Чем звезды обязаны ночи - Анн-Гаэль Юон

– Как тебя зовут? – набравшись смелости, робко спрашивает ребенок.

– Лиз. А тебя?

– Нин.

Немного смущенная, мать объясняет мне правила их игры. Она быстро шепчет девочке, что лежит в тележке, а Нин должна угадать, кто покупатель по профессии. Банка сардин, букет цветов, сегодняшняя газета: это Мишель, булочница. Шоколад с миндалем, герандской солью и перцем: Майя, парикмахерша. Хорошая уловка, чтобы заставить ребенка терпеливо ждать, если матери не с кем его оставить.

Сколько лет малышке? Представления не имею, я скорее способна прикинуть вес перепела, чем возраст ребенка. Голубые вены под прозрачной кожей делают ее похожей на фарфоровую куклу. Такое впечатление, будто ее может сбить с ног первый же порыв ветра.

Я вглядываюсь в лицо матери. Пирсинг на брови. Удивительная стрижка: сверху длинно, сбоку выбрито. Татуировка на предплечье: взлетающая ласточка. Свободная и решительная.

Это знак? Роми видела ласточек повсюду. Она утверждала, что они – воплощенные духи и что их надо слушать. Что кто-то где-то там думает о нас и желает нам добра.

Малышка начинает помогать матери, протягивая ей помидор. Тот падает на пол.

– Простите. Хотите взять другой? – предлагает кассирша.

В ее глазах мелькнула тоска.

– Гвен, я могу с вами поговорить?

Я оборачиваюсь. К нам подходит женщина. Высокая и широкая в кости, с блестящим от пота лбом. Бейджик на форменном халате гласит: «Старший продавец. Я здесь, чтобы вам помочь». Гвен погрустнела, словно солнышко закатилось. Встретив мой взгляд, мегера в юбке выдавливает улыбку, потом вскидывает брови с раздраженным и в то же время понимающим видом.

– Конечно, мадам, – отвечает молодая женщина. – Позвольте мне закончить с покупательницей, и я в вашем распоряжении.

– Нет, сейчас же, Гвен.

Гвен застывает.

– Слушаю вас.

Малышка опускает голову и подтягивает к себе рюкзачок, на котором вышито ее имя. Не только я чувствую приближение грозы.

– Что вас смущает на этот раз? – спрашивает Гвен вежливым тоном, идущим вразрез с ее сжавшимися кулаками. – Если это из-за помидора, я его оплачу.

– Ваша дочь… – начинает та.

– Я ведь предупредила вас с самого начала. Кстати, если…

Она замолкает на середине фразы, как будто вспоминает, что ее кто-то ждет. Встает. Разглаживает платье. Потом берет девочку за руку и выходит из магазина, пожелав нам доброго дня.

13

– Вы кое-что забыли.

Гвен поднимает голову. У меня в руке потертая плюшевая игрушка. Дракон по имени Диего, который никого не боится, как мне предстоит вскоре узнать.

– Спасибо, – говорит она с грустной улыбкой.

Сидя на берегу реки, она не сводит тревожного взгляда с дочки, которая удит веткой воображаемую рыбу. Я сажусь рядом. Снимаю кроссовки и подворачиваю джинсы. Вода ледяная. Мимо нас проплывает несколько листьев, уносимых течением.

– Вы тоже нездешняя, – с уверенностью говорит она, бросив взгляд на мою косуху.

– Можем перейти на ты.

Гвен с дочерью приехали из Бретани. Из глубинки, немного напоминающей Молеон. Минус море, плюс горы.

– Вот ведь старая хрычовка! А куда я могу деть ребенка летом?

Она пожимает плечами. Спрашивает, откуда я. Я юлю, уходя от ответа. Что привело их с дочерью в эту дыру? Наверняка ей давно было не с кем поговорить, потому что очень быстро она выкладывает всю подноготную.

– Мы приехали из-за Нин, – отвечает она, затушив сигарету о камень. – Она… она больна.

Эти слова даются ей нелегко. Я бросаю взгляд на малышку. Хрупкие ручки, тонкие ножки. И очень бледная кожа.

– Врожденный порок сердца. Хрен знает что, короче.

Девочка в отдалении начинает напевать. Гвен вытаскивает из пачки новую сигарету.

– Хрен, говоришь… – повторяю я. – Так у нас в школе обзывались.

