Прекрасный цветок - Энн Вулф

Ева поднялась наверх, в свою комнату. До чего же хорошо иметь свой дом… Она зажгла свечу в ароматической лампе и с удовольствием вдохнула запах лаванды, который мгновенно наполнил комнату. Приятный, расслабляющий запах — лучшее лекарство от любого стресса, к тому же он — замечательное снотворное. Ева прилегла на кровать. Большое мягкое ложе Ева выбирала сама, она долго мечтала о такой постели. Резная спинка из светлого дерева, прочные пузатые ножки, широкая поверхность, на которой можно ворочаться во сне сколько душе угодно, — она была в восторге, когда увидела это чудо в мебельном магазине! Пожалуй, это была одна из самых удачных ее покупок. Комната постепенно теряла свои очертания. Убаюканная ароматом лаванды, Ева плавно погружалась в сон.

Остров. Побережье океана. Знойное солнце, невыносимо горячий песок. Еве удобно лежать на прохладной влажной руке Норда, только что выбравшегося из воды. Он гладит ее пепельные спутавшиеся волосы, выбирая из них золотистые крупинки песка. Она дотрагивается до его живота, покрытого прозрачными солеными каплями, которые не успело еще проглотить палящее солнце. Еве приятно ощущать влагу, ее возбуждает прикосновение к обнаженному торсу мужчины. Он что-то тихо нашептывает ей. Кажется, это слова любви. Он проводит рукой по ее горячим от жары и желания плечам. Какое сладкое томление! Она хочет его, жаждет отдаться ему сию же минуту и никогда больше не размыкать тесных объятий. Вдруг — странное, необъяснимое чувство панического страха, который поглощает ее сознание. Она словно ощущает приближение чего-то злого, разящего, неизбежного. Норд чувствует это: он наклоняется над ней, успокаивает, ласково гладит по изменившемуся от страха лицу. И тут за его спиной вырастает силуэт мужчины. Это Фрэд! На нем набедренная повязка, а в волосах его вплетены ягоды и косточки. В руках он держит деревянное копье с железным наконечником. Он жрец лесного бога и принесет их в жертву!

Ева хочет кричать, но издает лишь нечленораздельные звуки. Норд не видит происходящего позади него, он поглощен страхом девушки, не понимая его причины. Фрэд медленно подходит к Норду и заносит над ним копье. От ужаса и бессилия Ева зажмуривает глаза. Она не слышит ни крика, ни стона. Открыв глаза, она обнаруживает, что осталась одна на пустынном побережье. Фрэд и Норд куда-то исчезли. Спокойный до этого, океан покрыт косматыми волнами. Неистовый ветер хлещет ее по лицу, треплет распущенные волосы. Ева мечется в панике, выкрикивая имя Норда, и ноги ее увязают в песке, словно это болото. Нет отклика на ее зов, лишь сильнее ревут огромные яростные волны. Они падают на берег, разбиваясь на тысячи огромных водяных осколков, все ближе подбираясь к увязшей в песке девушке. Ева пытается вырваться из песочного плена, но чем настойчивее ее попытки, тем они бесплоднее: песок сковывает ее ноги, отбирая последнюю надежду на спасение. Невиданной величины вал поднимается над побережьем и накрывает Еву, тащит за собой в жерло океана…

5

Ева неприязненно оглядывала свое отражение в зеркале. Да, после ночного кошмара она действительно выглядела неважно. Темные тени под глазами, грустный взгляд, припухшее лицо. «Неврастения — нет у этого слова ни совести, ни стыда. Две черносмородинные тени под пустыми глазами…» — вспомнила она строки Поля Элюара.

Ничего не поделаешь, в последнее время жуткие сны мучили ее часто. Поход к психологу — лишняя трата времени и денег (так, во всяком случае, говорил ее отец, а ему она доверяла во многих вопросах); это казалось ей чем-то непристойным, признанием собственной неполноценности. Гораздо проще и целесообразней открыться старому другу, хорошо знающему и понимающему тебя, другу, который даст ценный и важный совет, в отличие от врача, делающего выводы лишь из слов, сказанных тобой во время коротких посещений.

Когда-то давно мать, невзирая на сопротивление отца, отвела тринадцатилетнюю Еву к своему знакомому доктору. Ей казалось, что дочь слишком беспокойный ребенок, скрытный и нервный. Эмили Дэвис не приходило в голову, что причина гнездится в ней самой, что ей нужно было лишь взглянуть на дочь другими глазами, прекратить попытки лепить из нее свой образ и подобие, отпустить короткий поводок, на котором она держала ребенка, дать немного больше свободы. Но «железная леди» Эмили была уверена: ее дочь нуждается в помощи профессионала. Ева хорошо запомнила этот визит. Незнакомый мужчина долго выспрашивал ее о том, как она воспринимает своих родителей, каким было ее детство, что мешает ей поговорить с матерью по душам, какие сексуальные фантазии приходят ей в голову, чего она боится больше всего на свете. Безусловно, вопросы задавались косвенно, не в лоб, но Еве было почти физически противно отвечать на них чужому, ничего не значащему для нее человеку. По окончании сеанса девочка разрыдалась. «В чем дело, Ева? Разве я обидел тебя чем-нибудь?» — спрашивал удивленный врач. Он поставил какой-то диагноз, о котором Еве ничего не сказали, и унизительная пытка наконец была закончена. Ева проплакала всю дорогу домой, а придя, кинулась к отцу и умоляла его больше никогда не водить ее к доктору. Она обещала хорошо вести себя, делать все, чего хотят от нее родители, лишь бы больше ее не выспрашивал чужой неприятный человек. Род Дэвис был страшно возмущен, жалость к дочери привела к ссоре с женой: «Даже если она больна, неужели ты думаешь вылечить ее, заставляя делать неразумные вещи, которым она, естественно, сопротивляется?! Оставь ее в покое! Если тебе так хочется, сама таскайся на свои дурацкие сеансы!». «Делайте, что хотите, чем вы, впрочем, и занимаетесь», — резюмировала Эмили, и около двух недель они с Родом не обмолвились ни словом. Ева безумно страдала: она чувствовала себя виновной в ссоре между отцом и матерью. Через две недели, не выдержав ледяного молчания, которым сопровождались завтраки, обеды и ужины, девочка пришла просить у них прошения, и ей действительно удалось восстановить мир в семье. Эмили больше не заводила разговор о посещении психолога, чему Ева и ее отец несказанно радовались. Однако память — злая штука, и, даже повзрослев, Ева с горечью вспоминала этот болезненный эпизод.

Коварное зеркало оживляло картины беспокойной ночи. Как-то Джеральд, встретившись с Евой после разгульного вечера, следы которого ярко отпечатались на его лице, заметил: «Завидую вам, женщинам. С помощью косметики вы можете нарисовать себе желаемое лицо и убедить окружающих в том, что оно настоящее. Если бы я мог скрыть следы похмелья на своей физиономии с помощью какого-нибудь тонального крема! Но, поступи я так, меня засмеет и мой пол, и ваш. Вот она, истинная дискриминация!». Ева посмеялась тогда над высказыванием Джеральда, но сейчас, приводя себя в порядок, она оценила правоту его слов. Огуречная маска, нанесенная на несколько минут, — и лицо уже не выглядит припухшим. Пара мазков гримирующего карандаша под глазами — от теней не осталось и следа. Взмах кисточки — и тушь делает взгляд выразительным, грусть прячется в глубину глаз. Легкие румяна скрашивают бледность щек; штрих терракотовой помады — и ожившие губы готовы покорять мужчин своим очаровательным изгибом.