливом.

Глава 4. Загадка урн

В солнечный и ветреный летний день «Калипсо» подошла к цепочке неприступных белых островков, таких же пустынных, как Фарасаны, хотя всего десять миль отделяет их от Марселя, второго по величине города Франции. В узком проливе между Рью и его меньшим соседом Гран-Конглуэ мы стали на якорь. В этот глухой уголок нас привели заманчивые сведения, полученные Фредериком Дюма.

Когда Дюма работал в Группе подводных изысканий в Тулоне, он помог спасти от кессонной болезни аквалангиста-любителя Гастона Христианини, который зарабатывал на жизнь, охотясь на омаров и поднимая со дна всякую всячину. Христианини пришлось расстаться с пальцами на ногах, но он остался жив.

Дюма навестил его в госпитале, и одинокий искатель кладов решил поделиться с ним своими секретами.

— Мне все равно не нырять больше, — сказал он. — Расскажу-ка я тебе про места, которые разведал.

Никто лучше Христианини не знал этот район, поэтому Дюма достал записную книжку и приготовился слушать.

— Я тебе расскажу, где водится много омаров, — продолжал незадачливый пловец. — Во-первых, в затонувшем корабле возле Мер. И во-вторых, у Гран-Конглуэ, рядом с каменной аркой, там еще лежит на дне груда старинных кувшинов.

Старинные кувшины! Это же амфоры, транспортная тара древних, которые перевозили в них вина, растительное масло, зерно, красители, руду, духи, мозаичную плитку — все, что могло пройти через горлышко диаметром пять дюймов.