Журнал «Вокруг Света» №11 за 1989 год - Вокруг Света

Зрители не сидят на одном месте, а свободно разгуливают по театру. Большинство ведет себя с детской непосредственностью: репликам, советам, комментариям, сопровождающим развитие событий на подмостках, нет числа. Нередко случается, что они заставляют кукловодов и актеров импровизировать. Ведь желание зрителей — закон.

В антракте выстраивается длиннейшая очередь к старому коровнику, где ныне разместился музей кукол. Бревенчатые стены сплошь от пола до потолка увешаны сотнями забавных человечков, принимавших участие в прошлых фестивалях. Дело в том, что с самого начала Шуман установил железное правило: пьесы, а значит, и персонажи каждый раз должны быть новые. Наискосок от музея среди сосен стоят затейливо разукрашенные домики, в которых хранятся маски.

К трем часам дня «театр» вновь заполняется зрителями. Но теперь они устраиваются на склоне холма, освобождая луг для артистов. Театральное действо начинается с «цирковой программы». Занятые в номерах звери и животные сделаны в натуральную величину да к тому же так похожи на живых, до мелочей копируя их повадки, что порой просто не верится, что это куклы. Цирк сменяют гиганты, разыгрывающие традиционное ковбойское шоу. Затем следует балет на воде (ее заменяет луговая трава) и танец-хоровод, в котором участвуют по четыре семиметровых мусорщика и прачки. Эти придуманные Шуманом персонажи обязательно присутствуют во всех его кукольных пьесах. Завершает дневное представление выступление акробатов на ходулях, наряженных героями сказок и литературных произведений, во главе с самим постановщиком в облике Дяди Сэма.

Второй антракт выдержан в традициях театра «Хлеб и куклы»: зрителям бесплатно раздают жареную кукурузу, вареный картофель, сырые морковки и несколько сот буханок хлеба, собственноручно выпеченного Шуманом и его артистами.

Когда опускаются сумерки, начинается заключительная часть театрализованного представления. Артисты-кукловоды водружают посередине луга «майское дерево» — украшенный цветами и лентами высоченный столб. Затем, держа в руках свои куклы и маски, они затягивают старинные народные песни, подхватываемые многотысячным хором зрителей, и исполняют традиционные танцы вокруг символического дерева.

Но вот раздаются тревожные звуки боевых рогов. Танцоры бросаются врассыпную. А с окрестных холмов с воинственными кликами скатываются две армии средневековых воинов. Там, где только что царило безудержное веселье, завязывается яростная битва. Замертво падающие под ударами мечей бойцы через секунду оживают и вновь кидаются в гущу схватки. Тем временем на авансцене разыгрывается идиллическая пастораль.

Наконец на поле торжественно вступает оркестр из пятидесяти музыкантов. Мелодии, плывущие в ночной тишине, мало-помалу охлаждают пыл сражающихся. Они отбрасывают оружие и обнимают недавних противников. И когда из темноты вдруг появляется огнедышащий дракон с эскортом из четырех троянских коней, солдаты обеих армий дружно бросаются на них, чтобы защитить мирный очаг. Дракон повержен. Троянские кони пылают в огромном костре. Добро победило зло. Десятитысячная зрительская аудитория долгой овацией приветствует счастливый финал.

Завтра представление повторится. И многие остаются, чтобы еще раз пережить счастливое ощущение праздника. Ведь следующего нужно ждать целый год.

По материалам зарубежной печати подготовил С. Минин

В плену у саскватчей

Альберту Остмену было за восемьдесят, когда он вдруг стал знаменит. О нем написали в книге, журнале и в нескольких газетах. Писали по-разному: в серьезном тоне, и шутливом и даже попросту издеваясь над ним — Остмен поведал журналистам о том, что скрывал от людей добрых полсотни лет. Мы постараемся точно передать его рассказ, слегка беллетризируя его с целью лучшего восприятия, и пусть каждый сам для себя решит, как к нему относиться.

Оловянную ровность океана взбили удары весел, лодка двигалась невесомо. Старый индеец, нанятый Альбертом перевозчик — повязка поперек лба и прямо падающие волосы — остановил на нем глаза, отвел взгляд, потом посмотрел еще раз, внимательней.

— Старые золотые копи,— повторил он только что сказанное Остменом и замолчал. Нет, хоть и чужой — белый, но его предупредить стоит. Совесть будет спокойна, да и человек он, видно, неплохой. И — молодой!..

Светлый, круглоголовый — выходец с севера (его родители остались в Швеции) — Альберт Остмен своим видом внушал чувство благополучия.

— Тот белый человек,— индеец помолчал, вспоминая,— привозил золото из старых копей. Много раз. И в последний я его отвез. Туда. Обратно — нет. Не пришел на берег.

