Бессмертная любовь (Нет голода неистовей) - Коул Кресли

– Ты хорошо водишь машину. Эмма нахмурилась:

– Откуда вам знать?

– Ты выглядишь уверенной. Достаточно уверенной, чтобы оторвать взгляд от дороги.

– К вашему сведению, я не особенно хороший водитель. Друзья жаловались на ее нерешительность и готовность пропускать всех вперед, вплоть до полной остановки.

– Если ты не особенно хороший водитель, то что ты делаешь хорошо?

Эмма довольно долго смотрела на шоссе, обдумывая ответ. Умение что-то делать хорошо было величиной относительной. Ей нравилось петь, но ее голос не мог сравниться с трелями сирены. Она играла на рояле – но ее обучали демоны с двенадцатью пальцами. В конце концов она честно сказала:

– Я бы солгала, сказав, что делаю что-то особенно хорошо.

– А ты не можешь лгать.

– Да, не могу.

Это ее свойство было ей ненавистно. Почему вампиры не смогли эволюционировать настолько, чтобы лгать безболезненно? Люди ведь могут! Они только краснеют и чувствуют себя неловко.

Лахлан снова поиграл с «лунной крышей», а потом вынул из нагрудного кармана куртки несколько листков бумаги.

– Кто такие Реджин, Люсия и Никс?

Эмма повернулась к нему с возмущенным видом.

– Вы взяли у дежурного записки, которые были адресованы лично мне?

– И твои вещи из сухой чистки, – отозвался Лахлан скучающим тоном.

– Ну еще бы! – резко проговорила Эмма.

– Кто они? – снова настойчиво спросил Лахлан. – Они все требуют, чтобы ты им позвонила, если не считать этой записки от Никс. А в ней вообще нет смысла.

Никс – это ее бестолковая тетушка, старейшая из всех валькирий, или протовалькирия, как она требовала себя называть. Она была ослепительно красива, но видела будущее яснее, чем настоящее. Эмма могла себе представить, что могла сказать Никс.

– Дайте сюда! – Она вырвала записку, прижала ее к рулевой колонке и, быстро взглянув на дорогу, прочла:

«Тук-тук…

– Кто там? Эмма…

Какая такая Эмма? Какая такая Эмма? Какая такая Эмма?»

Когда Эмма собралась лететь в Европу, Никс сказала, что во время этой поездки она «сделает то, ради чего родилась». Похоже, Эмма родилась для того, чтобы быть похищенной сумасшедшим оборотнем. Ее судьба – такая гадость!

Записка от Никс напомнила Эмме о том предсказании. Только Никс знала, насколько отчаянно Эмма хотела обрести свое «я», заслужить страницу в почитаемой валькириями «Книге воителей».

– Что это означает? – снова спросил Лахлан, когда Эмма скомкала листок и бросила его на пол.

Она была зла из-за того, что Лахлан прочел эту записку, зла из-за того, что это могло дать ему какие-то сведения о ее жизни. С его способностью наблюдать и узнавать он раскусит ее еще до того, как они доберутся до Ла-Манша.

– Люсия называет тебя «Эм». Это твое прозвище в семье?

– Послушайте, э-э… мистер Лахлан. Я оказалась в некой… ситуации. С вами. И чтобы из нее выйти, я согласилась отвезти вас в Шотландию. – Голод заставлял ее раздражаться. А раздражительность заставляла ее не думать о последствиях, что временами сходило за храбрость. – Я не давала согласия быть вашим другом, или… или ложиться с вами в постель, или вознаграждать ваше вторжение в мою личную жизнь дополнительной информацией обо мне.

– Я отвечу на твои вопросы, если ты ответишь на мои.

– У меня нет к вам вопросов! Знаю ли, почему вы были заперты – и привет, не слишком ли это расплывчато? – в течение пятнадцати десятилетий? Нет, и, честно говоря, не хочу знать. Откуда вы появились вчера ночью. Знать не хочу.

– Тебе не любопытно, почему все это случилось?

– Я постараюсь забыть про «это все», как только уеду из Шотландии, так что зачем мне знать еще что-то? Я привыкла не высовываться и не задавать много вопросов. Пока это неплохо работало.

– Так ты рассчитываешь, что мы всю дорогу будем сидеть в этой тесноте в полном молчании?

