Под игом - Иван Вазов

Он сразу же схватил свой револьвер.

—Кто там? — громко спросил он и толкнул Клеопатру, чтобы она умолкла.

—Доктор, пожалуйте в конак! — крикнули в ответ со двора.

—Это ты, Шериф-ага? За каким чертом меня туда вызывают? Кто-нибудь заболел?

—Сначала запри медведя.

Доктор сделал знак рукой Клеопатре, и медведица, недовольно урча, ушла в чулан. Доктор прикрыл за ней дверцу.

—Нам приказано отвести тебя в конак. Ты арестован, — проговорил онбаши строгим голосом.

—Почему арестован? Кто меня арестовал?

—Там все узнаешь. Иди с нами.

И полицейские увели доктора, смущенного, растерянного, охваченного предчувствием беды.

Выходя из ворот, он услышал душераздирающий рев Клеопатры, — она плакала, как дитя.

В конаке была суматоха. Доктора отвели к бею.

Бей сидел на своем обычном месте, в углу. Рядом с ним расположился Кириак Стефчов; он читал какие-то бумаги, в которые заглядывал и Нечо Пиронков — член совета конака.[26]

Бей — шестидесятилетний старик — нахмурился при виде доктора, но все-таки предложил ему сесть. Подобную тактику турки иногда применяли по отношению к обвиняемым, чтобы расположить их к признаниям. К тому же Соколов был домашним врачом бея, и старик его любил.

Доктор внимательно осмотрелся и с удивлением увидел на диване свою куртку, ту самую, которую он подарил Краличу. Это сразу пролило свет на все его недоумения.

—Скажи, доктор, это твоя куртка? — спросил бей. Соколов не хотел да и не мог отрицать этого и ответил утвердительно.

—А почему она не у тебя?

—Я вчера подарил ее одному бедняку.

—Где же это было?

—На Хаджи-Шадовой улице.

—В котором часу?

—В два часа по турецкому времени.

—Ты знаком с этим человеком?

—Нет, но мне стало жаль его. Он был в лохмотьях.

—Как врет, несчастный! — проговорил Нечо презрительно.

—Чего ты хочешь, Нечо? — прошептал его сосед. — Утопающий хватается и за соломинку.

Бей лукаво усмехнулся — мол, стреляного воробья на мякине не проведешь. Он не сомневался, что куртка была снята с плеч самого доктора. Так показывали и стражники.

—Кириак-эфенди, подай то, что нашли в куртке… А это тебе знакомо?

Доктору предъявили номер газеты «Независимость»[27] и печатную крамольную листовку. Он сказал, что никогда их не видел.

—Кто же положил их тебе в карман?

—Я уже вам сказал, что подарил свою куртку незнакомому человеку; может, это он их туда положил.

Бей опять усмехнулся. Доктор почувствовал, что дело принимает плохой оборот: его обвиняли по меньшей мере в сношениях с бунтовщиками.

Так вот кто он такой, этот вчерашний незнакомец! Если бы доктор узнал это вовремя, он спас бы от беды и его и себя.

—Позовите раненого Османа! — приказал бей.

Вошел полицейский, рука которого была забинтована выше локтя. Это был тот, что сорвал куртку с плеч Кралича, и в этот момент в него попала пуля, пущенная другим полицейским. Но Осман — то ли по ошибке, то ли по злому умыслу — утверждал, что его ранил бежавший мятежник.

Осман подошел к доктору.

—Это он и есть, эфенди, — проговорил он.

—Ты с него сорвал куртку? Узнаешь его?

—Он в меня и пулю пустил на Петканчовой улице. Доктор смотрел на полицейского, ошеломленный. Тяжкое да к тому же и ложное обвинение вызвало в нем бурю негодования.

—Полицейский врет без зазрения совести! — крикнул он.

—Выйди, Осман-ага!.. Ну, как, — снова обратился к Соколову бей, и лицо его стало серьезным, — ты отрицаешь все это?

—Ложь и клевета! Я никогда не ношу револьвера, а по Петканчовой улице вчера даже и не проходил.

Онбаши поднес к свече и осмотрел револьвер, взятый во время ареста доктора с его стола, и проговорил многозначительным тоном:

—Четыре пули… а пятую он выпустил.

Бей столь же многозначительно кивнул головой.

—Ошибаетесь! Вчера вечером я не брал с собой револьвера.

—А где ты был вчера вечером, когда все это произошло, — часа в три по турецкому времени?

Для Соколова этот неожиданный вопрос прозвучал как гром среди ясного неба. Доктор густо покраснел от смущения, но ответил уверенным тоном:

—В три часа я был у Марко Иванова — у него ребенок болен.

—Ты пришел к чорбаджи Марко в четыре часа без малого; мы тогда только что вышли от него, — возразил онбаши, встретившийся с доктором у дома Марко.

Доктор молчал, подавленный. Обстоятельства сложились против него. Он чувствовал, что запутывается.

—Лучше ответь нам чистосердечно: где ты был после того, как отдал свою куртку на Хаджи-Шадовой улице, и перед тем, как зашел к чорбаджи Марко? — спросил бей.

Прямой вопрос требовал столь же прямого ответа. Но доктор Соколов молчал. Он не умел скрывать своих чувств, и мучительная внутренняя борьба исказила его черты.

Это смущение, это молчание были красноречивее исповеди. Они дополнили улики, собранные против него. Бей не сомневался в виновности доктора, но все-таки спросил его еще раз:

—Скажи, где ты был в это время?

—Не могу сказать, — тихо, но решительно ответил доктор. Этот ответ поразил всех присутствующих. Нечо, советник, иронически подмигнул Стефчову, как бы желая сказать: «Попался в ловушку, несчастный!»

—Отвечай! Где ты был тогда?

— Этого я никак не могу сказать… Это тайна, и моя совесть — и лекарская и просто человеческая — не позволяет мне открыть ее. Но на Петканчовой улице я не был!

Бей настоятельно требовал ответа и грозил доктору, что молчание приведет к тяжелым для него последствиям. Но доктор уже смотрел спокойно, как человек, сказавший все, что он считал нужным.

—Так ты не хочешь отвечать?

—Я все сказал.

—В таком случае ты этой ночью будешь нашим гостем. — Отведите его в тюрьму! — приказал бей строгим тоном.

Доктор вышел растерянный, ошарашенный всеми этими обвинениями; опровергнуть их было не в его власти, потому что как он сам признался, он ни в коем случае не мог сказать, где он был вчера вечером.

VI. Письмо

Марко спал плохо. События этой ночи отняли у него душевный покой. Он встал раньше обычного и отправился в кофейню Ганко выпить кофе. Ганко только что открыл свое заведение и разжигал печку. Марко был его первым посетителем.

Содержатели кофеен — словоохотливые люди, и Ганко, отпустив несколько острот, которые он неизменно повторял всем посетителям, подавая кофе, поспешил сообщить Марко о происшествии с доктором на Петканчовой улице и о том, к каким последствиям оно привело. Все это Ганко рассказывал с большим воодушевлением, сдабривая свою повесть множеством всяких нелепостей.