И тут же прикусываю язык. Она удивленно смотрит на меня и начинает смеяться. Потом заявляет, что тот, на ком лежит вина за эту историю, уж точно хрен с горы. Вот только виноватого нет. Просто над колыбелью Нин склонилась злая фея. Вот она, крошечная девочка, чье сердце и артерии хрупки, как старые часы.

Не сводя глаз с реки, Гвен начинает рассказывать. Диагноз. Ребенок так мал, а любовь так велика. Средняя продолжительность жизни с таким пороком не больше пяти лет. Вначале ее это оглушило. А потом оказалось, что достаточно глянуть на дочь, чтобы снова броситься в бой. У Гвен мужества на троих хватит. И хорошо, потому что у отца малышки опустились руки.

Она нервно затягивается, продолжая говорить. Я бы ей и двадцати пяти лет не дала. Молодая женщина, которая, став матерью, сразу повзрослела. И все же есть в ней что-то наивное. Трогательная светотень.

– Повезло, что врач, который занимался ею после рождения, оказался одним из редчайших специалистов по этому заболеванию во Франции.

Доктор Мели́. Когда он ушел на пенсию, Гвен решила, что ее мир рухнул. Но, очевидно, врач принял историю этой парочки так же близко к сердцу, как и я, потому что предложил наблюдать девочку уже из Страны Басков, куда перебрался на покой. Исполненная благодарности, Гвен согласилась. Вот уже три года старик каждый месяц осведомляется, как у них дела. Проверяет медицинские заключения, связывается с врачами, договаривается о приеме. Гвен даже подозревает, что он оплачивает из собственного кармана некоторые исследования.

– Знаешь, есть еще хорошие люди на этом свете, – заключает она.

Наши взгляды обращаются к малышке. Сидя по-турецки, с мягко колышущимися на ветру хвостиками, та разглядывает стрекозу, вцепившуюся в камышинку. Девочка совершенно неподвижна. Потом медленным, очень медленным движением она подносит палец к насекомому, принуждая перебраться к ней на руку.

Она разговаривает со стрекозой. И я готова поклясться, что стрекоза ей отвечает.

– Нин обожает насекомых, – объясняет мне Гвен. – Ее сердце бьется медленнее, чем у нас, может, поэтому ей удается подобраться к ним так близко.

Молчание. У наших ног бежит река. Рядом с камнями шныряют водомерки, то и дело подпрыгивая.

Три месяца назад состояние Нин ухудшилось. Обследование ничего хорошего не показало: легочная артерия отказывала.

– Тогда мы уехали. Прямиком в Страну Басков. Там, в Бретани, нас ничего не держало. Во всяком случае, ничего важного для Нин.

В глазах Гвен темная пелена.

– А твоя семья? – спрашиваю я.

Она пожимает плечами.

– Какая семья? Нам с Нин никто не нужен.

Ее лицо вдруг делается жестким. Челюсти крепко сжаты – как и кулаки. Доктору Мели она сказала, что одна подруга готова принять их у себя. Что, конечно же, было полным враньем. Она не хочет висеть на шее у старика. Во всяком случае, затруднять его еще больше, чем теперь. Поэтому они бросили свой скарб в дешевой гостинице и несколько раз в неделю ездят в клинику в По, где, по счастью, есть детское кардиоотделение. Доктор делает все возможное, чтобы спасти девочку.

Сколько же ей осталось? Я не осмеливаюсь спросить.

Глядя на них, таких одиноких на берегу реки, я напоминаю себе, что существуют и другие жизни, кроме моей собственной. «Роми», проблемы на кухне, Суазик – все это вдруг кажется таким далеким.

Пора возвращаться, мне еще предстоит готовить ужин. Я думаю о Розе. О малышке, которой я была, когда она меня приютила. О крошке Нин, из-за которой у меня самой разрывается сердце. О трогательной Гвен. О своей разбитой вдребезги жизни.

Я встаю и улыбаюсь им.

– Вы любите макароны?

Бальтазар

У маркизы она чувствовала себя как дома. Но ничего не рассказывала о том, что связывало ее с Верой. Правду я узнал намного позже. Слишком поздно. Она была скрытной, ее постоянные фантазии придавали ей неотразимое очарование и не помогали мне ни в чем разобраться. Она твердила, что не любит говорить о прошлом. Что перед нами лежит будущее, и предстоит столько всего пережить вместе! Кстати, а не посмотреть ли нам кино? Последний фильм Чаплина, например?

В один из июльских вечеров стояла такая жара, что мы устроились на свежем воздухе. Люпен натянул белую простыню между двумя вишневыми деревьями,