Светловолосый молодой человек ничего не ответил. Он-то, конечно, уверен: с ним ничего плохого не случится. «Молодость легко верит в свою безопасность»,— подумал старик и добавил:

— Думаю, его убил саскватч.

— Кто убил? — равнодушно переспросил Остмен, не отрывая взгляда от воды за кормой.

— Саскватч.

— Кто такой?

Старый индеец не спешил с ответом, а может быть, расхотел продолжать разговор. Есть вещи, которые, как правило, негры или индейцы не говорят белым. Ради собственного душевного благополучия. Во избежание обиды: что они, низшие, могут знать серьезного? В самом лучшем случае тебя прослушают с притворной благосклонностью. И сразу забудут все, что ты рассказал.

— А? — переспросил Альберт, нехотя отрывая глаза от водной глади.

Так, как говорят, наперед зная, что тебя не воспримут всерьез, индеец обрисовал этого духа.

— А-а, выдумки,— небрежно бросил Альберт.— Это обезьяны. Гориллы. Они живут в Африке. Здесь они не водятся.

— Обезьяна — эйп. Эйп-каньон,— индеец закивал головой.— Обезьянье ущелье. Да, там — он повел затылком в ту сторону, куда двигалась лодка.— Может, мало их осталось, но они есть.

— Легенды,— Альберт повернулся к нему и пояснил, возможно непонятное старику индейцу, слово.— Легенды — это сказки. Чепуха.

Индеец промолчал и больше не сказал ни одного слова.

Альберт вздохнул полной грудью, выпрямил спину и зорко вгляделся в крутой берег.

— Сюда приезжай за мной через две недели.

После года работы по рубке леса Альберт заслужил отпуск.

Место для отдыха он выбрал поглуше — там, где, по слухам, еще можно было добыть золотишко. Где-то в этих местах должны быть заброшенные золотые прииски. Вот бы ему убить двух зайцев: намыть золотого песочка и хорошенько отдохнуть — поохотиться, полежать на земле у костра в безлюдье, в тиши.

Все так и началось. Безмятежным покоем потянулись дни Альберта. Убил оленя — мясо девать некуда! Костер развести, за водой к ручью спуститься, сварить оленину, добавить приправу, все довольствие, что с собой привез, в аккуратности держать, чтобы под рукой — об этом только и забота. Базовый лагерь — лучше не придумать: ручей рядом, а над головой — крона могучего дуба. На ветви повесил плащ, теплый свитер. В небольшое дупло поместились промывальные лотки. С питанием — полная обеспеченность, кругом она — пища — бегает, летает, по земле ходит, да и с собой немало набрал консервов. Стал похаживать по окрестным холмам — место предгорное. Где-то здесь раньше добывали золото. Может, что и осталось?

Шесть дней безмятежного жития! На седьмой, проснувшись утром, он вылез из спального мешка, потянулся, хотел снять с ветки брюки, а они валяются на земле. Ветром сдуло? А почему так скомканы? И вокруг что-то не так. Консервные банки вечером стояли стопкой: кофе, тушенка, две коробки нюхательного табака — он устанавливал их, как на витрине магазина — пирамидой. А сейчас все развалено. Да и кострище разворочено. Кто-то явно здесь похозяйничал. Альберт почему-то заподозрил дикобраза. А ведь грызун мог запросто сжевать его ботинки — толстокожие бутсы. Нет, этого допустить нельзя. И уже в эту ночь ложась спать, Альберт положил их на дно спальника. Ружье, винчестер с полной магазинной коробкой — на всякий случай! — под край спального мешка. Все консервные банки, пакеты и коробки — в рюкзак. Рюкзак же повесил повыше над землей, чтобы ни одна четвероногая скотинка его не достала.

Спал он крепко, как всегда. Проснувшись, увидел странную картину: все кругом было беспорядочно разбросано. Подвешенный рюкзак остался висеть на лямках, но вывернут наизнанку. И все содержимое рассыпано по земле.

Он спустился к ручью освежиться. В холодном горном потоке была им оставлена оленья туша — он привязал ее к камню. Остмен с трудом верил своим глазам: ни туши, ни обрывка веревки, ни даже камня. Может, забыл место? Нет, именно здесь...

Вернувшись, Альберт стал укладывать продукты обратно в рюкзак. Кажется, ничего не пропало. Кто же он, его ночной гость? Медведь? Нет, тот натворил бы бед побольше. А вот пакет с черносливом, он ополовинен. И никаких следов на каменистой почве. Кое-где он заметил, правда, не следы, а так — вмятины, которые сохранил песок. Но они были похожи на отпечатки... мокасин. Не тот ли старый индеец? Искал золото? Нет! Чушь. Ерунда. Да и не следы это вовсе. Мало ли вмятин на почве? Альберт успокоился и не стал менять место базового лагеря. Все-таки оно удобное: есть вода в ручье, густая крона как крыша, и стена с северной стороны — гористый склон.