Колька и Наташа - Леонид Конторович

Кроме Острова, там находилось еще трое: двое — крестьяне, а третий — военный. Они стояли у вороха одежды, сваленной на пол, и о чем-то горячо спорили.

Приземистый, с черной окладистой бородкой и строгими голубыми глазами крестьянин, обижаясь на военного, искал поддержки у Острова.

— Как же так, товарищ начальник! Прохор зря свою власть выказывает, очинно зря. Дело-то добровольное. Дала Евдокия сапоги, а ты ей не мешай, не моги. И вернуть их обратно не имеешь никакого такого права. Евдокия свое преподносит от чистого сердца.

Военный протестующе поднял руку.

— Загнул, брат, Иннокентий Дмитриевич. Разумный мужик, а такое говоришь. Я из этой деревни, — обратился он к Острову. — У Евдокии Никаноровны муж убит на фронте, детишек полна изба. Нуждается она…

— Товарищи, товарищи, так ничего не решим. Прошу по порядку, — сказал Остров. — Расскажите подробно, в чем дело, — обратился он к недовольному крестьянину.

— А чего говорить, — обозлился тот, — и так яснее ясного. Мы, то есть мужики и бабы села Николаевского, надумали всем народом помочь красным воинам. Бабы связали тридцать девять пар шерстяных носков, кроме того, собрали белья, овчинных шуб — верно. Не все новые — четыре, овчин столько же. И еще — папаха, гимнастерка и пиджак… Ну и там немного рыбы и хлеба сверх разверстки. Евдокия-то, солдатка, разумная баба — дала мужнины сапоги. А он, — указал крестьянин на военного, — узнал об этом и говорит: «Не надо, мол, отдайте обратно ей». Ну, где тут загиб? Где?

— Никакого загиба, — успокаивающе сказал Остров. — Большое вам спасибо за вещи, товарищи!

Он каждому крепко пожал руку и обратился к военному.

— Сапоги, конечно, придется возвратить, но осторожно, не обидев солдатку. Передайте ей и всем крестьянам большое пролетарское спасибо. Люди отрывают от себя последнее, чтобы поддержать защитников революции. Такой уж у нас народ, с большой душой и большим сердцем.

— Верно, — сказала Мария Ивановна. — Народ у нас такой — слов хороших, чтоб о нем сказать, не хватает.

Остров улыбнулся.

— А знаете, товарищи, даже враги вынуждены признать нашу силу. Как-то белогвардейская газета так и написала: коммунисты действуют не по принуждению, не за деньги, а по убеждению. А ведь это относится не только к одним коммунистам. Вся Россия, весь народ поднялся по убеждению, что так жить, как до сих пор, нельзя. Вот в чем гвоздь-то! Этого, к сожалению, не понимают наши враги. Впрочем, мы постараемся втолковать им это.

— Надо уму-разуму учить, раз не понимают! — строго сказал один из крестьян.

— Да и вас не мешает поучить, — решительно поставила на стол тарелку Мария Ивановна. — Второй день не евши, — показала она глазами на Острова.

Остров развел руками в смущении:

— Вот это нападение. Братцы, спасайте.

Бородатый рассудительно заметил:

— Чего спасать. Без еды негоже. Силы нужны. Пошли, ребята.

Хлеборобы вместе с военным попрощались и ушли.

Расправляясь с рыбой, Остров спросил:

— Как там Наташа и Колька?

— Ничего… Сегодня инструмент весь день собирали, наголодались. Сейчас по полведра супа съели.

Остров вдруг поперхнулся.

— Постойте, — только тут разглядев, что ест, повернулся он к Марии Ивановне, — а это что такое? Откуда? Чем вызван такой пир?

Мария Ивановна смутилась, потом твердо сказала:

— Мне уже пятьдесят лет, Андрей Иванович, всего за свой век повидала — и горя, и радости. Простому человеку тяжело жить. Он жадный к жизни, к хорошей. Пришла Советская власть — простой человек на ноги встал. Ему — почет, ему — уважение.

— Но… — попытался что-то сказать Остров.

— Нет уж, вы меня послушайте, — горячо прервала его Мария Ивановна. — Сызмальства работала без разгиба: пряла, боронила, жала. Знаете, как у нас дома, умывшись, вытирались? Мамка подолом, папка рукавом, а мы, ребятишки, так просыхали. Выросла, ушла на Волгу искать свою долю. На всю жизнь руки у меня рыбой пропахли. — Она посмотрела на свои руки не то с уважением, не то с сожалением.

В комнате слышалось тиканье часов. За окнами, неторопливо кружась, падал крупный снег.

— Замуж вышла. Наташа родилась. А потом убили мужа, ночами не спишь — слезы глотаешь, сердце кричать просится, а ты подушку кусаешь, молчишь. А нынче я… И все такие, как я. На свою дорогу вышли. Вот как, Андрей Иванович!

