Прощай, Рузовка! - Юрий Пахомов

Событие всколыхнуло курс. Гайдамовича ненавидели и курсанты, и офицеры — тот каждому хоть раз да нахамил. Комсомольское собрание с повесткой «Драка в белых халатах» превратилось в разбираловку опального бывшего сержанта. Начальство, уловив общее настроение, спустило дело на тормозах. Влепили нам по строгачу без занесения, на том и разошлись.

Второй раз дело обстояло куда хуже. Пятый курс, первый семестр, сидим в секретной библиотеке безвылазно, изучаем организацию и тактику медицинской службы в мирное и военное время — один из важнейших предметов. Я настолько ошалел, что по рассеянности сунул секретную тетрадь в портфель, отпросился у Розова и махнул домой. Я готовил ужин, ожидая Шуру Орлова, когда в дверь позвонили, и на пороге возник Розов, бледный от волнения.

— Где твоя секретная тетрадь?

— Я же сдал её…

— Посмотри.

Я открыл портфель и обмер: среди учебников лежала тетрадь с грифом «секретно».

— Что же делать? — Я покрылся холодной испариной.

— Впредь быть внимательнее. Да и я виноват — не проверил. Хорошо, что ты живёшь близко.

Надвигался шестидесятый год, времена суровые, шпиономания. Самое меньшее, что меня ожидало, — исключение из академии.

Женька держал наши тетради в опечатанном чемодане и при необходимости выдавал их нам. Секретчице он сказал, что сдаёт чемодан временно, вернётся через час и продолжит занятия. Он рисковал, рисковал сознательно, чтобы выручить товарища.

Женьки уже нет. Верить в это не хочется…

Слава Малькович никогда не ходил в лидерах. Скромный паренёк из белорусской глубинки, неграмотная мать, пятеро детей, война, оккупация, землянки, мороженая бульба. Как можно получить серебряную медаль, таскаясь в школу за несколько километров через ухабы и болотины? Среди ребят белорусов, а их было на курсе немало, Малькович выделялся тем, что говорил по-русски чисто, без акцента, даже несколько старомодно, словно закончил не сельскую школу, а петербургскую гимназию или какой-нибудь привилегированный лицей.

Коллеги поражались диагностическому дару Мальковича, — этот дар не приобретается с опытом, с ним нужно родиться. У нас яркий курс, среди выпускников есть крупные организаторы военной медицины, профессора, членкоры различных академий, два писателя, профессиональный эстрадный фокусник и даже цирковой врач. А вот лечащих врачей — раз, два и обчелся. И среди них Вячеслав Константинович Малькович.

Тянулись вялые, отдающие болотной тиной брежневские годы. Однажды Слава с горечью рассказал мне, что в его отделение положили одну из удочерённых внучек министра обороны, здоровенную халду, алкоголичку, не помню уж, были ли у неё какие-нибудь эндокринные расстройства или родственники решили просто упрятать её в госпиталь. Явилась она вместе с бурым медведем на цепи и рослым порученцем для причудливых утех. В её палату боялись заходить сёстры и санитарки: медведь рычал, а пьяная пациентка швырялась в персонал посудой. Славе как-то удавалось с ней ладить, но чего это ему стоило! Кончилось пожаром, — мадам предпочитала гасить сигареты об обивку дивана.

Мальковича порой включали в экипаж чёрного реанимобиля, постоянно следовавшего за одряхлевшим генсеком. От Славы я впервые услышал историю о любимом егере Брежнева. Перескажу ее по памяти.

Генсек, удачно отстрелявшись по кабанам в Завидово, взбодрился коньячком и потребовал к себе егеря, организовавшего загон. Явился ладный тверской мужичок, простодушный, с доверчивыми глазами. Лесной человек, дитя природы. Брежнев усадил его за стол, сам налил стопарь и спросил:

— Дорогой, а воинское звание у тебя какое?

Егерь смутился:

— Какое звание, Леонид Ильич? Образование — четыре класса да коридор. Охотник я, простой охотник.

Генсек нахмурил свои знаменитые брови, поманил к себе порученца:

— P-разъясни мне, дорогой товарищ, где я сегодня охотился?

— В военном охотхозяйстве, Леонид Ильич.

— А почему егеря без воинских званий? Непорядок!

Егерю было спешно присвоено звание майора!

Как-то раз Брежнев вновь оказался в Завидово. Превосходный загон, недурно организованный выстрел, и перед генеральным секретарём вновь возник удачливый егерь в новенькой офицерской форме, на погонах поблёскивали майорские звезды. Егерь уже слегка под хмельком.

— Доволен жизнью, дружок? — с трудом сложил Брежнев, наполняя гостю стаканчик отборным коньяком.

— Хорошо живу, Леонид Ильич. Очень хорошо. Спасибо вам.

— Погоди, а в звании ты почему не растёшь? Всё майор да майор. Непорядок. Где порученец?

Тот мгновенно вырос перед генсеком.

— Переговорите с министром, подготовьте распоряжение. Нужно ввести генеральскую должность главного егеря. Пусть руководит. И кандидата искать не нужно, он перед вами.

Получив звание генерал-майора, егерь запил по-чёрному, кореша ему проходу не давали, каждый день подначки. Так и сошёл с круга хороший лесной человек. Не выдержал тяжести генеральских звёзд!

По-видимому, таких историй Слава знал немало, но рассказывал их неохотно. Как-то с горечью сказал: «Ты даже не представляешь, сколько кругом грязи…»

Слава не был отмечен ни высокими наградами, ни государственными премиями, да и диссертацию все не было времени защитить. Он лечил больных. Как-то, навещая товарища в госпитале, я зашёл к Мальковичу, он беседовал с пожилым человеком, лицо которого мне показалось знакомым.

Слава улыбнулся:

— Познакомься с моим пациентом генералом армии Штеменко.

У генерала была сухая и ещё сильная рука.

Малькович пользовал не только выдающихся политических деятелей и военачальников, чаще всего он лечил людей простых: офицеров, их жён, солдат, матросов. Простые люди благодарней, у них дольше хранится память об их спасителе.

Слава всю жизнь тянулся к искусству: театральная премьера, выставка молодых художников на Малой Грузинской — всюду поспевал он с женой Галей. До Красногорска вечером добираться непросто, выручал старенький «жигулёнок». В хлебосольном доме Мальковичей собиралась порой довольно пестрая компания: профессора Военно-медицинской академии, писатели, художники. Слава никогда не афишировал свои связи и знакомства со знаменитыми людьми. Мало кто знает, что он был лечащим врачом писателя Юрия Павловича Казакова.

С Юрием Казаковым я был знаком ещё с 1963 года, по Архангельску, куда он частенько наведывался. Дружба продолжилась в Москве, бывало, по нескольку дней я жил у него на даче в Абрамцево, выполняя роль домашнего врача и вышибалы: приходилось спускать с лестницы нахальных телевизионщиков, приезжающих к писателю с водкой. А пить Юрию Павловичу совсем было нельзя. Я видел все его последние рассказы ещё в заготовках, да и писем Казакова у меня сохранилось немало. Юрий Павлович и рекомендацию мне в Союз писателей дал. «Ты хоть и самый главный на флоте эпидемиолог, да и доктор, как говорится, от Бога, а всё равно медицину бросишь и станешь сочинителем», — сказал однажды он со своей легкой усмешкой.