– Нет, конечно, – ответила Эмма и включила радио.

Лахлан наконец понял, насколько бесполезны его старания не глазеть на нее – и стал открыто ее разглядывать, находя это занятие тревожно приятным. Он пытался уговорить себя, что дело исключительно в том, что ему больше нечем занять свои мысли. У него кончился материал для чтения, а радио он слушал только вполслуха.

Музыка оказалась такой же странной и необъяснимой, как и все в этом мире, но он обнаружил кое-какие песни, которые раздражали его меньше остальных. Когда он назвал свои предпочтения, Эмма явно поразилась, а потом пробормотала:

– Оборотни любят блюзы… Кто бы мог подумать!

Наверное, она почувствовала его взгляд, потому что украдкой посмотрела на него со своей обычной стеснительностью, немного покусала губу – и отвела взгляд. Лахлан нахмурился, обнаружив, что одного взгляда этой вампирши оказалось достаточно, чтобы его сердце забилось быстрее, как у тех нелепых людишек.

Вспомнив, как на нее реагировали мужчины, и зная, насколько редки женщины-вампиры, Лахлан вдруг понял, что она должна быть замужем. Прежде он о таких вещах не задумывался. Он говорил «ему же хуже» в отношении любого мужа – и говорил совершенно искренне, потому что никакой брак его не остановил бы. Но теперь он вдруг задумался о том, что, возможно, она любит другого.

В мире оборотней если она – его пара, то и он был бы ее избранником. Но она – не оборотень. Возможно, она будет ненавидеть его вечно, а ему придется вечно держать ее в плену, особенно после того, как он осуществит свои планы мщения.

Эмма шумно вздохнула, когда фары встречной машины оказались гораздо более яркими, чем у предыдущей. Она потерла глаза, а потом несколько раз моргнула.

Вид у нее был усталый, и Лахлан задумался о том, не голодна ли она, хоть это и было сомнительно. Вампиры, которых он пытал, могли неделями обходиться без крови: они кормились не так уж часто… как змеи.

Но на всякий случай он спросил:

– Ты не голодная? – Не получив ответа, Лахлан перепросил: – Так ты голодная или нет?

– Не ваше дело.

К несчастью, это было его дело. Удовлетворять ее потребности – его долг и обязанность. А что, если ей необходимо убивать? Для родичей Лахлана императив заключался в том, чтобы найти себе пару. Для упырей императив заключался в том, чтобы размножаться за счет заражения. А что, если ее вампирское естество будет так настоятельно требовать убийства, что она не сможет с ним справиться? Что тогда он будет делать? Помогать ей? Защищать, когда она будет приканчивать ни о чем не подозревающего человека? Другого… мужчину?

Боже, он не способен на это!

– Как ты пьешь? Эмма проворчала:

– Жидкость попадает мне в рот, после чего я ее глотаю.

– И когда ты делала это в последний раз?

– В понедельник, если это вам так важно знать, – ответила она со вздохом и искоса посмотрела на него, явно проверяя, как он это воспримет.

– Ты это делала в понедельник? – В его голосе звучало отвращение, которое он даже не пытался скрыть.

Эмма бросила на него хмурый взгляд, но в это мгновение ее снова ослепили яркие фары. Она поморщилась – и машина вильнула, так что ей пришлось поспешно возвращаться на полосу.

– Мне надо сосредоточиться, чтобы не съехать с дороги.

Если она не желает это обсуждать, то он не будет настаивать. По крайней мере, сегодня.

Выбравшись из плотного движения парижских улиц, они набрали скорость на ровном шоссе. Глядя на пролетающие мимо поля, Лахлан испытал чувство, похожее на то, которое возникало от быстрого бега. Искреннее удовольствие от происходящего пригасило ярость, которая постоянно кипела глубоко в его душе. Он уже очень скоро сможет бегать. Потому что он свободен – и исцеляется.

Он заслужил хотя бы одну ночь покоя, одну ночь, когда ему не надо будет думать о крови, агрессии и смерти. Однако он не был уверен в том, что сможет получить такую ночь, когда рядом с ним сидит вампир.

Вампир, который похож на ангела.

Завтра. Завтра ему придется потребовать ответы, которые ему страшно получить.