Остров, ничего не понимая, потер лоб:

— Вы хорошо сказали, Мария Ивановна. Очень хорошо… Только, — он посмотрел на тарелку.

Мария Ивановна строго сказала:

— Это сегодня Костюченко… Пятьдесят лет мне сегодня исполнилось.

Остров встал. Лицо его посерьезнело. Он подошел к женщине, взял ее руку.

— Пятьдесят лет? Поздравляю вас, Мария Ивановна, желаю много лет жизни. И чтобы все было так, как вы хотите.

Он на секунду задумался, вернулся к столу, выдвинул ящик. В его руках оказался выдавший виды сборник стихов Пушкина. Любимая книга, с которой он никогда не расставался. Андрей Иванович, прощаясь с томиком, подержал его на ладони, потом раскрыл и негромко прочел:

Товарищ, верь, взойдет она,Заря пленительного счастья,Россия вспрянет ото снаИ на обломках самовластья…

— Возьмите себе на память, Мария Ивановна, — сказал он, протягивая ей книгу.

Мария Ивановна почувствовала, что значила для него эта книга. Но как отказаться от подарка?

— С грамотой у меня плоховато, — нашлась Мария Ивановна. — Пускай остается у вас, Андрей Иванович.

— Ничего, — сказал Остров. — Учиться никогда не поздно. Скоро все учиться будем.

Мария Ивановна бережно взяла томик.

— Спасибо, Андрей Иванович, — и собралась уйти.

Остров задержал ее.

— А рыба?

— А рыбу, — суровым командным тоном сказала Мария Ивановна, — а рыбу вы съедите в честь дня моего рождения.

— Ваши именины, а мне подарок?

— Какой же это подарок? — совсем рассердилась Мария Ивановна. — Неужели вы хотите меня обидеть? В кои времена свежемороженый судак, а вы…

Остров весело рассмеялся.

— Сдаюсь, сдаюсь! Вы же замечательный агитатор… А знаете — это мысль. — Он внимательно, как на нового человека, посмотрел на нее. — У нас на консервном заводе много женщин, и ни одного агитатора.

— Что вы, — вспыхнула Мария Ивановна, — да меня засмеют. Какой я агитатор?

— Замечательный, — лукаво улыбнулся Остров. — На собственном опыте убедился.

Глава 19. События на Волге

Солнце еще грело слабо, на ветках не набухали почки, но уже чувствовалось приближение весны.

Заметно укоротились ночи, сумерки стали по-весеннему прозрачны. На дорогах кое-где уже таял почерневший снег.

Волга — огромная и широкая — просыпалась от зимнего сна. Вечерами, когда город утихал, с низовьев доносился глухой треск льда.

Пройдет немного времени, Волга взломает ледяные оковы и умчит в море их обломки. Широко, широко разольется река!

А пока над Волгой раздавался веселый звон топоров, визг пил.

По всему берегу, куда ни бросишь взгляд, копошился народ. Людей много. Одни пилят бревна, другие колют, третьи складывают дрова в клетки. Большая группа рабочих железнодорожников депо разбивают старые баржи, вмерзшие в лед.

Нелегко вырубать бревна из льда. Но Колька, Наташа и несколько ребят трудились наравне со взрослыми.

Мальчики были с улицы, где когда-то жил Колька. Это он уговорил их идти на заготовку дров.

Вася, самый маленький из ребят, восторженно воскликнул:

— Мы сделаем столько, столько! Здорово сделаем!

Работами распоряжался Глеб Костюченко. Он успевал побывать везде. Одному даст совет, другого отругает, третьего подбодрит шуткой.

Только и слышно было:

— Глеб Дмитриевич! Товарищ Костюченко!

Другой стал бы нервничать, сбился с ног. А матрос словно окунулся в родную стихию и, ни секунды не отдыхая, работал как-то весело и радостно.

— Флотцы, а флотцы, — кричал он рабочим лесопильного завода так громко, что за версту было слышно, — флотцы, ни одного бревнышка не оставим Волге-матушке, все — госпиталям и пекарням!

«Флотцы» дружно отвечали:

— Есть, товарищ капитан!

— Что вы, братцы, да какой я капитан? — подмигивал матрос и сдвигал бескозырку почти на самый затылок, вызывая восхищение мальчишек, которые ломали голову, пытаясь понять, каким образом держится у Глеба головной убор.

Вася даже спросил:

— Как у вас уши не мерзнут?

— Военная тайна, браток, но по секрету могу сказать: снегом растираю.

Сложив руки рупором, перекрывая шум, Костюченко крикнул рабочим судоремонтного завода, разгружавшим баржу с бревнами:

— Эй, эй, на барже, как дела?

— Хороши, Глеб Дмитриевич, скоро пилить начнем.